Две войны (СИ)

— Одумайся, пока не стало поздно, сынок. Я прошу тебя, подумай, прежде чем взять грех на душу. — Приговаривал Джим, сжав его руку в крепкой хватке, словно стараясь удержать от необдуманного шага, хоть и четко ощущая своё поражение, видя замысел в каре-зеленых глазах, решительного молодого офицера, разум которого затмевала то ли глупая месть, то ли праведное возмездие обидчику. Джим видел по его глазам, что Джастином управляет жажда крови, желание пролить ее и утолить свою боль в ней. Старый солдат пробуждается в нем, с отчетливой скоростью восстанавливая себя в правах.

— Смерть отпустит мне все прегрешения. — Тихо ответил тот, настойчиво высвободив свою руку из крепких пальцев друга, но прежде, чем Бивер что-то ответил, Калверли быстро удалился, вновь вступив в толпу и направившись к своему экипажу.

«Крис умный человек, и единственный, кого я любил, до встречи с Алексом. Что бы я ему сказал? Пожелал душевного равновесия? Смирения? Понимания? Мы даже не можем выслушать друг друга. Я предупреждал его, чтобы он отступился. Тогда я пожелал бы ему счастливой жизни, только отдельно от меня… Но теперь могу пожелать лишь достойной смерти».

*

— Гарри, не распрягай лошадей. Напои их и будь готов. — Сказал он кучеру, когда карета остановилась у ворот дома.

— К чему, мистер Калверли? — спросил поминутно зевающий мальчишка, вороша и без того взлохмаченные волосы и озадаченно почесав макушку. Он всегда был как губка, напитанная чужими чувствами и переживаниями, и Джастин улыбнулся кучеру вымученной успокаивающей улыбкой, сказав:

— Я сам еще не знаю чего ожидать от этого дня. Просто жди моего приказа и все.

Зайдя в тихий дом, он прошел в столовую, стол был сервирован к завтраку: серебро столовых приборов игриво блестело, оставляя на стенах светлые пятна, которые прыгали в круговой пляске по распахнутым шторам и потолку комнаты. Джастин увидел сверкнувший на тумбочке золотой портсигар Алекса и быстро схватил его, крепко сжав в руках. Оглянувшись, он не обнаружил присутствия Кристофера, но был более чем уверен, что тот где-то в доме и вернувшийся к нему подарок капитана, ни что иное — как знак их войны. Казалось, будто незримый, злостный хозяин, этого мертвецки тихого особняка, заслышав шаги Джастина, скрылся где-то за потайной дверью в стене, как чудовище в замке, поджидающее свою жертву.

За окнами послышался протяжный вой Роужа, который воплощал душу пустынного жилища или пытался выразить сочувствие своему хозяину — Джастин не был уверен в том, что ему этот вой не причудился сквозь гул потока крови в ушах. В столовой, как будто оживали лица на семейных портретах Гейта, их черные неподвижные глаза, казалось, с жалостью глядели вслед незадачливому юноше, которому выпала участь терпеливо склонять голову перед их необузданным потомком.

Джастин поднялся на второй этаж, тихо заглянул в комнату матери, обнаружив ее спящей и плотно закрыв дверь, преисполненный тихой ярости, отправился искать Кристофера. Джастин упрямо стиснул зубы, чтобы не выдать свою злость и тревогу невольным рыком и грубо толкнул дверь в покои Гейта. Он очень нуждался в подкреплении сил, вконец истощенных мучительной борьбой с непрерывными посягательствами на его волю, на его чувства. Ноги не держали разгоряченное взбалмошное тело, которое ворвалось в комнату в порыве неистовой ярости.

— Кристофер Гейт — ты устроил Варфоломеевскую ночь (36) в Старом городе, чтобы выманить меня оттуда? — С порога воскликнул он, увидев мирно курящего в кресле Кристофера, словно и не обратившего никакого внимания на его вторжение. — Ты этого хотел добиться?! Ну вот, я здесь, перед тобой, и готов внимательно выслушать твой очередной вздор.

Крис подошел к окну и невозмутимо застыл в неподвижности, напоминая гранитную статую, бледные губы которой разомкнулись, выпуская едкий дым и поток тихих, яростных слов:

— Я хотел получить его, Джастин. Твоего капитана-янки, к которому ты бегал за моей спиной. Что, думал, я не узнаю о твоих похождениях? Я знал, чувствовал, что эта северная тварь жива и где-то в Вашингтоне, а в таком случае ваши дороги вновь пересекутся. Я ждал, сколько мог, но пришло время избавиться от него, хватит. — Джастин рассматривал его лицо, которое выглядело высеченным из мрамора, и ощущал то приятное и болезненное чувство, которое, говорят, испытывает человек, когда душа покидает его тело на смертном одре. Его резко охватила странная, необъяснимая робость, слабость.

С руками, вытянутыми вдоль тела, и широко открытыми глазами он казался стоящим навытяжку перед неким невидимым существом. Все мускулы его бледного лица были напряжены до предела, он тихо сказал, следя взглядом за расплывчатыми силуэтами табачного дыма, в которых ему мерещились жуткие, колеблющие сознание, видения его провала, крушения всех надежд на спокойную жизнь вдалеке от этой нескончаемой боли.

— Я мучился с тобой Крис, но ты был мне другом… — тихо сказал он, стараясь подавить в себе разгул и путаницу чувств и страстей. — Сколько раз за последнее время я бежал из твоего дома и клялся, не переступать больше порога… Но я приходил опять и разыгрывал шута, потому что ты так хотел, потому что я был слишком глуп, уверовав в твои пустые угрозы!

— Пустые? — Кристофер, как убийца, держащий на мушке свою жертву, расплылся в самодовольной улыбке и красные губы еще ярче обозначились на его бледном лице. Казалось, это рот легендарного зомби вуду (37), обагренный кровью. — Ты боишься меня, Джастин. Ты всегда чего-то боялся. Что-то от меня проникает к тебе в душу; я воздействую на тебя хотя бы тем ужасом, который тебе внушаю; именно мои шаги вселяют в тебя дрожь по ночам. А главное, здесь, в плену у меня, ты разлучен с тем, о ком тоскуешь, и кого я проклинаю за то, что он забрал твое сердце, которое должно было принадлежать мне.

Джастин зло усмехнулся в ответ, притянув к себе смелость и дерзость, порожденные злостью и безысходностью, ту часть самого себя, которая, подобно морю, притягивающему к себе реки страха, что из него же и вышли, бурлила в нем и низвергала гневные молнии.

— Сделай над собой усилие, не стремись назад к той жизни, которая впредь должна стать для тебя позабытым сном — я никогда не испытаю к тебе прежних чувств, потому что ты забрал у меня мою свободу. — Колко сказал он, глядя с жестоким безразличием на сильного любезного зверя, сделавшего рывок по направлению к нему.

— Так ли мы сильно различаемся с Эллингтоном, Джастин? — Осведомился Гейт, затушив сигару в мраморном блюдце на столе. — Разве ты забыл о Вайдеронге? Твоя свобода была отнята у тебя гораздо раньше.

Злость Гейта поселилась в комнате, как нечто осязаемое, словно туман, или же, как звук или запах. Он начал вновь, изо всей мочи дергать за веревки, сжимающие суставы Джастина, чтобы заставить его опять прыгать, и он бы с легкостью продолжал этот спектакль до тех пор, пока, наконец, невидимые нити не разошлись бы, каждый восвояси. Его мощь уменьшалась с каждым смешком Джастина, который не мог больше переносить тяготы своего жестокого заключения. Перед Кристофером стоял человек, который говорит, тело которого дрожит, приходя в тихий восторг от осознания своего преимущества в этом бою.

— Александр дал мне взамен новую жизнь, прояснил сознание, наполнил душу тем, что было мне необходимо — любовью. А ты рушишь это, весело танцуя на осколках моего прошлого, довольствуясь своим превосходством, хоть у тебя нет никакого права приближаться ко мне. Если не окажется иного выхода, я предпочту смерть, и тебе достанется лишь мой труп, тогда ты сможешь беспрепятственно воплотить в жизнь свои извращенные фантазии! Прежде ты был мне дорог, затем безразличен; теперь я ненавижу тебя за оскорбительное, бесчестное поведение, за насилие над моей волей. Нас больше ничего не связывает, и я ухожу. Ухожу к нему. Но прежде, чем я выйду в эту дверь, я хочу знать, как ты выследил нас? — Джастин едва переводил дыхание, после столь бурного потока резких слов, будто он, очертя голову, карабкался по склонам Гималаев и, наконец, добравшись до заоблачных высей таинственных небес — обрел свой истинный голос, который рвёт на части легкие своей могущественной силой. — Я имею на это полное право.