Две войны (СИ)

- Что происходит, доктор, почему он кричал? – Встревожено прошептала Меган, приблизившись к мужчине.

- Возможно, бред. Я с вашего позволения, мистер Гейт, осмотрю его позже и, если начнется горячка, пущу кровь, а сейчас ему нужен покой. – Сказал тот, вытирая белоснежным платком испарину со лба.

- О чем он кричал тебе, Крис? – Спросила Женевьев, присаживаясь на кровать супруга и мягким сдержанным, чопорным движением погладила того по голове, но Джастин раздраженно буркнул, чтобы его оставили в покое – все, до единого.

- Боюсь, мой друг сильно приложился головой, не думаю, что сказанное им имеет какой-то смысл. - Ответил Кристофер, легко заставив присутствующих проглотить эту ложь, и хотя подобные вещи были для него более чем привычными, лицо его стало хмурым и задумчивым, а в голове, видимо, до сих пор стояли обвинения Джастина, но виду, что эти слова зацепили его – Крис не подал.

Как только все удалились из комнаты, Джастин, бережно придерживая рукой голову, словно старое пугало, опасаясь, что она отвалиться и покатится по полу, сел на кровати. Без резких движений, Джастин натянул первые попавшиеся вещи и открыл окно, вспоминая то утро в Вайдеронге, когда он рисковал гораздо больше, вылезая из окна и пытаясь предать записку на идущий в Луизиану поезд. Тогда его планам не суждено было сбыться, потому что отряд Гейта подорвал поезд и лишил его брата шансов на спасение, но сейчас Джастин не намерен был ждать и надеяться на лучшее. Собственное здоровье уже давно не заботило его, так, как душа, рвалась в бандитский район, чтобы на какое-то время забыться рядом с Алексом. Джастин не знал, сможет ли он осилить такой путь в состоянии близком к обмороку, но ноги уже сами стали на карниз, и привычные движения, спустили его на твердую землю.

28. Яго — центральный персонаж трагедии У. Шекспира «Отелло» (1604), поручик на службе у Отелло: коварный, вероломный интриган, завистник, ревнивец, разрушение — то единственное, на что он способен.

*

29 мая 1866

Крис почти не разговаривал с Джастином, только насторожено приглядываясь; часто Калверли ловил на себе его пристальный взгляд в те моменты, когда, по мнению Гейта, он был слишком занят, чтобы заметить это, выжидающее наблюдение. Последний побег из дома через окно, в состоянии слишком шатком, закончился для Джастина коротким обмороком где-то неподалеку от переулка Ланникрофт, не более чем в ста футах от дома Гейта. К его безумному счастью, в этот день нес дежурство Джим, который направлялся по одноименной улице и, волей случая, свернул в живописный переулок, сокращая путь, где и увидел худую мужскую фигуру, без сил прислонившуюся к ограде какого-то дома. Он сопроводил незадачливого беглеца обратно домой, выслушивая короткие возгласы протеста и отмахиваясь от неосознанных метаний, рывков на каждом шагу, словно в порыве очередного бегства. Джастин взял с друга слово офицера, что тот ничего не скажет об этом Кристоферу, на что Джим с раздражением ответил ему, нервно почесывая короткую бороду:

- Да какой ты к чертям офицер?! Неразумный щенок, которому сдохнуть захотелось.

- Не ты ли убеждал меня в обратном? – ухмыльнулся Джастин, стирая холодный липкий пот со лба и, опасливо пошатнувшись, хватаясь за калитку. – Я говорил тебе, что у меня не так много сил… я нещадно расточаю себя.

У него горела голова, язык заплетался как у пьяного, и хотелось содрать с лица, с шеи, со всего тела черную паутину, опутывающую его сетью стыда и воспоминаний о той мерзкой, отвратительной ночи с Кристофером. Всех ночей и дней проведенных с ним.

- Ай, да хрен с тобой, упертый болван! – махнул на того рукой Джим, приоткрывая незапертую калитку и помогая Джастину зайти во двор. – Что стряслось на этот раз?

Калверли признался Джиму, что ушибся головой и даже назвал истинную причину – падение с лестницы, утаив, разумеется, некоторые причастные к этому событию моменты.

Как только Джастину стало лучше, он начал выходил на улицу под предлогом прогулки с племянницей и Крис не осмеливался отказать ему в этой маленькой прихоти, однако, контролировал каждый шаг своего пленника с террасы.

Крис не выносил детей; они нервировали его, если только не вели себя исключительно смирно, однако, эта черта не была присуща Хлое. Как для большинства из тех, кто много говорит о поведении, для Гейта хорошо вести себя - значило не попадаться на глаза и не путаться под ногами. Он совершенно не понимал поглощенности Джастина племянницей, их ежедневных прогулок, его титанического старания занимать, развлекать, наставлять ее, терпения, с которым Джастин выслушивал ее дурацкие вопросы, относился к ее неумеренным требованиям. Он, естественно, не представлял, какую радость дарила она Джастину в ответ, и как легко ей удавалось скрасить его угрюмое заключение в четырех стенах. Было очевидно, но он, может быть, не желал замечать того, что она была его единственной отрадой.

Меган уехала в Англию, в пансион для благородных девиц, в надежде получить, то нехитрое образование, положенное юным леди ее класса и статуса. Опеку над ней взяла на себя престарелая кузина матери, леди Чалдон, которая с необыкновенным энтузиазмом, взялась за обустройство ее дальнейшей жизни, окружив заботой и вниманием, будучи абсолютно уверенной, что приличной, юной леди не место среди дикарей Севера, где: о Боже, раскрашенные, увешанные шкурами и скальпами, индейцы ходят прямо по улицам города, размахивая окровавленными топорами, или как там они называются – томагавками, а чернокожие наглецы, без стеснения, пристают к белым женщинам.

Меган была счастлива там, присылая два письма в неделю, где подробно описывала свою новую, прекрасную жизнь. И читая эти послания, полные вопросов, добрых пожеланий и свидетельств того, что тебя любят и помнят, Джастин испытывал душевный подъем, который мог длиться несколько дней, не потому, что его распирала гордость, а потому что, точно так же, как прежде, когда он был очень молод и очень беспечен, а жизнь его, била ключом - он был счастлив.

Джастин безгранично радовался успехам Меган, посылая той, короткие записки, четыре-пять неровных строк, полных любви и гордости, отправляя их вместе с трехлистовыми письмами матери в конце каждой недели.

Джастин часто, по вечерам уезжал из дома под видом того, что ему необходимо проводить Хлою в балетный класс. Хотя этим обычно занимались слуги, Джастин настаивал на том, чтобы сопровождать племянницу, всего лишь на час или два, только бы выбраться из дома и Кристофер отпускал его, засекая время его отсутствия. Стоило пятилетней Хлое ступить за порог танцевального класса, как Джастин сразу же приказывал Гарри гнать лошадей в Старый город, на перекресток Рочестер-кэмптон.

Джастин знал, что Алекс занят поддержанием статуса главаря своей банды, которая в городе называлась не иначе, как Черные Тайпаны или попросту Тайпаны, выделяясь среди прочих банд не только многочисленностью, но и своей избирательной жестокостью. Алекс занимался покупкой и продажей женщин, часто хвастаясь, что его подопечные работают в самых шикарных публичных домах в городе, принося ему немалый дополнительный доход, помимо грабежей.

- А что, - развалившись на кушетке, рассуждал Алекс, - я спасаю этих бедняжек, вытаскиваю их из трущоб, что их ждет там, Джастин? Муж пропойца, куча сопливых ребятишек… Да их родители только рады избавиться от лишних ртов, а я, еще и плачу за это звонкой монетой.

Он, легко отмахивался от робких попыток Джастина доказать, что эти женщины могли бы устроиться и на честную работу. – Помилуй, Джастин, какая работа, где? Да вы с черномазыми, там у себя, на Юге, обходились лучше, чем тут, с ними, на фабриках… Да и по сути, Джастин, женщины все шлюхи, - беззаботно продолжал он, не общая внимания, как кривится Джастин, при упоминании Юга, - дай ей красивое платье, крышу над головой и пару звонких монет - любая раздвинет ноги ради куска хлеба с маслом.

И Джастин соглашался с ним, но робкий червячок сомнения все же грыз его, в глубине души – а как же Меган, мама, Хлоя, в конце концов… И что бы было с ними, не продайся он, Джастин, Крису. Просто, наверное, ему повезло намного больше, чем всем этим, несчастным женщинам и его кусок, оказался жирнее, но едва ли слаще. В такие моменты он, даже, проникался, какой-то необъяснимой, благодарностью Крису, которая, моментально сменялась привычной, незамутненной ненавистью или, напрочь, вылетала из головы, стоило Алексу притянуть его к себе для поцелуя.