Две войны (СИ)

Как уже часто случалось и прежде, они почувствовали враждебность друг к другу. Каждого оскорбляла ненависть другого, и внутреннее возмущение переходило в глухое раздражение, выражавшееся в оскорбительных и непоправимых словах, тяжелых обвинениях и резких ответах. Их охватывало непреодолимое стремление мучить, колоть и терзать друг другу сердце.

Крис стоит, не двигаясь за ним, не предпринимая попытки остановить, прожигая его взглядом, словно вытягивая нитку за ниткой из клубка его спутанных мыслей, тех, что зародились в самых темных глубинах человеческого существа, пожирая и опустошая его. Жизненный инстинкт, поставленный под угрозу рядом с этим опасным человеком, безумствует и корчится в мучительном смятении и на лице Джастина проявляются, разом, все бушующие эмоции. Губы его дрожат, словно что-то беззвучно шепчут, голова его склонилась набок, будто ожидая мучительной развязки этой безумной сцены. Наконец-то, он произносит, превозмогая дрожь в голосе и слабость в ногах, ровно и прямо держа себя, сделав еще два шага назад:

— Мы с тобой слишком схожи, хоть раньше я не замечал этой простой истины: мы оба готовы безоглядно скользить по краю и шагнуть в пропасть, отдавшись своим чувствам. И твоя и моя любовь безумна тем, что не обоюдна — я никогда не буду любить тебя, так, как ты того хочешь, но всегда буду любить того, кто теперь недосягаем и бесчувственен. Того, кому суждено было жить, но по твоей вине он лишен этого права, а теперь и я лишился всего.

В серых, сумасшедших глазах Гейта, были ясно различимы всполохи понимания и проблески легкого замешательства, когда сверхчеловеческая сила, вложенная в слова Джастина, обдала тяжелой волной, будто бы властью заклинания, всю комнату. Между ними повисла невысказанная угроза, медленно раскрывая свои мощные, черные челюсти. Оба чувствовали, что дышат атмосферой скорби, все было окутано, надо всем нависло, что-то суровое, глубоко печальное и безутешное. Жадные до жизни глаза смеются навстречу Джастину, а их обладатель, едко ухмыляясь, презрительно и коротко кидает ядовитую фразу:

— Ты всегда был трусом. Неудивительно, что ты даже не можешь отомстить мне за его смерть.

— Я должен отомстить тому безумию, которое забрало у меня сначала друга, а затем любовника. — Медленно ворочая языком, сказал Джастин, и ему вновь открылась жуткая явь, таившаяся под обманчивой личиной напыщенных, глупых форм, которые обретала его жизнь рядом с этим человеком.

Чем интимнее и теснее становилась их физическая связь и чем сильнее отдалялась дружба, тем глубже Джастин мог заглянуть в потаенные уголки его души. С большой горечью он видел бесплодность каких-либо попыток озарить ум, который был окутан, так свойственной ему стихией — безутешной тьмой, ум, который был напоен мраком, распространяющим на весь нравственный и физический мир свои непобедимые черные лучи, ум, убаюканный помешательством.

Он хотел бежать, до напряженного покалывания в конечностях, но больше всего на свете он хотел навсегда искоренить то зло, что отравило все его существование за считаные часы, с которым невозможно было сражаться, не уничтожив его сразу же.

Джастин облизал пересохшие губы, во рту снова появился противный привкус желчи. Рука крепко обхватила холодную рукоять револьвера, хотя, затуманенное сознание, ничуть не отдавало себе отчета в этих действиях: рефлексы солдата, непоколебимость офицера, упрямство коренного южанина. После некоторого колебания, вызванного скорее недомоганием, чем неуверенностью, он быстро и решительно выставил руку вперед, взвел курок, навскидку, не целясь, но точно зная, куда рассчитана попасть пуля.

По тихо спящему дому громом прокатилось эхо одиночного выстрела.

Кристофер стоит, опустив руки, как человек, глубоко удивленный неожиданным поражением, в состоянии полного оцепенения, покачивая головой из стороны в сторону, подобно гремучей змее, с неверием опустив взгляд на кровоточащее отверстие в своей груди. Этот неустрашимый человек, грозный противник, стойкий и полный решимости боец, побледнел, как призрак. Крис поднимает бесчувственный взгляд на Джастина, словно бы вопрошая, взаправду ли его сердце пропустило удар, приняв в себя слепую пулю и через несколько секунд, пошатнувшееся тело, падает на пол, растянувшись у ног своего, замершего от шока, убийцы.

Джастин смотрел на уходящую у него из-под ног жизнь, утекающее с ней безумие, шныряющее по тёмным углам комнаты, в поисках нового прибежища, и неожиданное головокружение, мучительная судорога сковали его тело и голову, вынуждая обессилено опуститься на колени рядом с Кристофером. Обнажая свою неисцелимую рану, Джастин чувствовал, как острое неприязненное чувство, возникшее в его душе по отношению к Крису, теперь полностью рассеялось. Нервно подрагивающая рука, легла на застывшую каменным пластом грудь бывшего друга, которая уже никогда не будет вздыматься от язвительного смешка или тяжелого опечаленного вздоха. Стекают на пол капли остывающей крови, и Джастин, неосознанно, смещает руку, ловя каждую из них в ладонь. Каждая капля, попав на его руки, останется на них несмываемым, алым пятном — сколько не три, хоть отсеки лоскут кожи, все равно, вновь и вновь, проступит рубиновым огнем на том же месте это безмолвное, подавленное горя. Он был навеки мертв и Джастин приложил руку к его груди, против сердца, и держал так долгие секунды.

Кара, которую он считал более чем заслуженной, в конце концов, только вывернула его самого наизнанку и Джастин, быстро убрав руки от неподвижного тела, закрыл лицо окровавленными ладонями, а меж бескровными, худыми пальцами, заструились жаркие слезы. Сознание вернулось с беспощадной ясностью. Его охватили страх и ужас. Кровь склеилась между пальцами, забилась под короткие ногти, больная голова ясно давала понять, что надеяться на ее поддержку сейчас — бесполезно. Боль нарастала, и ему пришлось приложить максимум усилий, чтобы подняться на ноги и не упасть без чувств рядом с телом Кристофера Гейта. Глубокой ночью он вдруг исчез, так стремительно уступив место пустоте, что Джастин почти пожалел о нем, еще до конца не осознавая, что родной с детских лет голос — застыл навеки в бездыханном теле этого мужчины. Но если бы ему предстояло вернуть время вспять, он бы выпустил в него две пули, но не отказался бы от своей мести. Так что совесть его, окрашенная кровью старого друга, прибывала в апатичном состоянии, не требуя к себе излишнего внимания в столь ужасный, переломный момент его жизни.

Неотступный страх все более проникал в его затравленную душу, страх полного и добровольного одиночества в мире, где его ничто больше не держит: ни любовь к Алексу, ни месть Кристоферу. Они оба теперь были мертвы. И, наконец, тревога легла на его болезненно сокращающееся сердце, тяжелым кошмаром: Джастин сделал усилие, стряхнул его, приподнял голову, отрываясь от разглядывания Кристофера. Неподвижное тело, закрытые глаза, безвольно запрокинутая голова, большая тёмная точка на левой части груди.

В его несчастье было виновато не человеческое существо, а самая сущность жизни. Он должен был винить не одержимого Кристофера и не ненависть, которая пожирала его изнутри и порождала желание мести, а любовь, к которой, все его существо стремилось с непобедимой силой. Любовь была наивысшей из всех земных горестей, и он был связан с нею, может быть, до самой смерти. Любовь подтолкнула каждого из них на преступление: против себя, своей страны и народа, против морали, долга, чести. Они с Кристофером были разъединены, хоть когда-то давно — душой были едины, и потребовалось, чтобы смерть забрала одного из них. Жертва принесена и свершилась мрачная драма: бездыханно лежит один, мертвый, а второй — живой, начинает легче дышать.

Из горла Джастина вырвался странный звук, нечто среднее между подавляемым рыданием и рычанием. Он уже чувствовал, как знакомые черные крылья безнадежности бьются в опасной близости от его головы. Он сжал обеими руками револьвер, глядя в зияющее чернотой дуло, словно ожидая найти в этой маленькой пустоте ответы. Черное отверстие, казалось, грозило еще более жестокой и неминуемой смертью в наказание за его жизнь. Невидимые винты врезаются в мышцы, эфемерный металл царапает по кости — он едва держится на ногах, полностью раздавленный событиями этих суток. Мир его стал безжизненным и плоским, а люди в нем — марионетками на неумело размалеванной сцене. Картины, которые он создавал, тускнели прямо на глазах, как цветник после заморозка. Теперь он не знал, что делать; пальцы отчаянно отказывались подчиняться больному позыву мозга, который рассудительно настаивал на том, чтобы спустить курок и выпустить еще одну пулю, в свою голову, и лишить себя всей накопившейся боли.