Две войны (СИ)

— Алекс! — забыв напрочь о том, что здесь это имя никому неизвестно, кричал Джастин, ворвавшись в распахнутые настежь двери шестого дома. — Алекс, где ты?!

Голос Джастина пронизывали истеричные нотки дикого страха, он едва держался на ногах, с трудом справляясь с болью в разбитой голове.

Не теряя надежды, он оглядывался, медленно ворочая слезящимися глазами, но с самой первой секунды он был внутренне отравлен давно знакомым запахом горелой плоти, убежденный во враждебности сожженных занавесок и наглом равнодушии настенных часов, которые стрекотали во весь голос, словно заглушая его крики. Старое и безжалостно разбитое зеркало на четырехугольных ножках, накренилось, наискось перегораживая один из углов комнаты, осколки хрустели под его ногами, словно рыдая и бранясь на злобный день. Большинство столов и стульев были опрокинуты, покосившиеся полки одиноко поскрипывали, стекло битых бутылок тускло поблескивало на полу, там же валялись разбитые баночки чернил, черное содержимое которых, растеклось по комнате маленькими лужицами.

«Его нет здесь».

Сознание Джастина помутилось от боли и страха, он пошатнулся, резко вытянув руку вперед и ухватившись за спинку стула, услышав, как нещадно завизжали под ногами старые половицы, когда он качнулся вбок, едва удержавшись на ногах. У него невыносимо болело сердце, суставы скрутило леденящими цепями, в глазах зарябила огненная гладь подступившей боли, виски сдавило тугим раскаленным обручем.

Джастин тяжело вздохнул и отошел от своей опоры, с болезненно напряженным слухом, задыхаясь от тяжелого запаха, с дико бьющимся сердцем, пока, наконец, боль не утихла и заметно не уменьшилась, кажущаяся немыслимой, высота потолка, кружащая вокруг него стены. Он понял, что бессмысленно идти наверх и поиски нужно продолжать снаружи, поэтому, медленно передвигая ногами, Джастин двинулся к выходу.

Уже на перекрестке шести улиц, Джастин остановился, не представляя, куда идти дальше. Он, в полной растерянности оглянулся: вокруг, хмурились темные, мертвые окна и закрытые наглухо двери, кое-где окна были забиты досками, кое-где выбиты.

На него начала обрушиваться тяжелая угнетенность, ее глубина измерялась болью во всем теле, страхом за жизнь Алекса, предчувствием того, что время его опадает, как лепестки с увядающего цветка, безмерность его любви заключила себя в оковы ужасного мрака, накрывающего разум острыми когтями ужаса. Джастин обессилено опустился на колени, уперев руку в сухую землю, словно бы нить, напряженно натянутая между ним и Алексом, резко оборвалась или была злостно отсечена кем-то. Он тихо всхлипнул, чувствуя, как теряет последние капли самообладания, наравне с тем, как пропадает та незримая, но прочная связь с Алексом. Он снова терял его.

— Надо же! Ты опять здесь. — Глухой, насмешливый голос раздался за его спиной, и Джастин резко поднялся на ноги, развернулся, быстро направившись к знакомым бандитам.

Навстречу ему шагал Шон, которого Джастин едва признал, долго вглядываясь близоруким взглядом в залитое кровью и заплывшее синяками, перекошенное лицо, в котором, казалось, были раздроблены почти все кости. Он поддерживал другого мужчину, прибывающего в столь же плачевном состоянии, раненного в ногу. Рядом с ними прихрамывая и баюкая кровоточащую руку, ковылял Роберт и еще несколько, таких же раненых, покрытых гарью и грязью людей. Случайное появление Джастина в Старом городе, явно не обрадовало Шона, который раздраженно скривился. На его приветствие, бандит вяло махнул свободной рукой — он был угрюм, угнетен, неразговорчив.

Джастин, стиснув от боли зубы, кинулся к ним и начал нетерпеливо расспрашивать только об одном интересующем его — где Алекс и что с ним? На что Роберт ответил, низко понурив взлохмаченную грязную голову:

— Мы последние. За нами никого нет.

Выжившие, пришедшие с Шоном, искали друг друга в темноте, опасаясь звать громко, угнетенные и обескровленные бандиты бежали кто куда, рассредоточившись по домам, вынося оттуда уцелевшие вещи.

Услышав настоящее имя человека, который успешно возглавлял их банду больше года, Шон, напрягшись, подозрительным взглядом окинул Роберта и Джастина, которые не заметили его напряженного удивления.

— Я не понимаю тебя, Роберт… — Не обращая внимания на суматоху, царящую вокруг, переспросил Джастин, мотнув больной головой, словно вышвыривая из нее истерзанные страданиями мысли.

На него, с угрюмым выражением собственного поражения, смотрело узкое, скуластое, как маска — практически безжизненное, резко очерченное лицо.

— Его нет, Джастин. — Тихо ответил Роберт, сделав глубокий обреченный вдох, как будто на него надвигалась ужасающая темная волна.

— Ты, видно, издеваешься надо мной? — нервно рассмеявшись, воскликнул Джастин, не чувствуя, однако, ни одной до конца оформленной мысли в своей пульсирующей голове. — Я требую вразумительно ответа, пока у тебя еще цела челюсть. Отвечай, где он?!

Разглядывая его впалые щеки, блестящие глаза, глубоко ушедшие в орбиты, всю его фигуру в черном, невыразимо мрачную, хотя ладную и стройную, но понурую, словно под тяжестью невыносимого бремени, Джастин ясно ощутил правдивость его ужасных слов. Он во все глаза пялился на Роберта — молчаливого, задумчивого, изнуренного, рассеянного, словно он постоянно уходил мыслью в недалекое прошлое или прислушивался к рваному, неровному дыханию своего собеседника, которого медленно накрывало волной тихой истерии.

— Он погиб, Джастин! — твердо повторил Роберт, схватив Джастина за руку и встряхнув его, словно сбрасывая опутавший того ступор.

Услышав его голос, медлительный, глубокий и печальный, природную звучность которого он, словно нарочно сдерживал и приглушал, Джастин резко вскинул голову, выдернув свою руку из холодных пальцев. Теперь, наравне с не отступающей болью, в сознании его, повисли несколько секунд страха и непонимания. Следом — возвращение в реальность, а вовсе не это сжимающее сердце отчаяние и парализующий животный страх, которой мог бы, словно нажатием на рычаг, погасить в его теле тот мерцающий огонь, который еще поддерживал в нем жизненные силы.

— Я не верю тебе. Это ложь! — Гармония мира и без того чуждая Джастину — рушилась внутри него.

Бессильный что-либо изменить, овладеть творящими силами жизни, он терялся среди своих суматошных мыслей, скованный и растерянный, понимая, что усилия его, оказались тщетными, ибо поздно затыкать пробоины, когда судно идет ко дну.

— Алекс мертв. Я сам видел его смерть. Я был рядом с ним в тот момент… — Покачал головой Роберт, покосившись на Шона, в поиске поддержи, и тот тихо, но без всякого сожаления, уточнил:

— Мы все видели его смерть. Это правда. После смерти главаря, Тайпанов не стало — половину перестреляли, другая часть сбежала сюда, забрать вещи, еду. — Шон оглядел своих людей, темнота сгущалась над ними все плотнее, фонари были скорбно погашены и вряд ли в эту ночь, в Старой части Вашингтона, будет гореть хоть один из них. — Мы в кольце окружения. Как во всякой войне, после разгрома, каждый должен думать о себе, чтобы не попасть за решетку, и в действие вступает правило любого бандита — спасайся, кто и как может. Так что, через несколько минут мы отступаем в лес. И тебе, я советую убираться отсюда поскорее.

Джастин слушал его слова, но не слышал их, для него они превратились в тошнотворно-бесплотную волну звуков. Устремив стеклянные глаза в самую темную точку улицы, где сгустились мрачные тени, в том углу, где с самого начала было всего темнее, он чувствовал, как постепенно из глаз его потекли редкие слезы, падая мелкими осколками в этот сгустившийся мрак. Время и пространство прекратили свое существование, вкус крови из прокушенной губы бледнеет на языке, глаза затягивает темной и непроницаемой пеленой. Он знал, что если это правда, то ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, никогда не узнать утешения. Безжизненные и холодные, свинцово-серого цвета руки и в лице ни кровинки — но те же черты, те же блестящие глаза и шрам на лице, и такой же, возникла внутри него эта ужасная боль, как страшный спутник одержимого — без движения и без звука, обретая устрашающую видимость бытия.