Две войны (СИ)

«Видимо, смерть моя близка, ведь даже кровь уже теряет свой жар и стынет».

Джастин внутренне ухмыльнулся тому, с какой дотошной старательностью, служители порядка и закона пытались вытащить из него нечто более весомое, чем то, о чем он им сообщил, с явной скукой и отрешенностью на лице, что, несомненно, выводило их из себя, но они не смели показать этого, опасаясь оскорбить уважаемого члена общества. Джастин прекрасно понимал, что громкое дело о пропаже конгрессмена — это вулкан, готовый в скором времени затопить лавой негодования весь штат, но всколыхнуть следствие могло лишь чудо.

«Глупцы. Я был на допросах в Вайдеронге, я пережил войну. Неужто, вы наивно полагаете, что я совершу ошибку и брякну хоть одно лишнее слово?» — эта мысль не просто веселила Джастина, впервые, за все время, заставив коротко рассмеяться, но и вселяла уверенность в своей безнаказанности.

Когда назойливые посетители отправились восвояси, Джастин спокойно закурил, стоя на веранде и провожая их слегка напряженным, но довольно веселым взглядом, зная, что у них на него ничего нет, и копать теперь будут под каких-нибудь бандитов, а, в итоге, убийство спишут на последнее отребье.

Во всех газетах, наперебой, красовались заголовки о резне в Старом городе, где был зверски убит республиканец и известный бизнесмен, тело которого всплыло у восточного берега реки. Всем было понятно, что это убийство запомнят, хоть оно и было совершено при столь туманных обстоятельствах. Джастину было глубоко плевать, потому что теперь ничто не имело для него значения. Ничто не могло возжечь жизненным пламенем его упокоившееся сознание.

Все краски мира сгустились вокруг старого погоста, хранившего покой своих постояльцев в глубокой, сырой лощине, заросшей редкой травой, мхом и вьющимися стелющимися сорняками, и каждый день, в объятия сырой земли, в ее могильные глубины, опускали всё новые тела, среди которых, вероятно, был и его Алекс. Джастин не мог найти в себе силы и отправиться туда, да и смысла в этой вылазке было крайне мало, ведь, скорее всего, Алекса уже предали земле. Калверли становилось плохо, сердце его колебалось от одной только жуткой мысли, что его любимый и самый родной человек гниет в сырой вечной мгле, недвижимый, словно риф, одиноко покоится в холоде, который уже не сводит лютой судорогой его мертвое тело. Было страшно осознавать, что ни одна черта его красивого лица, больше не исказится от лютой злости или не дрогнет в саркастической улыбке уголок губы, не прозвучит родной голос, проникая внутрь него, клубясь теплыми волнами на огрубевших, каменистых берегах души.

*

В тот же день, конторщик банка, доставил в дом Калверли деньги, которые тот снял со своего счета и выплатил их Гарри, как внеурочные. Тот долго отнекивался и даже попытался убежать от настойчивого Джастина, но в итоге, он вынудил упрямого мальчишку принять золото и пожелал ему удачи, сказав, что уезжает домой, в родной Техас. Навсегда.

Шерри, раздавленная известием о смерти Кристофера, только недовольно покачала головой, с мягкой и скорбной настойчивостью отговаривая его, настаивая, что это глупая затея, ведь Реконструкция Юга еще не окончена и их родной штат находится в послевоенных руинах. Джастин заявил, что намерен привести землю, принадлежащую его семье по праву — в порядок, восстановить их плантацию и отстроить особняк заново, возродить его из пепла. Шерри не стала спорить с сыном, глядя в его потухшие глаза, она только надеялась, что там, дома, в Техасе, он сможет снова почувствовать вкус к жизни. Джастин, давно имел на руках документы, подтверждающие его права на владение плантацией, при содействии Криса, вернув конфискованные земли одним из первых. Но истиной причиной его быстрого бегства стала невыносимая, тянущая тоска, которая рвала и кромсала его, и он понял, что оставаться в столице — больше было не в его силах. Слишком многое связывало его с этим городом, и Джастин стремился поскорее разорвать это единение. Он оставил матери все свои сбережения, и часть денег Гейта, которые он перевел на другой счет, еще при его жизни, после чего, собрал вещи и сел на вечерний поезд на Юг — там, решил он, ему будет легче отбывать свое добровольное заточение.

Уже стоя на платформе, в предвкушении дальнего пути к родным краям, Джастин, едва вспомнив, отдал Джиму, который провожал его в дорогу, наградной револьвер, исполнивший для него свою кровавую службу, со словами:

— Возвращаю, как и обещал.

Теперь, оглядываясь назад, он с трудом верил в то прежнее, светлое времечко, когда разум его и тело составляли единое целое, до того, как мир обрушился на него, и в одно пронзительное мгновение он потерял все, что любил в жизни. Виною его безмолвного кошмара, стала мгла, застлавшая рассудок, и неуловимая, непостижимая природа тех ужасов, что навлекли на него эту мглу. Она пришла в жизнь Джастина со смертью Алекса, превратив Калверли в искалеченного морального урода или бледную тень некой безымянной сущности. В потоке бредовых видений, несуществующих звуков и незнакомых, до недавних пор, болезненных и горьких впечатлений потери, Джастин ощутил в себе желание и готовность раствориться в них, или же, просто исчезнуть, умереть, уснуть, надеясь, что лицо Алекса, навеки застынет под его сомкнувшимися веками и больше не покинет его. Расстроенные вконец нервы отравляли его и без того безрадостную жизнь, дни стали так несносно бесцветны, непереносимы ночи, когда мрак вызывал к жизни то немногое, что уцелело от прошлого, нечто бесплотное, подобное призраку, но с каждым днем Джастин увядал все больше. По прошествии всего трех дней, все проблески жизни покинули его. Он всё глубже погружался в неисчерпаемый лабиринт неизведанного, одинокого и бесполезного существования, чувствуя, как далека от него эта хаотичная, суетная реальность. Без Александра. Без сердца и души. Угасла радость, но, угасая, оставила жгучую скорбь, выпотрошила, выжгла. Исчезло все обычное и привычное, все близкое, понятное и родное, осталось незнакомое, чуждое, чужое и непонятное. Смерть Алекса — эта последняя потеря, потеря последнего — стала для него символом всех утрат, великих и малых, всех лишений, крупных и мелких.

Джастина часто навещало ощущение удушья, тревога снедала его и, прежде всего, то ужасное состояние, в котором пребывают старики, когда чувства бодрствуют и живут, а силы разума забываются сном. Лишь отупение чувств помогло ему сохранить здравыми, память и рассудок. Глупый мозг продолжал бороться, отсекая больные куски его многострадального разума, все глубже погружая его в дымку безразличия и безвременья. Джастин не ведал где он, и звезды его судьбы исчезли с небес, и над землей сомкнулся мрак, и жители ее скользили мимо него, как неясные тени, и среди них всех он видел только Алекса. Слишком ясно он теперь видел, сколь мелки, изменчивы и бессмысленны все человеческие надежды и сколь ничтожны и пусты порождающие их импульсы, несовместимые с тем, что творилось в его душе, охваченной атараксией (41).

Провожая его, Джим видел вместо, некогда веселого и отважного парня, неожиданно и сильно исхудавшего мужчину. Его кожа местами становится серой, глаза проваливаются, утопая в обрамлении синяков, округляются и жутко поблескивают, лоб покрывается сетью морщин, шрам отчетливее выделяется на бледной коже лица, а руки дрожат и подергиваются, как напоминание о том, что его война навсегда останется с ним. Бой, внутри его разбитого существа не утихнет, и будет вечно сотрясать его оглушающими вспышками страха и огненными всполохами старой боли утраты. Теперь он остался один.

Джастин, недолго думая, решил забрать с собой в Техас верного рыжего друга — Роужа. Он не желал оставаться в полном одиночестве в разрушенных родных краях, понимая, что так — он долго не протянет, но он должен был влачить свое бремя, бездумное существование, просто из невозможности прервать это глупое представление.

— Береги себя, сынок. — Еще раз оглядев его, напутствовал Джим, крепко обняв друга на прощание. — Я буду ждать тебя погостить. Не думай, что так легко отделаешься от меня.