Две войны (СИ)

Он пил напитки, терпкие, как расплавленный металл, сам себе наливал, сходил с ума, то ли, пулю в висок себе, желая пустить, то ли, бродил ночами по рельсам и берегу Потомака.

В улыбке этих, самовлюбленных полубогов всегда была искра беспечности, жарчайшей любви к жизни, много страсти, но не было той частицы одиночества, с которой сросся Джастин: тот не живет радостью минуты, не испытывает никакого наслаждения, предпочитает ловить невидимых преследователей и неизвестность взглядов и слов.

И напрасно, Джастин старался, временами, убедить себя, что говорит он искренне с Меган, или матерью, что есть что-то болезненное в его боязни к правдивым словам. На душе его, скверно и стыдно, как будто он, из желания пустить пыль в глаза, вырядился в богатое, но чужое платье, завернувшись в него, как в кокон. Он насмотрелся на людей, мерзких уродов с жуткими, запавшими глазами, которые - бесчувственнее камней, тверже стали, злобнее льва, неистовей безумного убийцы, притворней лицедея, но нет никого на свете, кто был бы столь же скрытен и холоден, как сам Джастин.

Он наслаждался тишиной и обществом любимого пса, недолгие десять минут, поглаживая Роужа, наблюдая за Хлоей, дважды подав Меган воланчик, упавший к его ногам, но что-то, его так утомило, забрало силы, что Джастин отправился в свою комнату, чтобы прилечь ненадолго и набраться сил перед ярмаркой. Он знал, что его непременно потащат на ее открытие Меган и Женевьев, после чего последует встреча с министром, куда его, пинками, погонит Кристофер.

Больше Гейта, Джастина утомляла супруга, в которой, словно, пробудилась королевская кровь Плантагенетов: она жила в роскошном особняке, сладко ела и пила, наслаждалась всеми чувственными удовольствиями. Но, главное, она мечтала разбогатеть сразу и если строила воздушные замки, эти замки возникали мгновенно, как по волшебству, бочки с золотом появлялись из-под земли, точнее их ей должен был приносить, к ногам, Джастин. Такие мечты тешили ее лень и жадность, а средства обогащения её не смущали - самые быстрые, казались ей самыми лучшими. Она тратила на свои наряды и украшения вчетверо больше, чем на содержание любого из слуг и дома в целом, теперь, она желала лишь одного - обеспеченного положения. Когда оно достигнуто - прочь сердце и красота: остается только холодное презрение, продукт современного брака. Хотя, все эти долгие, восемь месяцев совместной жизни, Женевьев настаивала на том, чтобы Джастин чаще появлялся в её покоях и, конечно же, каждый раз она ожидала, что, наконец-то, они смогут зачать своего первенца, и она обретет покой, как и все ее замужние подруги. Молодые леди, вполне довольные тем, что смогли исполнить свой долг и, отправив беспокойных наследников в детскую, в объятия кормилицы и нянек, теперь спокойно могут наслаждаться свободой, или, даже, завести любовника. За все это время, Джастин ночевал в комнате жены всего пять раз и каждую из таких ночей он ненавидел, а с утра, полностью разбитый и уставший морально, снова напивался. Его тянуло к мужчинам и плотские утехи с женщинами потеряли на этой, грязной дорожке всё своё очарование и привлекательность, хотя Джастин готов был стоически терпеть, даже если не имевшее выхода напряжение пришлось бы спускать в нечистых кварталах с уличными пацанами, которых, в столице было предостаточно и выбор, был велик.

Каждый раз, когда приоткрывались пухлые губы Женевьев, которые она, как только умолкала, сейчас же начинала покусывать, Джастин знал, что услышит от нее и, в нелепых попытках, прижечь сомнения сигаретой, он оттягивал неотвратимое супружеское обязательство. Он сходил с ума и бесился, после чего смущался своей вспыльчивости, каждый раз, когда его член отказывался вставать, а неутомимая искусница, блаженно распростершись на кровати, с помощью рук поднимала вялый орган в течение длительного времени. Однако Женевьев ни разу не упрекнула Джастина в его нежелании, хотя, зная ее скандальный характер, Калверли был уверен, что что-то здесь не так. К безмерному удивлению Джастина, она оказалась намного умнее девушек своего класса и своего круга, на самом же деле, она превосходила их всех – во всем. Для нее не составляло труда добиться от Джастина того, что она хотела, но ожидаемая беременность никак не наступала. Прошлой ночью, Женевьев попросила Джастина взять ее сзади, становясь на колени на краешек кровати и в этой женщине, страсти, говорили языком жестокого безжалостного победителя, потому что, после нескольких неудачных попыток войти в нее, Джастин был полностью вымотавшимся и подавленным, но Женевьев и не подумала так просто отступить.

Выросшая в пуританском обществе, высшего света английской аристократии, она была не похожа на тех, несчастных скромниц, которые, не имея никакого воображения, боятся предложить супругу, такой, волнующий акт. Женевьев, восторженно приветствовала каждое движение его рук, а проникновение, хоть и доставило ей боль, но судорожный трепет, с которым она насаживалась на затвердевший член, было красноречивее ее невнятного лепета. Новые удовольствия ублажали Джастина, который вторгался в самые сокровенные глубины ее тела и вскоре, он влил в нее свежие струи спермы, на короткое время, погасив пожар, пожирающий его. Когда Женевьев повернулась лицом к мужу, он понял, что ей все известно. Теперь, любые сомнения, что терзали ее, были развеяны и, сквозь пелену наслаждения, она жадно наблюдала за его действиями, будто ожидая объяснения его странных увлечений, в которых ей удалось уличить его, но Джастин, быстро надев рубашку, выскочил из ее комнаты.

Мышцы в теле Джастина не напрягались, кровь не приливала к паху, а руки оставались холодны, каждый раз, когда он в тщетных попытках возбудиться, шарил руками по гладкой коже супруги, все лучше понимая, что округлость женских форм и прелесть этого тела, не в состоянии приворожить его и одурманить разум. Он, постыдно ловил себя на мысли, лежа в своей пустой, холодной кровати, что одни лишь воспоминания о твердом члене в нем и грубых, мужских руках, безжалостно стискивающих его тело, способны разогнать кровяное русло, забурлившее, будто лава в жерле вулкана. Его бил горячий озноб, внутри все кипело и клокотало, но он никогда не спешил, желая в полной мере вкусить предощущение сладострастной похоти, как будто, боясь неосторожным движением спугнуть это чувство. Он, впервые за то время, что ему приходилось спать с Женевьев, испытал полноценный оргазм, хоть и выдал себя этим, с головой, но откинувшись на подушки, Джастин смог уснуть спокойно, ощущая, долгожданное расслабление в теле.

Во сне он вновь находится среди людей, умирающих в смене времен и роковом недуге войны, видит - свои сгнившие лохмотья, ест старый хлеб, сырой от дождя, и опьянено отдается новым чувствам плоти и разума, обретает тот, новый язык страсти, которым его распинал Алекс. Джастин ощущает себя освобожденным от всякой морали и любого долга, он смотрит в зеркало и на лице его глумливо застыла багровым пятном засохшая кровь, а позади, стоит Александр, спокойно улыбаясь и в глазах его - смутных и глубоких озерах, рыщет безумие. Он, молча, поднимает голову к небесам и Джастин, следуя его примеру, ловит мелкие капли дождя, так отчетливо падающие ему на лицо; зеркало выпадает из его рук. Никакая другая душа не имела бы силы этого отчаянья, чтобы выдержать плен своей воли, ради покровительства блаженных чувств, ради любви, когда видишь, только, лик своего зеленоглазого ангела и никто, чужой не стоит на твоем пути.

В зимних, темных ночах им двоим достаются все импульсы силы и настоящая нежность, трепетный восторг плоти и сорванное дыхание, увенчанное искушенным духом любви. Джастин вознесен, подобно счастливому ребенку и в забвении, от всех страданий, он видит, как восходит солнце, но, этот свет во мраке, суров и ненавистен обоим, будто, погребальный факел. Джастин не успевает схватить Алекса за руку, как мир растворяется в бледных лучах: день - это пятно на его разрушенных мечтах, золотая искра первозданного света, сжигает смертельную сладость его любви. Джастин, готов был умереть от земной любви, умереть от самоотречения, лишь бы Алекс остался с ним, как утешительный крест его невыразимых страданий, но всякий раз тот исчезал с восходом солнца, когда в самых сумрачных уголках города разносился петушиный крик. Джастин пытался истошно кричать и молить, чтобы Алекс остался, но перед ним вновь всплывало жуткое кровавое болото, и волосы вставали дыбом от стонов, подобных реву дикого слона, с которого живьем сдирают кожу и вырывают окровавленные бивни.