Две войны (СИ)

— Этого не может быть… все должно быть иначе. — Бормотал оцепеневший Джастин, не в силах пошевелиться, охваченный ужасом и изумлением и в ушах его, снова и снова отдавались, точно угасающее вдалеке эхо, слова: «Алекс мертв».

— Я не верю в это! Нет! — Он знает, что издал какой-то звук, знает, что сознание, окутанное ужасом услышанного, возвращается, потому, что ему опять становится хуже. Собственные слова кажутся осмысленными, не больше, чем мерзкий, раздражающий скрежет по металлу, накаляющий нервы.

Одной рукою он прикрыл глаза, другую прижал к груди, будто хочет унять надрывное биение сердца — тяжкая тоска и горечь гнетет его, оно переполнено и не может излиться.

— Джастин, он был и мне другом, я понимаю, что ты испытываешь сейчас, но… — Попытался разбить стену его тихого помешательства Роберт, получив резкий отпор в виде отчаянного рваного крика, пронесшегося над темной улицей, как вопль воплотившейся ненависти:

— Понимаешь?! Да неужели? Где он, Роберт, где его… тело? — подняв бескровную руку, точно совершая какое-то страшное заклятие, спросил его Джастин.

Он смотрел на мир резко с кардинально измененным мировоззрением, словно одержимый призрак жизни, холодно, пристально и грозно. Голова его кружилась, в ушах стоял тихий, но противный, не прекращающийся звон, в глазах периодически темнело одновременно с тем, как подгибались его ноги, и все суставы опять сдавливало жуткой ноющей болью. С каждой секундой жизненные силы медленно перетекали из его изнуренного тела в безразличную тьму.

— На скорбь у нас нет времени! — С кротким выражением возразил Роберт, и Шон за его спиной согласно кивнул. — Мы уходим сейчас.

— Отвечай мне! — Закричал Джастин, схватив того за плечи и встряхнув так, что Роберт тихо вскрикнул от боли в кровоточащей руке.

Этот крик был как спонтанный взлет ввысь и наружу из потаенных глубин его раненого существа, где грань между разумом и безумием стерлась до неразличимости. Роберт, видя, в сверкающих глазах напротив злобу, боль, решимость, в которой нет ни капли здравомыслия, подавленно ответил:

— На Бульваре двенадцатой авеню. Там тела всех погибших сегодня, но Джастин, не надо, не ходи туда, тебе лучше не видеть этого… — Не слушая его больше, Джастин резко развернулся и зашагал к названной улице, не вполне понимая, как именно туда добраться через перекрытые районы, но его неутолимая решимость, бесконечное неверие в правдивость услышанного — гнали его вперед без всяких сомнений. — Постой! Да выслушай же ты меня! — Кинулся за ним взволнованный Роберт, участливо вглядываясь в угрюмое, хмурое, фанатичное лицо Джастина, покрытое мелкой россыпью пота.

— Оставь меня в покое! — Калверли отмахнулся от него, придя в страшный гнев, когда Роберт схватил его за руку и вынудил замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться. — Я хочу увидеть его! Роберт, я хочу знать, что стало с ним на самом деле, я убежден, что он жив. Иначе и быть не может, я знаю! — Выкрикивая ему в лицо эти слова, Джастин чувствует, как неизведанная волна, чего-то сходного с опьянением, смутно пошатывает его усталое тело, голова пульсирует в месте удара, а в глазах открываются мрачные протоки соленых вод, струящихся по щекам и подбородку.

— Ему перерезали горло. — Тихо говорит Роберт, покачав головой. — На глазах у всех членов банды, чтобы нагнать страху на них. Можешь сам удостовериться, спроси у любого из уцелевших, если не веришь мне и Шону.

— К чему проливаешь слезы, точно женщина? Столько хороших парней погибло за этот день, что, значит: по всем им скулить как псина?! — Нервно выплюнул Шон, с презрением пожимая плечами, махнув на Калверли рукой и устало созывая своих людей.

— Я пойду туда. — Пропустив его слова мимо ушей, непоколебимо заявил Джастин, движимый не вытравленными из души сомнениями. — Прямо сейчас.

— Бой еще не окончен, побереги свою жизнь! — С долей отчаянья в голосе, пресек его Роберт.

Посмотрев в его слезящиеся, искрящие невменяемым огнем глаза, Роберт сделал несколько шагов в его сторону, но тут же заколебался и остановился. Джастин был бледен, губы нервно дрожали. Роберт попытался улыбнуться, улыбка вышла беспомощная и горькая, он поднял руку и помахал на прощание, словно бы он сам возвращался в жизнь, а Джастин, уже по ту ее сторону, прощался с ним, отступая назад, с рвением, порожденным, очевидно, в значительной мере, безразличием.

— А ради чего? Мой бой уже проигран. Это конец. — С ужасом и отчаянием прошептал Джастин, терзаясь лишь одной мыслью, безумие и кошмар которой, подточили его раздавленный дух, ослепляя и парализуя его нетвердый разум: «Алекс, действительно мертв».

Кристофер не оставил бы своему заклятому врагу ни шанса на спасение. Кровь закипает в его жилах, и ненависть застилает глаза.

«Когда мы окажемся вровень, — решительно подумал Джастин, направляясь, прочь с перекрестка, — как боевые корабли сходятся бортами, я выхвачу оружие и выстрелю. Ты отнял его у меня, Кристофер».

*

Центральная площадь, к которой сходились несколько улиц, была оживлена. Возле разбитой и сброшенной с пьедестала скульптуры Вашингтона, на доске объявлений, был только что вывешен приказ коменданта о смертной казни для всех плененных преступников, чья личность уже была установлена, без следствия и разбирательства. Клан за кланом, отрезанные от снабжения и лишенные надежды, бандиты прекращали сопротивление под усиливающимся напором правительственных войск, готовых вычищать последние капли гноя из этой открытой зараженной раны на теле их утопающей в крови родины.

— Ожесточенные, беспрерывные схватки продолжались больше пятнадцати часов. За утро и день мятежники укрепили свои позиции и сожгли дом судьи на западе Сорок второй улицы. В шесть часов вечера объединенные силы армии и полиции выступили на Красную улицу, подбираясь к Рочестр-кэмптон, где за баррикадами собрались сотни мятежников, вооруженных огнестрельным оружием, ножами, кирпичами и булыжниками из разобранной мостовой. — Увлеченно рассказывал Джастину, утомленный, но довольный Джим Бивер, вытряхивая из скомканного коробка спичку. — Тогда наши солдаты выстроились в стрелковую цепь и дали по толпе несколько мушкетных залпов. Полицейские бросились вперед и разломали топорами и дубинками первый ряд баррикад; за ними стояли мои парни и постоянным огнем прикрывали их от контратаки. Довольно быстро, разобравшись с укреплениями мятежников на площади, полицейские взяли под контроль оба моста, площадь и Красную улицу. Теперь Старый город наш.

— Списки убитых уже составлены? — несмело спросил друга унылый Джастин, приняв от Джима подкуренную сигарету, и хмыкнул носом, словно больной ребенок.

Каким-то отрывистым движением, Джастин поднес сигарету ко рту и медленно затянулся, при этом, исподлобья, затравленным взглядом, провожая повозки, нагроможденные телами погибших.

Порывы холодного ночного ветра доносили до него резкий тошнотворный, гнилостно-пряный запах крови и нечистот, знакомый, так и не забывшийся со времен войны — запах человеческих страданий. Повозки медленно катились под рев смеха и поздравлений, которыми обменивались солдаты и полицейские, но Джастин видел лишь алые капли, остающиеся на пыльной дороге, под колесами. Было пролито море крови, но ведь и море не безбрежно. Ему казалось, что берега широкой реки Потомак — расступились, принимая в себя кровавые, неиссякаемые потоки яда, реки желчи, струящиеся из разверстых уст победителей. Боевой дух этой освободительной армии оставался на высоте, а после того, как им удалось подавить локальные беспорядки — солдаты быстро возгордились, начиная праздновать победу, среди не остывших тел их товарищей и бунтовщиков. Не все погибшие были бандитами, многие оказались всего лишь обедневшими фермерами, рабочими, мелкими крупицами уничтоженного преступного мира. Джастин, благодаря своим частым вылазкам в эту неспокойную часть столицы, знал местных криминальных авторитетов и их окружение в лицо, и по пути к площади, он собственными глазами видел, как десятки человек, из числа самых опасных преступников, скрывались от правосудия, направляясь в окрестные леса. Среди мертвецов ему не удавалось узнать никого, значительнее мелкого карманника или простого, уличного шулера — почти безвредных, в сравнении, разумеется, с теми, кому удалось улизнуть из-под носа властей; но их прошлая жизнь, как и теперешние, изуродованные в битве тела, мало кого интересовали. Когда высшее правосудие вызывает лишь тошноту у честного человека, которого оно, по логике, призвано защищать, трудно поверить в то, что оно в состоянии поддерживать мир и порядок в стране. Принятые меры не оказались столь оправданными, как все полагали еще сутки назад. Становится очевидным, что они не менее возмутительны, чем само преступление и, что это новое, массовое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный обществу, и только громоздит одну мерзость на другую.