Две войны (СИ)

Днем он попросил Джима, воспользоваться своим служебным положением и оцепить одну из отдаленных беднейших улиц Старого города, Крествуд-стрит, которая примыкала непосредственно к восточному берегу Потомак и входила в зону оккупированных районов. Джастину было необходимо избавиться от тела, и он рассудил, что лучший способ — это обставить смерть Гейта так, будто бы убийство произошло в Старом городе, во время боев. Бивер согласился посодействовать — в творящейся неразберихе, не сложно было сослаться на необходимость более тщательной проверки ветхих зданий, в поисках уцелевших бандитов или оружия, и это, временное оцепление, не могло вызвать подозрения у командования. В восемь вечера, как только стемнело, Джим послал нескольких солдат из своего взвода на патрулирование, полностью перекрывая доступ на Крествуд-стрит, временно отрезав путь обитателям этих трущоб, где все было отмечено печатью безысходной нищеты и закоренелой преступности, дав Джастину час времени. В зыбком свете горящего на углу фонаря, бросающем колышущиеся тени, эта улица, тихая и безлюдная, казалось, была населена только призраками. Окна в домах, в основном, были наглухо заколочены, так, что даже скудное свечение из комнат не могло выдать присутствие ни одной живой души в этом болоте.

Калверли позвал с собой своего верного слугу — Гарри, почему-то решив, что этот тощий, слегка инфантильный, но благожелательный и исполнительный подросток, не особо сильный физически, но крайне старательный и напористый, не удивится столь кошмарной, по своей сути, просьбе. Всего-то помочь ему сбросить тело в реку и довершить преступление, приняв в нем непосредственное участие. Этот, довольно милый, в понимании Джастина, ребенок войны, вырос на улицах и сам неоднократно, однако нехотя, рассказывал допытывающемуся Джастину о той жизни, и из его красочных, но коротких рассказов, Калверли подытожил один простой факт — Гарри был готов ко всему. Он довольно хорошо изучил этого мальчика, чтобы быть уверенным в нем, как в самом себе.

А учитывая свое шаткое душевное состояние — Джастин полагал, что из них двоих, толку будет больше именно от смышленого Гарри, чем от него самого, неспособного здраво мыслить, периодически «выпадающего» из реальности, мучимого головной болью и отравлением. Хотя, другого выбора у него, все равно, и не было, и как бы он не противился необходимости ввязывать в это кровавое дело своего маленького слугу — он все равно был обречен сделать это. Бивер, не теряя времени, занялся отцеплением, и отправился в штаб батальона, так что Джастину пришлось обратиться за помощью, именно, к Гарри, мирно чистящему сбрую в конюшне.

Когда Джастин, с трепыхающимся сердцем, подошел к нему и ему, едва удалось озвучить свою мысль, с трудом ворочая языком, но абсолютно его не чувствуя — в ответ он получил вполне взвешенный и осознанный ответ:

— Разумеется, мистер Калверли. Я подготовлю карету.

Гарри, крепко державший тело Гейта за ноги, наконец, собравшись, то ли с силами, то ли с духом, перекинул их через невысокий парапет и промычал, недовольно чертыхаясь при этом:

— Тяжелый, зараза…

Мгновение спустя, Джастин, удерживающий его под руки, поднял бездыханное, одеревеневшее тело, подтянув его чуть вверх, перекатывая на бок. Еще раз, оглядевшись, он разжал пальцы, отпустив Кристофера и тот, медленно скатился к воде, упав в темные плотные объятия реки Потомак, которая приняла его, мягко и ласково укрыв в своих глубинах.

— Bon voyage, мой милый друг. — Прошептал Джастин, склонившись над водой, ощущая накатившую на него опустошенность и усталость.

Во всем этом действе была такая дикость и бесчеловечность, что Джастина обожгло собственной ненормальностью и чудовищностью. Чем пристальней он всматривался в чернильные всполохи сомкнувшейся над телом воды, тем более зловещим казался ему этот тихий, туманный вечер. В самом воздухе парила — та радостно-тревожная избавленность от смерти, которая преследовала Джастина, пока Гейт находился в доме, запертый в собственном кабинете, словно бы он мог подняться с дырой в сердце и пойти мстить за свои страдания, обернувшись, яростным духом возмездия. Теперь, когда безумец был убаюкан холодными водами северной реки, Джастин испытывал некое отрешенное спокойствие, но непоправимость свершившегося повергала его в меланхолию и отчаяние. Он знал, что в мире существуют разные виды смерти. Такие, когда тело остается видимым, когда его оплакивают родные, точно зная, отчего их близкий покинул этот свет, или такие, когда оно исчезает бесследно, вместе с отлетевшей душой, когда уже никому и никогда не узнать правду о случившемся. Безумное желание охватывало его — бежать, куда глаза глядят, в эту же ночь, укрыться ей, как одеялом или запереться в своих комнатах, чтобы наедине с самим собой созерцать свое крушение, постичь его, во всей его полноте.

Весь его организм стал жертвой того, крайнего измождения, когда все сознательные функции почти прекращаются и движения перестают соответствовать друг другу, становясь хаотичными и рефлекторными. Джастин чувствовал себя неспособным дольше сдерживаться, бороться, действовать, каким бы то ни было, осмысленным образом. Силы ему придавал тот факт, что тело его бывшего друга, уже начинало разлагаться, находясь в одном доме с его матушкой и маленькой племянницей, и он меньше всего хотел бы, чтобы им стало известно о его преступлении. Но теперь, все было кончено, и к нему явилось осознание своей слабости, осознание неизбежности всего того, что произошло. Последние двое суток окрасились в ярко-бордовые и пурпурные тона пульсирующей агонии. Всё его существо, казалось, потряс внезапный удар, Калверли ощущал слепую потребность освободиться от всех этих, темных остатков сознания, наконец-то, вся его тоска вылилась в одну отчаянную мысль: «Пусть будет, что будет, я тоже готов встретить свою смерть».

Размышляя об этом, Джастин не замечал, как пытался дозваться его Гарри, покорно топчась позади него, пока внезапно хлестнувший в лицо холодный ветер, не вернул Калверли к действительности.

Невыносимая боль, которой он ничего уже не мог противопоставить, сдавила его грудь, когда он отошел от парапета, ступая по разбитой дороге, вдоль которой тянулись покосившиеся сараи, покрытые рассохшейся дранкой и двухэтажные, опустевшие дома, низко просевшие в сырой береговой земле. Тут и там торчали чахлые деревья, словно притаившиеся соучастники, в молчаливом ожидании. Во всей безотрадной, разрушенной улице, казалось, присутствовала угроза, витало недоброе предзнаменование, признаки обреченности. Кругом, ни птиц, ни зверей, ни насекомых и только ветер стонал, путаясь в голых сучьях мертвых деревьев, серая трава, склоняясь к земле, шептала ей страшную тайну о том, что только что произошло.

Джастин обессиленно облокотился плечом о дом и заскрежетал зубами от боли в сердце: ему казалось, что он, уже целую вечность, носит ее с собой, она сковывала его движения, словно свинец. Его мысли, угрюмо прокручивали в голове события минувших дней, когда он лишился за раз всего, что держало его среди живых. Теперь, глядя на зловещий союз мрака, безмолвия и одиночества, в нем рождается смутное ликование собственного поражения, когда больше нет сил бороться и можно сдаться, зная, что никто не осудит за малодушие. Он больше ни в чем не нуждался, кроме живой души, на замену той, что за последние двое суток — разлетелась под хмурым северным небом, угасла, оставив после себя лишь пепел страшного горя и раскаяния.

Он повернулся к Гарри и сдавленно произнес, глядя мальчику в глаза, желая разбить плотную тишину мертвецки тихой улицы:

— Теперь все закончилось.

— Да, — серьезным, ровным голосом подтвердил тот и неуверенно взял его за руку, хотя, раньше он не позволял себе никакого телесного контакта и Джастин почувствовал, что от этого жеста ему стало намного легче, и улыбнулся, когда Гарри спокойно сказал:

— Нам пора, мистер Калверли.

На следующий день Джастина разбудили федеральный маршал в компании с прокурором, которые явились в дом Гейта с закономерными вопросами: «Когда, где и с кем видели в последний раз», и несколько наводящих вопросов, на которые Джастин, отвечал довольно расплывчато, точно зная, когда промолчать, когда сказать что-то, не вполне достоверное, но правдоподобное. Он держался с редкой непринужденностью, как человек, который и так обречен на скорое возмездие, уже не страшась человеческого суда, здраво и рассудительно отвечая, поражаясь собственному хладнокровию, но, определенно, радуясь ему.