Две войны (СИ)

Он замер, услышав посторонний звук: чьи-то торопливые, отдаленные шаги, явно свидетельствовали о том, что выстрел был услышан.

Устремив пронзительный взгляд на дверь, он внимательно прислушивался к глухим и неопределенным звукам, которые долетали из коридора, точнее, он полагал, с лестницы, если искалеченный старой контузией слух, не подводил его. Охваченный острым чувством ужаса, невыносимого, от понимания того, что в коридоре уже отчетливо слышатся голоса матери и слуг, он быстро скинул с себя окровавленную куртку, попутно вытирая об испачканную ткань остатки крови на руках, стирая кровь со щек, лба и револьвера. До этого, поглощенный попыткой спасти себя и отомстить за смерть Александра, он не так остро ощущал боль в голове, но как только первоначальный шок слегка поутих, он понял, что перепуган насмерть, и зубы у него стучали, как кастаньеты. Он, чертов идиот, полагал, что теперь, завершив свою месть, сможет вдоволь насладиться собственной никчемностью и упиться жалостью к себе так спокойно, в столь страшащем его одиночестве?

«Разумеется, — лихорадочно думал Джастин, отшвыривая испорченную куртку за диван, и хватая с вешалки черный, длинный вельветовый халат Кристофера, плотно закутавшись в него. Он поморщился как от спазма, почувствовав от ткани, запах знакомого тела. — Мать и прислугу разбудил выстрел. И как, я, черт возьми, объясню им причину его смерти? Ну, и что теперь делать с этим?..»

Джастин старался вывести себя из жалкого состояния, охватившего его так неожиданно, вспоминая, что кабинет Гейта закрывается на ключ, имевшийся только в одном экземпляре, потому что не раз до этого, он был пленником этой комнаты, запертым наедине со своим позором и ненавистью. Ключ нашелся в верхнем ящике письменного стола и Джастин заторможено покрутил его в руках, поглощенный болью, не осознавая всей остроты сложившийся ситуации, пока голоса за дверью не стали настолько близкими, что было возможно различить слова. Калверли вздрогнул, выныривая из мысленного вакуума, пытаясь трезвыми рассуждениями утешить нервную ажитацию, охватившую его после убийства, такого близкого и одновременно, такого далекого для него человека.

Он плотнее запахивает халат, потом еще раз проводит дрожащими пальцами по лицу, чтобы стереть остатки крови, и быстро, нетвердо пошатываясь, выходит в коридор, тихо прикрыв дверь и закрывая ее на ключ. Он видит неясные очертания людей, силуэты приближаются к нему, приобретая видимые границы, и он узнает свою встревоженную мать, заспанными глазами следящую за его судорожными попытками спрятать ключ в карман халата. Рядом с ней стоял мрачный слуга Кристофера — Дилан, с которым у Джастина с самого первого дня знакомства, возникла обоюдная неприязнь и сейчас, стоя за спиной хозяйки, он с подозрением смотрел на Джастина и у того, возникло ощущение, что этот липкий тип осведомлен обо всем происходящем в доме. Казалось, даже сейчас, он точно знает, что случилось и что скрыто за запертой дверью.

— Джастин, что тут произошло? — хрипло спросила Шерри, поправляя подол своей сорочки, выглядывающей из-под легкой накидки. — Кто стрелял? Мы слышали крики.

— Никто. — Покачал головой Джастин, поражаясь тому, как вяло и скованно прозвучал его голос, упавший на несколько тонов — грубый, хриплый. — Я… всего лишь чистил револьвер. — Словно бы в доказательство своих слов, он поднял оружие вверх и покрутил им перед лицом двух перепуганных служанок, растерянной матери и Дилана, недоверчиво оглядывающего Джастина с ног до головы. — Это случайность, только и всего.

— Боже, неужели это нужно делать именно в шесть утра, Джастин? — Охнула Шерри, устало вздыхая, но явно чувствуя успокоение, услышав это от сына.

Дилан выглядывал из-за ее плеча, увлеченно всматривался в опухшее утомленно лицо Джастина, словно хирург, умело отделяющий один орган от другого, разбирая его на составляющие, выискивая правду в его напряженном нескладном облике. Худощавое, смуглое лицо с резкими чертами, черными бусинками-глазами, явно выражало недоверие его словам. Остренькая бородка, и странно кривящиеся губы, придавали Дилану вид хищной птицы, которая, раскрыв свой клюв, присвистывая, едко осведомилась:

— А мистер Гейт у себя в кабинете? — Красноречиво поглядывая на запертую дверь, учтиво, но с едва различимым пренебрежением в голосе, спросил Дилан, глядя на него пристальным и придирчивым взглядом выискивая обман в любом его неверном жесте. — Мне показалось, что я слышал его голос.

Приподняв брови, и снова скривил рот в любезной, но натянутой улыбке, он, всем своим видом выражал двойственность собственной натуры, одна из которой соблюдала правила и нормы, в общении с хозяином, а вторая, с ехидством, наблюдала за тем, как стушевался Калверли на этом вопросе.

— Вы, действительно полагаете, что я, только что, закрыл мистера Гейта в комнате? — Отрезал Джастин, после того как несколько мгновений безмолвно и пристально смотрел вокруг себя, пытаясь собрать разбегающиеся из больной головы мысли. — Что за вздор? Вам и впрямь показалось. Он еще в городе. — Джастин, сам не понимал, что за легенду выдает его язык, и что за сложную систему отступлений плетет его усталый ум, но он обязан был сказать хотя бы что-то. Нечто, что отвело бы от него подозрения, обеспечило алиби, пока, даже не представляя себе, как провернуть все это и выйти из огня невредимым. Ему нужно было как можно скорее избавиться от тела, но для начала — от свидетелей, которые, напряженно, ждали от него разъяснений.

— Но, сэр, я же сам видел мистера Гейта дома, меньше часа назад. — Упрямо возразил Дилан, немедленно, уважительно склонив голову, встретив раздраженный взгляд. Джастин, которому, явно, уже осточертели все эти разговоры, ответил ему, устало и снисходительно, так, словно объясняя элементарные примеры незадачливому школяру:

— После чего, как вы понимаете, он вновь отправился в Старый город. Вам должно быть известно, что происходит в Вашингтоне, а мистер Гейт, как непосредственный организатор, все всякого сомнения, обязан присутствовать на месте событий. — Все черты его лица носили явную печать сдержанного истерического возбуждения, но Джастин постарался произнести слова с холодной безразличностью, отмечая как грозно они в действительно прозвучали, однако вызвав должный эффект, что немало его позабавило и успокоило. — Очевидно, что сейчас его здесь нет, так что я прошу прощения, матушка, что потревожил вас этим утром. — Сказал он, обратившись к матери, которая, в столь ранний час, едва держала глаза открытыми, борясь с остатками сна, но, не смотря на это, внимательно слушая сына. — Позвольте, я желаю отдохнуть и вам бы советовал вернуться в постель — еще слишком рано.

*

Как только ему удалось отправить мать в комнату, а слуг — заниматься своими повседневными делами, он сразу же отправился к себе, заперев дверь изнутри на щеколду, чтобы его беспокойный, короткий, но столь необходимый сон, никто не тревожил по пустякам. Он предупредил Дилана, что ожидает посетителя и приказал немедленно доложить, если появится офицер Бивер. В тот момент он не мог больше контролировать свое измученное тело, сдерживать яростные вулканы страстей смятенного сердца — ему необходим был отдых, чтобы затем, посмотреть взглядом более твердым и трезвым. Джастин знал, что в кабинет Гейта никто не сможет войти, единственный ключ был у него, а потому, он без сил упал на свою смятую постель, сразу же почувствовав, как сладостный дурман, украдкой, проникает в его ослабевший мозг.

Он проспал пять свинцово-медлительных часов, перед тем, как с поразительной внезапностью проснуться, вырвавшись из хоровода кошмарных сновидений, вновь почувствовав свое разбитое тело, изломанную душу, рвущуюся на куски невиданной и необычайной формы. В ушах стоял звон, подобный колокольному, глаза тут же заслезились, едва он увидел, как желтый край солнца пробивается сквозь шторы. Калверли, застонав, поднялся на ноги, вздрагивая от нахлынувшего гудения в собственной голове, после чего, осилил путь до уборной, где привел себя в порядок, наконец-то смыв с себя кровь, пот и грязь. Джастин уже неоднократно получал по своему многострадальному черепу, который сейчас раскалывался на части, чтобы понять, что его сотрясение довольно тяжелое, а на фоне недавнего, оно становится едва переносимым.