Две войны (СИ)

Первый спазм грянул, когда он уже открывал дверь на лестницу, Джастин быстро кинулся обратно в уборную, где его согнуло чуть ли не пополам, и он привалился плечом к дверному косяку, прижимая руки к животу и стараясь унять вспышку зеленой боли, которая, казалось, сжигает его изнутри. Это было еще хуже, чем в те, прошлые, разы, когда он был в подобном состоянии, хотя, порыскав в памяти, он признался себе, что уже больше пяти лет, не доводил себя до такого. «Кажется, я разучился пить» — подумал он, невесело усмехнувшись самому себе, но быстро скривившись вновь. Резкая боль разрывала его изнутри — буравила и разъедала внутренности. Он зажмурил глаза, его трясло мелкой дрожью, внутри все горело и содрогалось. Калверли застонал и сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. В горле стояла горечь, покрасневшие глаза слезились, но как только все последствия ночной попойки вышли из его тела, Джастин почувствовал себя значительно лучше, устало смывая нити густой слюны с губ и подбородка.

Он неторопливо спустился вниз, позавтракал, вдруг ощутив острый голод, выпил почти целый графин с водой, мучаясь невыносимой жаждой, присел на диван в малой гостиной, не в силах больше ступить ни шагу.

Человек может любить нечеловечески яркой и сильной любовью только раз, до умопомрачения — по крайней мере, так было с Джастином. Он знал, что они с Алексом были скованны этим чувством.

Неразлучны в ночные часы, в ясные дни, и всегда, при свете огней, горящих не на земле, они склонялись на постель, которая служила им ласковым ложем, соединяла в одном объятии любовь и смерть, на поле их постоянных сражений. Джастин полюбил и осознал смысл своей жизни только после обретенного в ней счастья в лице безумного Алекса. Потеря этой истины — похоронила и его, возвращаясь только воспоминанием, замкнутая в саркофаге его памяти. Это мир недосказанного, царство призрачных теней, того, что чувствуется, но не поддается выражению.

Он с силой сжал ладонями виски, словно бы стремясь загнать боль и несвязные обрывки мыслей обратно в темные недра больной головы, отмечая, с отрешенной тревогой, что начал подолгу замирать, окаменев, не в силах шелохнуться, пока вдруг не вспоминал о движении, и о собственном физическом существовании. На окружающую жизнь, протекающую в доме, он смотрел пристально-неподвижным взглядом, словно бы застревая на несколько мучительно долгих секунд, где-то, между пространствами, теряя мысль и ощущение своего тела.

Опомнился Джастин оттого, что хлопнула дверь, и, подняв глаза, он увидел, как в комнату зашла мать, окликнув его. Джастин неохотно, с усилием повернул голову на ее голос. Было ли причиной тому, только лихорадочность его воображения, или стелющийся по комнате свет так давал о себе знать, но серая ткань ее платья, ниспадая складками, так облекала ее фигуру, что ее очертания представлялись Джастину неуловимыми, колышущимися, ненастоящими. К своему большому изумлению он так и не понял, видит ли он действительно перед собой Шерри или это, такая, извращенная реакция его ущемленного сознания на все, что ему пришлось пережить за последнее время. Теперь, он вообще, с трудом воспринимал потускневший мир, чувствуя себя разбитым, холодным, задеревеневшим, словно бы в землю слег не его возлюбленный и самый родной человек, а он сам.

— Сынок, приходили начальник полиции и два представителя конгресса. Они спрашивали про Криса, говорят, его нигде не могут найти… Ты знаешь что-нибудь об этом?

Джастин, все еще застывший на диване неподвижным изваянием, не моргая, смотрел на непонятную, плохо различимую фигуру женщины, но из разоренного чертога его разума, всплыло понимание того, что мать с ним говорит и это не навязчивая галлюцинация, как ему поначалу представилось. Все его умственные способности, и в особенности память, отказывались ему служить должным образом, ведь он едва смог собрать воедино слова, чтобы ответить, словно бы, не припоминая человеческую речь и родной английский язык.

— Позже поговорим, — прошептал он одними губами, чувствуя, что голос его не слушается и медленно поднял руку к горлу, прикоснувшись к недавно оставленным следам от удавки.

У него было стойкое ощущение того, что петля, затянувшаяся на его шее, после известия о смерти Алекса, затягивается с каждым его вдохом все сильнее и вскоре его мучениям придет конец. Он сдавленно ухмыльнулся, из саднящего горла вырвался наружу стон, тихое, сдавленное стенание, умножая своим зловещим эхом боль, которая раздирала его.

Шерри еще что-то сказала ему, но, не дождавшись ответа на свой вопрос, смысл которого, так и не дошел до скованного в душевной агонии Джастина, тихо удалилась. Стоило дверям в гостиную снова закрыться, как Калверли медленно сполз по дивану и, в очередной раз, погрузился в полнейшее небытие.

— Я не смог ничего узнать о нем. Извини, Джастин. — Озадачено говорил ему Джим, спустя несколько часов, когда они сидели на веранде. — В списках до сих пор много безымянных, я не могу точно утверждать что-то, но… Наверное, Эллингтон где-то, среди неопознанных.

Джастин сидел в плетеном кресле, подобравшись, словно от удара, сгорбившись от усталости, как старый gargouille. Сглотнув подступающие слезы, он скривил бескровные губы, не скрывая терзающей его муки, издав какой-то, жалобный звук, а кровь потоком отхлынула от висков к истошно колотящемуся сердцу. Все происходящее было для него лишь угрюмой пантомимой, видевшейся как бы в тумане.

— Джастин, а где мистер Гейт? — Спросил вдруг Джим, проникнутый не интересом, а скорее тревогой, глядя на осунувшееся лицо Джастина: черты его заострились, губы посерели, глаза были красными и воспаленными, помутневшими от горя. — Я слышал, что утром собирались лидеры конгресса от обеих партий, и сенатор от Республиканской партии был очень обеспокоен, что один из их представителей — пропал, предположительно во время массовых беспорядков в городе.

— Я уже слышал об этом. — Коротко ответил Калверли, пристально глядя на друга, постепенно впадая во всё более глубокое оцепенение. На его лице появилось безжалостное выражение, и Джим увидел, как дрожит его правая рука, которой он пытался опереться на поручень кресла. — Ничем не могу им помочь. Пусть его поисками занимаются служители закона и порядка, кажется, это их обязанность, а мне, с недавних пор, нет дела до этого. — Пустой, ничего не выражающий взгляд его, теперь был устремлен куда-то вдаль, а голос, обычно сочный баритон, нервно срывался на тенор и звучал раздраженно, четкая дикция и спокойный тон изменили своему хозяину и Джастин недовольно поморщился, услышав себя.

— Джей, ты ведь не… — Джим неопределенно повел рукой по воздуху, пребывая во власти самого нелепого смятения, запнувшись, перед тем как дополнить:

— Не причастен к его исчезновению?

Увидев, как понурил голову Джастин, закусив треснувшую губу, как беспокойно сцепил пальцы в замок, Джим понимающе кивнул и протянул руку, коснувшись его горячего лба и в ответ на это прикосновение, раздался тревожный дрожащий шепот:

— Я это сделал. — Его тихий голос был похож на унылый шелест погребальных покровов, на скорбное признание, шедшее из отражаемой в мокрых глазах черноты той бездны, что раскрылась в его душе. Джим вздрогнул и обнял его за плечи, не зная, что ответить, но, точно не осуждая, просто молча и спокойно оглядывая болезненно бледного друга, худого, со страждущими глазами.

— Чем я могу еще тебе помочь, сынок? — Спросил Джим, искренне желая поучаствовать в его сломанной жизни и помочь восстановить ее из руин — любым способом, развеять эту горечь потери, сгладить его чувство вины, просачивающееся, словно бы, через тонкую кожу Джастина, окутывая того темной пеленой обреченности.

— Есть кое-что, Джим… — отозвался через какое-то время Джастин, и Джим приготовился слушать, готовый сделать для этого парня все.

*

— Давай… держишь? Хорошо, опускай… медленно, Гарри! Черт тебя задери, это же не мешок с картофелем, ради всего святого! Ох, будь оно все проклято…

Джастин прикрикнул на мальчишку-кучера, но быстро успокоил свое негодование, вспоминая о том, что лишний шум однозначно привлечет внимание, а ему, разумеется, не хотелось, чтобы его план был сорван, по собственной глупости.