Две войны (СИ)

Letters I’ve written, never meaning to send.

Beauty I’ve always missed, with these eyes before.

Just what the truth is, I can’t say anymore.

(The Moody Blues)

Джастин был как лунатик, проснувшийся на самом краю крыши. Пробил уже одиннадцатый час. Он чувствовал себя полностью отдохнувшим, почти здоровым. О болезни напоминало легкое жжение в горле и металлический привкус во рту, видимо, лечение уже начало действовать. Джастин повернулся на бок и увидел, лежащего на кровати Алекса: на том же месте, на тех же смятых одеялах, со сложенными на груди руками и бледным ясным лицом.

Воспоминания минувшей ночи всплыли в голове, и то, что когда-то казалось ему мерзким и низким стало милее всего; он схватил жадным сердцем неведомо полные для него ощущения, подогретые невероятно острым восприятием своей порочности, слабости и легкомыслия. Были в этом, и жуть неистовой силы и духовная нагота, которые, каким-то, невыразимым образом, возродили его к жизни. Это было терпкое чувство, одно из тех, что одинаково непристойно и мужественно умеют сосуществовать внутри человека. Как мог он уклоняться от натиска этого распутника, опасного тем, что незаурядный ум его и искусство обольщения соединялись в нем с большой физической силой и в высшей степени развращенным нравом; он завораживал Джастина, вынуждал терять рассудок, превращал здравый смысл его в фантасмагорическую больную потребность.

Он разглядывал спящего, похоже, впервые четко задавшись вопросом, кто же, этот капитан Александр Эллингтон, на самом деле? Некто, несомненно, образованный и повидавший свет. Человек светский, занятый только собой, постоянно жаждущий всех благ жизни, - это легко было вычислить человеку зрячему. Так Джастин видел, что в баре офицера находит свое место только дорогой и изысканный алкоголь, а шикарное убранство комнаты создавало вполне целостную картину.

Являясь эгоистом по необходимости, Эллингтон не стремится приобретать добродетели, которые должны нравиться другим, - это очевидно вытекало из его поведения; такой человек как Александр, вряд ли бы пошел у кого-то на поводу, Калверли это осознавал, но в действительности Алекс оставался для него поистине великой загадкой. Джастин не знал, сколько времени он всматривался в его лицо, вдруг начиная с удивлением замечать, что правильные черты его были превосходны, да, его можно было назвать красивым мужчиной. Но красота его была непонятна для Джастина, дикая, едва осознаваемая, строгая, холодная и пагубная, - она резала ему глаза, как расплавленное на коже солнце. Никогда в таком свете он не смотрел на мужчину, никогда не чувствовал как встаёт член при виде крепких мускулов, жёстких волос, тяжёлого и удушливого запаха пота, даже его вкус, такой обжигающе мужской, заставлял кровь волнами опускаться в пах. Алекс уже успел проснуться. Голова его оставалась неподвижной, но зеленые глаза повернулись в сторону Джастина – так туго и медленно, что он почти удивился, почему не слышит скрипа в глазницах.

- Доброе утро, - сказал лейтенант, не найдя ничего более подходящего.

Алекс, осторожно приоткрыл рот, оттуда высунулся кончик языка и медленно пополз по сухим губам, оставляя влажный след. Затем он слабо улыбнулся, словно пробуя, не лопнет ли кожа на лице. И поскольку она не лопнула, прошептал:

- Кажется, я вчера напился, да? – его взгляд был вопрошающий и очень усталый, под глазами залегли серые тени.

- Если судить с твоих слов, о том, что ты ушел в запой на четыре дня, то сегодня уже десятое декабря.

- Будь оно все проклято.

Он повернул свое тело на мягких перинах, как бы желая опять заснуть надолго - числа до двенадцатого, - крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вздохнул и быстро выпрямился, раскрыв заспанные глаза.

- Прости, Джастин. – Сказал он, быстрым, едва дрожащим голосом, стараясь скрыть свои растерянность и стыд.

Калверли слышал тяжелое дыхание, и от одного взгляда на него пронзительно щемило сердце; Джастин порывался что-то сказать, но, вместо утешительных слов, вырвалось нечто иное:

- Почему ты делаешь это с мужчинами?

Джастин не знал точно, почему вдруг его одолело такое любопытство. Частью из-за того, что интересного вокруг попадалось мало, из-за надоевшей рутины; частью - видимо, большей, - по собственной уверенности, что он имеет полное право на этот вопрос.

Алекс дотронулся до его голого плеча, тот медленно отвел его руку, но не отпустил, продолжив:

- Я знаю, что ты уже давно развлекаешься со своими пленниками таким образом. Неужели в Вашингтоне не найдётся девушки, которая полностью удовлетворила бы тебя?

- Нет женщин, развратнее тех, которых я имею; не проходит и дня без того, чтобы я не совокупился с пятью или шестью любовниками, часто я развлекаюсь сразу с тремя. - Проговорил Алекс с насмешливой улыбкой. - Нет в городе сутенера, который не оказал бы мне услуги, нет ни одного красивого мужчины, который не удовлетворил бы меня, и ни одна женщина ещё не уходила от меня твердой походкой. Но суть не в этом. Что ни говори – выбирая между услужливыми и кокетливыми девушками и развратными, сильными юношами я, конечно, выберу вторых.

- Тебя это устраивает?

- А тебя, разве нет?

Эллингтон явно не был доволен таким поворотом разговора; он высвободил свою руку из цепких пальцев и с жаром впился в его рот исступленным поцелуем, поглаживая руками безволосую, исчерченную шрамами грудь. Долго сдерживаемое желание заставило не рассуждать и, не задумываясь над тем, что он делает, обнять гибкую талию Алекса. Джастин почувствовал, как сильнее набухает его член, тяжелая тугая кровь наливала орган; наслаждение было мгновенно, как молния, и бесконечно, как вечность. Он вздрогнул, качнулся, как будто бы от слабости и легко, ласково пробежался по телу Алекса, на секунду задержав пальцы на тягостно затвердевшей его части. В глубоких изумрудных глазах светилась мальчишеская шаловливость, когда его особенно чувственное прикосновение, пробудило в теле Джастина искру, которая одновременно вспыхнула в его глазах и дрогнула под рукой. Джастин сильнее сжал член Эллингтона в своих пальцах, и тот вожделенно прогнулся в спине.

Раздался тихий шепот, на грани слышимости:

- Все, что я говорил тебе минувшей ночью – чистая правда.

Калверли в ленивой истоме откинулся на подушки и потянул его за собой, положив руки на влажную спину.

- Я это знаю, Алекс. Но как я могу верить тебе, если все еще дрожу от страха, что завтра, быть может, я тебе наскучу, и ты отдашь меня своим солдатам. – При этих словах вся гордость его мужского существа встала на дыбы. – Если это произойдет, то лучше застрели меня, чем подвергни очередному позору.

- Этого не случится.

Между ними разыгрывалась мучительная драма, — судорожная страсть, ненависть и желание друг друга, тайные потрясения, такая сложная жестокая, что даже мука становилась в ней наслаждением, а наслаждение превращалось в агонию.

Алекс ласкал вибрирующую от жара кожу неисчислимым количеством поцелуев, легких и влажных. Теперь горячие губы впились в тело, а еще через секунду Джастин почувствовал прикосновение острых зубов к своим соскам, затвердевшим, словно два маленьких кусочка мрамора. Зубы сменил язык, лизнувший ласково, словно извиняясь за причиненную боль, и его выгнуло над постелью, от ощущений столь контрастных и новых, как будто бы, кто-то пролил целебный бальзам на разверстые раны его души, и боль отступила, сметенная натиском чувственного удовольствия. Джастин сильнее сжал руку на стволе, прижал пальцем истекающую смазкой дырочку головки, и стал водить по скользящей плоти ладонью – вверх-вниз, с упоительным томлением, наблюдая за страстными откликами наполненного огнем тела. Движения его были неритмичны, отрывисты, но сильны и настойчивы, влажная гладкая плоть протяжно вздрагивала у него в руке, наполняясь тягучим сладким наслаждением. Джастин оголил головку, осторожно оттянув крайнюю плоть вниз, подушечкой большого пальца потер уздечку, сжал член указательным и большим пальцем в плотное кольцо у основания ствола. В этот момент нетерпеливый, мучительно сладострастный стон вырвался из губ Александра, и Джастин почувствовал, как он содрогается, всем корпусом поддавшись назад и выплеснув свою страсть ему на ладонь.