Две войны (СИ)

Джастин остановился у лесополосы, вдыхая свежесть и размеренное спокойствие этих мест — непроницаемая тишина леса, сверкающая беспредельность зелени и необъятность, сливающихся с небом, полей. Чистейшая лазурь небес и густой туман, пробирающийся по лугам на невидимых лапах, изумрудно-зеленые холмы весной, а осенью — уходящие за горизонт горы из чистого серебра поседевшей травы. Солнечные дни, и звездные ночи, и увиденный его глазами мир, вновь предстает перед ним, как мир вечного порядка, красоты и гармонии. Само это место настолько грандиозней, величественней всего, что может надеяться создать человек, что оно вызывает у него чувства смирения и почтения, какие не часто встретишь в американцах. Состояние неизвестности наполнило его тревогой, и Джастин почувствовал себя несчастным земным скитальцем, явившимся в далекие, древние места, охраняемые неведомыми силами. Типичный южный уголок — сонный, тихий, теплый. А дальше виднеются иные горы, хребет американского мира. На севере — черные клыки, выступающие в далеких землях, такие высокие, что теряются в бесконечности облаков, а основанием припадают к земле, громадные и угрюмые, как свирепые северные великаны. Они вызывали в Джастине животрепещущее волнение, тот, прошлый для него мир — жизнь в Вашингтоне. Родные края Алекса, те к которым Джастин так и не смог привыкнуть, которые возненавидел с первого взгляда.

Он чувствовал успокоение в эти, недолгие минуты безмолвного созерцания, но каждый раз оно покидало его и заставляло идти дальше, неведомо куда и для чего. Иллюзии рассеялись; пламя страсти погасло и ушло вместе с Алексом. Душа его, искренне плакала над руинами прежней жизни, беспощадный рок, низвел его до состояния жертвы, что улыбаясь, шла на заклание, уже не веря в лучший исход и медленно умирая внутри себя.

В благосклонной атмосфере окружавшей его природной нежности, вынужденного спокойствия и праздного размышления, зародилось в нем желание смерти, еще более сильное, чем прежде. Он был всё ещё далёк от того, чтобы осознать это, и чувствовал лишь неясный страх при мысли о том, что снова придется жить, терпеть удары судьбы, которые он уже не в состоянии выдержать. Это была чисто физическая тяжесть, поднимавшаяся из глубин его существа, как что-то плотное и громоздкое, невыносимо довлеющее над ним. Он прислушивался к себе, ощущая неровные удары своего усталого сердца, и ему хотелось опуститься на землю, под этой, непосильной ношей и не подниматься больше; хотелось лишиться сознания, забыть, стать инертной массой и выдохнуть из себя жизнь. И еще: он смутно чувствовал, что погрязнуть в удовольствиях или в работе стало невозможно, теперь, когда он познакомился с самим собою, с этим родным незнакомцем, часами беседовавшим с ним, в то время как он и не думал слушать — с незнакомцем, который был так далеко и так близко от него — в нем самом. Он чувствовал, что в нем, как в юноше, который не ведал места своего рождения, просыпается любовь к новой, еще неведомой родине. Он испытывал тоску по смерти, которая прежде пугала, представляясь ему вечной ссылкой. Возможно, там он мог бы повстречать Алекса. Возможно, это был его единственный шанс воссоединиться с ним. «Умереть… чтоб вечно жить друг для друга, вечно быть, без томленья, пробужденья, в безвременном единении, как в нераздельном браке, в беспредельном блаженстве!» Они оба, когда-то, верили в их afinidad de almas (42), в это необычайно редкое и таинственное сродство, связывающее два человеческих существа страшными узами ненасытного желания, которое смогло вырасти и раскрыться. Джастин пытался вспомнить очертания губ, трепет ресниц, прикрывающих пронзительную зелень глаз, его беглый, как луч солнца, взгляд, согревавший его своим живительным теплом, иногда обжигающий, словно немое предупреждение. Вспомнить мгновение, когда твердая и верная рука, которая несла ему мир, мечту, забвение — дрожала, даря нежное прикосновение его телу. Само по себе чувственное волнение способствовало затемнению сознания, притуплению его, вызывало у Джастина сладострастные воспоминания: не о нежной идиллии, а о пламенной страсти, не о вздохах, а о сладких криках.

Джастин закрыл глаза и тяжело вздохнул, отдавшись волнам памяти, на которых он ежечасно дрейфовал, едва удерживаясь на плаву. Что-то странное зародилось в нем, некое живительное ощущении тепла и его сковал самый необыкновенный прилив сил, ощущения, которых он уже давно не чувствовал в себе. Он распахнул глаза, в изумлении прислушиваясь к себе и не понимая, что произошло, отчего мир завертелся со скоростью падающей звезды, почему вдруг сочная зеленая трава, стала ярче, а беспощадное солнце — мягче и теплее.

За его спиной раздались приглушенные необычные слова, таинственный смысл которых, навеки выжег неизгладимый след в его памяти:

— Забудь о том мире, Джастин. Теперь все позади.

Джастин замер, в одно мгновение, вспомнив, как час за часом он сидел возле обладателя этого голоса и внимал ему, как музыке, иногда эта мелодия внушала страх, иногда заставляла его тело трепетать в порыве высшего наслаждения.

Джастин резко повернулся, не сдерживая бурю, бьющую через край его существа: руки его дрогнули, глаза медленно закрылись, отгоняя прочь наваждение порожденное больным рассудком, но ничего не произошло. Мир не изменился и Алекс, стоящий перед ним, по-прежнему смотрел на него своими яркими глубокими глазами. У Джастина вырвался хриплый изумленный стон, одновременно с тем, его душа встрепенулась; он снова видел перед собой, то волшебство, что заключалось в необычайно живом выражении любимого лица, которым он, поначалу, был подавлен, испуган, а через секунду изумлен до предела, все еще не веря своим глазам. Жгучая, всеобъемлющая радость, скованная непониманием, нахлынула на него и Джастин, более не в силах видеть, таившуюся неуверенность в мягкой улыбке полураскрытых губ, и неподдельно яркий блеск зеленых глаз — двинулся к нему. В настоящий момент, все его чувства в один голос утверждали — и он был вынужден признать их правоту — Алекс действительно жив и сейчас, в этот самый момент, стоит перед ним.

— Живой… — выдохнул Джастин, боясь оторвать взгляд от его расширенных зрачков, в каком-то благоговейном ужасе, протянув руку.

У Джастина слезились глаза, но он боялся моргнуть и разбить эту фантасмагорическую картину на мириады ярких осколков, глядя на любимое создание из плоти и крови: он дышал, улыбался, опускал и поднимал веки, кивал головой, делал движения рукой, желая дотронуться, приблизиться.

— Благодаря Джиму Биверу. Не представляю, почему он передумал и помог мне, но безмерно рад этому. — Улыбнувшись, ответил Алекс, взяв руку Джастина, переплетая его пальцы со своими и выводя того из оцепенения. — У тебя замечательный друг, Джей.

Они стояли неподвижно, вглядываясь друг в друга и казалось, что оба не верили в реальность происходящего, а уши заливал беспрерывный гул, неопределенно уходивший вдаль, в те края, о которых обоим полагалось отныне забыть, унося с собой какую-то часть их существ, как если бы, нечто, навсегда покидало тайники их души и разливалось, наполняя все окрестные поля прощальным звоном.

Алекс ощущался, словно некий воздушный образ, который Джастин рисовал и оживлял в своей голове, пока солнце его разума светило ему на этом нелегком пути. Он так долго мечтал об этих взорах, наполненных любовью и неподдельной привязанностью, о мелодичных звуках его глубокого голоса, что сейчас он жадно вбирал их в себя, упиваясь обретенным счастьем.

— Ты жив. — Еще раз произносит Джастин, хриплым голосом, чувствуя вкус соли на своих губах и улыбаясь, крепче сжав руку Алекса, панически боясь, что он через секунду исчезнет. — Ты со мной.

Он говорил прерывистым голосом, еще слегка судорожно, с видимым усилием, стараясь прийти в себя, овладеть своими эмоциями, рассеять всякое сомнение. Во всем теле, Джастин испытывал какое-то странное напряжение, но не лишенное чувства облегчения и даже сладости. Трепет его улыбки и всполохи в зеленых влажных и покрасневших глазах, заключали в себе какую-то скорбную, трогающую Джастина, кротость, словно бы Алекс сам был не до конца уверен, что их мучениям пришел конец. В его голосе, в его напряженной позе, во всем существе его была эта нерешительность. Джастин смотрел на него с неизъяснимым выражением ласки, нежности и беспокойства. Он казался измученным, но спокойным и счастливым. Любой пустяк останавливал его внимание, занимал его: маленький, едва заметный шрам над бровью, маленькая ямочка на нижней губе, изгиб ресниц, жилка на виске, тень, обволакивавшая глаза, разорванная мочка уха. Темная родинка на шее, серебряный крестик и… ужасный, уродливый рубец над ключицей, разодранный, не до конца затянувшийся, красноватый, словно покрытый кружевом. Знамение и напоминание о прошлом.