Две войны (СИ)

- Ваши лазутчики неплохо работают, по правде говоря. Я удивлен, что вы добрались до города, обойдя наш патруль.

- Мы достойные противники. – Стараясь сохранять бдительность, сказал Калверли и, пристально взглянув в хризолитовые глаза, не выдержал, опустив взгляд, под короткий смешок Александра.

- Это вряд ли. – Эллингтон легким движением отвел прядь за ухо Джастина, заставив того обескуражено вздрогнуть и отклониться от протянутой руки. - Наши жалкие шпионы - просто мухи, плавающие на поверхности потока военных хитростей, по сравнению с вами, это я признаю. Но ваши политики глухие глупцы, которые не слышат того, что им докладывают солдаты, а если бы и слышали, то не поняли что к чему.

Джастин медленно перевел взгляд на него, облизнул обветрившиеся губы и произнес:

- И все же… это твой город сейчас горит – не мой.

- Они подожгли мины и подорвали мост Куц, на Индепенденс авеню, - с насмешливою улыбкой, сказал Эллингтон. - В двух кварталах от штаба, но в последний момент ринулись к складам, и мы подожгли их. - Какое-то злобное торжество блестело в его глазах и звенело в голосе. - Мы сами спалили половину Вашингтона…

- …чтобы он не достался нам, – зло закончил Калверли, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы. - Твоих рук дело?

- Скажем так, я всего лишь зачинщик, всё остальное доделали за меня. Иначе я бы застрял в городе до следующего дня, а нам бы этого не хотелось, так, Джей?

“Это было бы великолепно, я без усилий смог бы выбраться к Дереку в лагерь”. – Подумал Джастин и, подняв голову, вытянул шею, как будто намереваясь что-то сказать, но тотчас же пресекся, вспомнив, кто стоит перед ним и что может последовать за неосторожно оброненным словом.

Где-то ухнула ночная зловещая птица, словно она пожелала увековечить в своем крике предсмертные стоны человека - какого-нибудь несчастного, утратившего жизнь в нескольких километрах от сектора 67; стоя на пороге мира теней, она воет не звериным голосом. Джастину слышались человеческие рыдания, особенно жуткие в момент, когда огонь приближается к телу. Калверли помнил сожженный заживо первый полк в ущелье у холма Гвен - его не было видно из окон капитанских комнат, но извилистые горные утесы, словно каменные изваяния, скрывали за собой последствия ужасной бойни. Джастин знал, что значит гореть заживо и эти шрамы на коже были его клеймом. Он еще раз посмотрел на город, кажущийся таким мертвецки спокойным в лучах восходящего зимнего солнца.

Рука Алекса легла ему на плечо, разворачивая к себе: они стояли слишком близко, дыша друг к другу в лицо, не давая испариться животному теплу и влаге, вырывающимся из их ртов. В движениях Эллингтона скользили едва заметное напряжение и медлительность – Джастин только сейчас, вдохнув запах этого тела, дотронувшись до крепких рук, глядя в лицо утопающее в сумеречном свете, понял, насколько усталым тот выглядит. Но это утомление нисколько не отражалось в его оживленных глазах: он был возбужден пожаром, от него пахло потом и дымом, и Джастин на миг представил, как в самой гуще сражения, в дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, Эллингтон отдает приказы своим вкрадчивым, властным голосом; как он морщит лицо, глядя на трупы солдат, шагая через тела и под страшным огнем, звуками копыт и колес, идет всё в одном направлении. Непоколебимый главнокомандующий, непобедимой армии. “Словно пули его не берут…” Видно было, что в голове Алекса установился теперь свой ход мысли, независимый от творившегося в городе хаоса, будто бы не его город разрывали языки огня.

Джастин почувствовал нервный холодок, лизнувший его каплей пота по спине, и закрыл глаза, когда прохладная ладонь погладила плечо, спускаясь к локтю, а сухие губы коснулись его ключицы под расстегнутым воротом рубашки, скользнули вверх по шее, к приоткрытому рту, прижались к нему с коротким стоном. Джастина пробрала мелкая дрожь, и он попытался ответить на поцелуй, поймать губы Алекса, но тот вдруг разжал объятия.

- Идем в комнату, ты ещё не настолько здоров, чтобы разгуливать по ночам. – Жарко выдохнул Эллингтон ему в губы, уступая Джастину дорогу.

Калверли словно очнулся ото сна, почувствовав, что у него затекли ноги и заледенели руки; какая-то непреодолимая сила влекла его вперед, и он испытывал нравственное колебание, решающее его участь, и оно, очевидно, разрешалось в пользу страха – он зашел в комнату, низко опустив голову.

За дверью, ведущей в гостиную, послышался оглушающий взрыв хохота и сдавленная ругань. Ему грубо ответил другой голос, после чего раздался глухой удар: кто-то перелетел через стол под крещендо бьющийся посуды и радостные вопли остальных.

- Я полагаю, что это твои друзья, раз они находятся здесь в столь поздний час? – с тенью напускной усмешки спросил Джастин, стараясь отвлечь себя от мысли, что бежать ему некуда.

Голоса за дверью уже больше трех часов тревожили покой Джастина, заставляли вздрагивать от каждого взрыва пьяного хохота; северяне сами по себе опасны, а за дверью их было не меньше пяти человек, что пробуждало в нем настоящий ужас.

Чувство, возникавшее, когда он ощущал на себе тяжелые, внимательные мужские взгляды, по-прежнему вызывало растерянность и страх. По звуку этих голосов, бодро и пьяно декларирующих матерные военные песни, по вниманию, с которым взглянул на него Эллингтон, по тому, что капитан так и не снял свой мундир, оставаясь при параде – Калверли понял, что в гостиной комнате находятся офицеры.

“Празднуют свою маленькую победу”.

- К черту таких друзей! – воскликнул Алекс, кратко улыбаясь, с выражением, которое говорило, что он имеет полное право поиметь всех этих офицеров и выкинуть их на мороз, ранним утром, совершенно не задумываясь при этом. - Уже четыре часа утра, думаю, их веселье подходит к концу, обычно до пяти часов все уже лежат трупами в курительной комнате.

Для твоего же блага, на глаза им лучше не попадайся. Они хоть и мало отличаются от трупов, но сам понимаешь, что значит военная выправка.

“Малейший шум или движение поблизости грозит разбудить даже вусмерть пьяного ублюдка”.

- Я не знал, что мне можно выходить из комнаты. – Растеряно проговорил Калверли, чувствуя, что его охватила паника, и, как ни странно, на смену ей пришло жгучее любопытство.

“Он что-то подозревает”.

Эллингтон, стоящий у стола, придирчиво разглядывал свои папки и документы. Джастин уже распотрошил их, проверяя на наличие важной информации, но кроме заявлений на подпись, указаний о передвижениях на западном фронте и запечатанных писем, которые он не мог вскрыть - ничего полезного там не оказалось. Западный фронт мало интересовал Джастина, так как их эскадрон не участвовал в боях у «Горных Штатов», и тем более ему было плевать на оккупированный «Штат равноправия» - Вайоминг. О Луизиане не было сказано ни слова в документах капитана, но Джастин понимал, что их большая и важная часть надёжно скрыта в ящике стола, который закрывался на ключ, поэтому надежда узнать что-то о судьбе штата не угасала.

Эллингтон оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо-улыбающегося лица, однако глаза его потемнели.

- Нельзя. Считай это предупреждением.

- Иначе? - нервы Джастина дрогнули, глаза загорелись огнем; он показался бы ужасным любому, но только не тому, кто знал, какое безумное действие оказывает на него страх, поэтому Эллингтон смело отразил этот выпад.

- Ты сильно пожалеешь об этом. - Сказал он своим звучным, твердым, не спешащим голосом, подошел к двери и прислушался: голоса уже стихли, слышалось только чье-то невнятное бормотание.

Он запер дверь на обе задвижки. В выражении его лица, в движениях и походке почти не ощущалось прежнего притворства: теперь Алекс выглядел уставшим по-настоящему и не скрывал своего состояния: он, имел вид человека, не спавшего дней пять.

- Конченый денек. – Вздохнул он и снял, наконец, свой мундир, видимо, почувствовав себя в полной безопасности за закрытыми дверями, что показалось Джастину довольно странным, учитывая, что по ту сторону находились его офицеры.