Две войны (СИ)

- Отвали от него, майор. Он много выпил сегодня, теперь ему нельзя нервничать. – На лице доктора отразилось подлинное волнение и сочувствие, когда капитан, нетрезво покачиваясь, сжал пальцами виски, словно сдерживая болезненные судороги в голове. - Александр, пожалуйста, прими свои таблетки и больше не употребляй сегодня алкоголь.

Эллингтон что-то резко ответил, отмахнувшись, чем заставил Тиммонза раздраженно повести плечами и глубоко затянуться. Эрик Грант скривил тонкие губы в усмешке и ободряюще положил руку на плечо Алекса, который бесцеремонно сбросил руку офицера и заявил ошеломленным друзьям:

- Здесь слишком шумно, господа. Мне это действует на нервы. – Капитан развернулся и размашистым шагом направился к двери.

Джастин сорвался с места и бегом устремился во двор, на террасу. Он зашел с другой стороны, подойдя к Алексу со спины, почти неслышно, по-привычке, выработанной на войне, где каждый шорох мог стоить жизни. Сейчас ему казалось, что он снова на фронте, выбрался из окопов и стоит перед противником, с оружием в руках, зная, что шансов почти нет. Так как барабан пуст, но вес револьвера, пусть даже и незаряженного, внушает некое подобие уверенности и защищенности, но, сжимая свой пустой кулак, он понимает, что эта война не настолько проста, чтобы выигрывать её простым оружием. Джастин слышит несдержанный вздох, на грани всхлипа, но он знает, что капитан не плачет, только сильнее облокачивается на поручень, нервно постукивая по нему пальцами, и опускает больную голову. Он подходит ещё ближе, не понимая, почему тот не замечает его - скользящую за своей спиной тень. Ведь военная выправка никогда не даст ему расслабиться, даже после войны, но сейчас капитан попался: он был настолько беззащитен, настолько болен, что ему было все равно, всадит его враг ему нож в спину или пулю в затылок.

- Александр. - Джастин чувствует себя глупо, словно бы он ведет беседу с темнотой и безвольно рассеивается по стене, вместе со своими словами, упавшими в никуда. Он ощущает себя тенью, которая теряется во мраке ночи, но продолжает бесполезно метаться, стараясь найти выход из непроглядной тьмы. Он положил руку на спину капитана, чувствуя, что тот не напряжен, как могло показаться сначала, наоборот, его тело уже не пребывало под контролем разума, отчего стало безвольным, словно море в шторм, ведомое внезапно налетевшим ураганом и только почувствовав на себе прикосновение рук, Эллингтон очнулся. Он оглядывается, его ресницы приподымаются, он растерянно моргает, а глаза с удивлением ощупывают все вокруг и Джастину становится не по себе от пустоты, царившей в этом взгляде. Взор останавливается на нем и сразу же делается пристальным, словно изгнав рассеянность и беспокойство; это чисто зрительный контакт, без определенной мысли или подкрепленного воспоминания. Взгляд чистый и пронзительный, только по-прежнему пустой, будто Эллингтону уже плевать на то, кто перед ним, - друг или враг.

Джастин понимает, что совершенно не знает с чего начать и как сказать о…

“…О чем ему сказать? О том, что его безумие заразно?” - Так или иначе, ему вдруг стало стыдно за такой безудержный, нездоровый и хмельной порыв, необдуманный шаг, непродуманные слова, которые теперь застревали в горле.

- Я… хотел узнать как ты.

- Похвальное рвение, лейтенант. - Казалось, что капитан просто-напросто насмехается над ним, забавляется, наблюдая за выходкой Джастина; его мрачностью, глупой причудой, вполне согласующейся с глубоко меланхолическим обликом. - Я уж думал, что тебя нет в лагере.

- Я не собираюсь бежать.

“От тебя”.

- А это глупо. – Отрывисто и сухо бросил Эллингтон. - У тебя был шанс, но завтра мы полностью уничтожим ваш отряд за стеной, и ты вновь останешься один.

Подсознательно одно его «я» ничего не желает знать о другом. Временами, Джастин и сам не мог различить, который же из двоих - он настоящий. Тот, которому наплевать на всю свою страну, на всех своих друзей и близких, лишь бы проникнуть в сознание человека, стоящего перед ним, или второй, который с мрачной готовностью ощущает, как весь груз ответственности за войну, ложится ему на плечи. Он же и впрямь мог уйти, доложить обо всех укреплениях к западу от Вашингтона своим парням, лично отправиться в Луизиану, за братом, не дожидаясь пока до Джеффа дойдет его письмо, которое могло уже трижды сгореть или потеряться. Но он слишком остро осознавал себя как человеческое существо, а не бездумный механизм - вместилище мыслей и чувств. Ощущал раздвоение, которое позволяло ему так же взглянуть со стороны на себя, как и на любого другого и увидеть, что его мысли и чувства совершенно не связаны с Конфедерацией и гражданской войной. Как бы остры ни были его переживания, он всегда чувствовал, что некая часть его относится ко всему критически; Калверли как наблюдатель, не желал больше разделять ничьих переживаний, он хотел хотя бы раз в жизни отдаться своим.

- Справлюсь. – Выдохнул Джастин, вновь чувствуя, как внутри забил горячий источник, вновь ощутил мучительно опустошающий и, в то же время, невероятно волнующий прилив страсти: пальцы дрожат от желания прикоснуться к рукам, лицу, но он сдерживает себя в самый последний момент.

- Ты же как-то справляешься с этим.

- Не понимаю о чем речь, Джастин. Я не жалуюсь на одиночество, я к нему привык. – Эллингтону не удается скрыть охватившего его смятения и слова звучат не так убедительно, как бы ему хотелось и все равно они достигают цели, найдя живой отклик у Джастина.

- В этом твоя суть, да? - Джастин в негодовании взглянул на капитана и усомнился, было в свидетельстве своих чувств, если бы тот не опустил глаза, словно закрываясь от вторжения в глубины своей души - это означало, что Джастин все же прав и придало ему новых сил. - Отталкивать всех кто рядом?

Эллингтон достал тот самый золотой портсигар и зажал в зубах сигарету, дрожащими руками пытаясь зажечь спичку, при этом пальцы его рук дрожат так сильно, что он едва удерживает горящую спичку, но ее непослушный огонек колеблется и гаснет. Он нервно зажигает вторую, но и она мерцает, затухая в дрожащей руке, после чего капитан тянется за другой, но Джастин порывисто и настойчиво стискивает его запястье, вынуждая выронить коробок из ослабевших пальцев и, наконец, ответить.

- Смысл в том, что рядом нет никого, кого бы я захотел подпустить к себе ближе, чем на пушечный выстрел. – Вдруг говорит капитан и его голос звучит уже совсем по-иному, изумленно и взволнованно. Он слабыми пальцами достает изо рта сигарету. - Не стоит думать, что ты другой.

Удар был нанесен слишком неожиданно, чтобы Калверли смог сразу же отразить его, поэтому не сразу выдавил из себя:

- Ты не всегда такой, Алекс. Я же знаю.

- Ты меня совершенно не знаешь.

Ему вдруг показалось, будто в кровь проникло какое-то вещество, сделало ее краснее, горячее и заставило быстрее бежать по жилам, разгоняя злость и страсть, вдруг стало чуждым оцепенение, в котором он прозябал долгие дни томления в лагере, в полном неведенье, догадках и страхах.

Джастин признался себе, что уже очень давно, желал ощутить, еще раз эту дрожь, пробегающую по спине, этот озноб страха и напряженного ожидания и, порой, даже казалось, что сама атмосфера, взбудораженная, насыщенная скрытой тревогой, стремится разрядить в словах накопившееся напряжение. И сейчас был единственный момент, когда он нашел в себе силы признаться.

- Так позволь мне это.

Джастин резко, но крайне осторожно впивается в губы, прижав крепкое, сильное тело к себе, и первый раз за все это время не почувствовал никакого контроля со стороны Эллингтона, который легко принял объятия и углубил поцелуй, но все же Джастин чувствовал, что тот по-прежнему не в себе. Только понять болезнь ли это или ответное желание, нашли такой отклик - не мог. Алекс слегка отстранился и провел рукой по его щеке, очертив скулы покрытые щетиной, легко пробежав пальцами по влажным губам. Джастин чувствовал, что какие-то неизвестные ему порывы таятся в самой скрытности и сдержанности этого боязливого движения; в нем столько счастья и столько горя, что он почувствовал себя глубоко растроганным и улыбнулся, услышав тяжелое, сдавленное дыхание, заглянув в посветлевшие глаза.