Две войны (СИ)

- Ты полагаешь, что это хорошая идея, остаться ночевать под забором? Ради всего святого, Джей, уймись, это же глупо…

- В семь утра я жду тебя на этом месте. – Огонь дикой радости, маленькой победы, заполонил его тело и свел мускулы, сделал все другие чувства бесформенными, когда Джастин понял, что Джим сдался. - Отведешь меня к нему.

- Джастин, зачем тебе это надо? – Это не было продолжением спора, Бивер не настаивал больше на том, чтобы Джастин уходил куда-то на ночевку, словно прочитав в его голове твердость и упорство, которые невозможно искоренить.

Видел ли Джим, окружающие его непоколебимые образы галлюцинаций, веру в новую жизнь, гнезда пламенных принципов - Джастин не знал, но следующий невнятный вопрос, он слушал внимательно, почти спокойно, так, словно Джим был частью его рассудка, который иногда приходится слушать.

- После того, что он… Ну, сделал, тогда. В общем, я не знаю, что за демон в него вселился, но это было… ужасно. Я видел, каким ты был в нашем лагере, я знал, что он с тобой делал каждую ночь. Он совершил чудовищное преступление, он не раскаивается и это безумство порождает ужасы в моем сознании, ты же мне словно сын, Джей. Я не хочу, чтобы, по возвращению к нему, все случилось вновь. Это непростительно, это низко.

- Кто говорит, что я его простил? – Джастин откровенно вздрогнул и почувствовал жуткую жажду, как во время лихорадки и безмятежность соскользнула с его лица, в тот же миг. - У лезвия две стороны – друг может обернуться врагом, а враг другом, но никогда лезвие, орошенное кровью, не затупится. Он порежется, снова. Я не буду проливать свою кровь, я напьюсь чужой.

Минуя гигантские бастионы своей гордости, Джастин ощущал, как непрестанно вибрирует под ребрами душа, разрастаясь, как опухоль, все громче заявляя о себе с каждым словом, подпитываясь, нарисованной в голове, кровью недруга, оживая под сумеречными волокнами мести, ежесекундно бурлящей в его мозге. Смерть проносится перед глазами Джастина, так явно, что он не сдерживает вздоха, вспоминая как, глядя на засохшие глыбы земли, погубившей их урожай в прошлом году, он держал в руках очередной конверт с деньгами и думал:

“Я отомщу тебе и за это унижение, Крис. Жизнь моей семьи и моя собственная зависят от твоих чертовых подачек. Раскаяние, в человеке, всегда предполагает, что до преступления он был честным. Крис, тебе всегда было чуждо чувство справедливости, ты не ведаешь раскаяния, ты никогда не был честен со мной. Я все тебе верну. До последней капли”.

- Джастин, то, что Гейт сделал, конечно, преступление перед богом и душой, но ты говоришь о мести. Опомнись, если тебе нужно попасть к нему, для того чтобы вонзить нож в глотку – прости, я тебе не помощник. – Злость Джастина достигла критической точки, проникая во все поры сущего, разлетаясь, золотистыми искрами из глаз и Джим рассудил это по-своему, зная характер Джастина и его суть. - Лучше сразу разворачивайся и иди себе, куда глаза гладят.

- Я не буду убивать его. – Не испытывая угрызений совести, сказал Джастин, ускользнув, наконец, от источников своих возвышенных бредней и придя в себя, он понял, что старику Джиму не обязательно знать о его сумрачных планах, дерзких решениях, жестоких идеалах справедливости и проснувшихся, после двух лет спячки, смертоносных инстинктах. - У меня другая цель, он все сделает сам. Без моей помощи. Это не месть, Джим, это правосудие.

- У тебя нет никакой морали, Джастин. – Теряя свое терпение, воскликнул Джим, услышав едкий короткий смешок, выползший из беспросветной печали:

- Мораль – это слабость мозга. Не смотри на меня так гневно, я еще никого не убил.

- Надеюсь, ключевое слово «не убил», - огрызнулся Бивер, не слишком довольный, полным отсутствием нравственности у своего приятеля.

- Нет. – Осторожно ответил Калверли, зная, что грань между пониманием и отторжением тоньше человеческого волоска, но он знал, что Джим поймет его, возможно, когда-нибудь, представ на суде в свой смертный час, он услышит от друга слова негодования и возмущения, но сейчас Джим был тих и задумчив.

“Я столько раз беседовал с призраками своего прошлого существования, что поверил, будто буду счастлив, живя одной мечтой и затерянным идеалом, на родине мрака и вихрей. Но теперь, я знаю что делать”.

- В семь утра я буду здесь. – Коротко сказал Джим и протянул офицеру руку, которую Джастин охотно пожал.

*

- Скажи мне, что я не допускаю сейчас самую ужасную ошибку в жизни, - пробурчал Бивер на следующее утро, в назначенное время, растолкав едва продравшего глаза Джастина, заснувшего неподалеку от подъездной аллеи, среди кустов густого папоротника.

- Я что гадалка, говорить то, что ты желаешь услышать, Джим? – промычал тот, сжимая, одеревеневшие пальцы ног и сонно проморгавшись, чтобы побудить тело, потерявшее за ночь подвижность к какому-нибудь, осознанному действию.

Несмотря на затекшие мышцы и замерзшие пальцы, Джастин радовался от чувства, что жив и как бы болен он не был, но долгую ночь на холодной земле, все же смог продержаться.

Джим был сер и хмур, выглядел слишком уставшим и в большей степени выпившим, чем накануне и Джастин, от всей души пожалел его, потому что, ему столько приходится тащить на своей службе, так же как и сотням других южан, застрявшим в этом краю и вынужденным работать и прогибать спину под янки.

Джастину, так же, было суждено влачить свой капкан, но он старался, чтобы тот, хотя бы, не защемлял важных для жизни органов, но и высвободится из него, было уже невозможно и, как только, Джим помог ему подняться с земли и подвел к открывшимся воротам, Калверли окончательно понял, что отступать уже некуда.

- Если у тебя возникнут сложности, пообещай, что сразу скажешь мне. Не держи меня в неведенье. - На большом и широком лбу Джима от напряжения налилась жила и Джастин, еще слабо соображая после глубокого сна, не мог понять, кто из них больше волнуется - он или Бивер?

- Само собой, на моей памяти нет такого случая, когда я бы соврал или утаил что-то от тебя. – Недоуменно отозвался Калверли, чувствуя мучительную неловкость, необъяснимую тяжесть от собственных слов. - Помнится, мы с тобой всегда неплохо ладили, ведь так?

- Так точно, лейтенант. Ладно, возможно, я просто старый болван, накрутивший себе, черт знает чего. – С наигранной непринужденностью сказал Джим, но лицо его было, таким, странным образом бледно и угрюмо, что начинало казаться, будто бы он обременен грузом неуверенности.

- Может и так. – Вздохнул Джастин, и глянул вверх, в безоблачное, ясное небо. - Не воспринимай мои слова буквально, я сам порой, не верю в то, что произношу вслух.

Еще несколько минут они вели отрывистую, рассыпчатую беседу на разнообразные темы и Джастин, понемногу узнавал о новой жизни на Севере. Как только разговор зашел о делах повседневных, Бивер стал весел, остроумен и занятен - далек от глухой скрытой напряженности, которая висела между ними со вчерашнего вечера; сегодня, напротив, он сыпал шутками и многие из них были новы для Джастина. Он, неожиданно для себя, заметил, что и сам не прочь поговорить о чем-нибудь отвлеченном, о старых временах до войны, о семье, домах, погоде и очаровательных европейках, лишь бы не о деньгах и службе. В синеве, над Джастином кружил ястреб, маленький, точно соринка в глазу, вернее сказать, в глазу у неба, временами, камнем падая вниз с таким звуком, что, казалось, небесная завеса рвалась в клочья. Калверли виделось, что птица, вот-вот, упадет наземь, но ястреб опять исчезал и Джастин, не мог отвести от безоблачного неба взгляда, пока голос офицера не вывел его из задумчивого созерцания:

- Ступай ближе к входу. Он, ранняя пташка, должно быть, скоро будет выезжать. – Джим кивнул в сторону ворот, а сам быстро ускорил шаг и направился к двум патрульным неподалеку от них, наверняка, чтобы дать новые указания на сегодняшний день.

Сказать, что Джастин был ошарашен этим заявлением – ничего не сказать, веками устоявшиеся традиции и стереотипы, что благородным людям работать зазорно, подкрепленное жизнью на рафинированном Юге, где всю работу выполняли рабы и надсмотрщики, были разбиты и попраны северянами в бесконечной погоне за наживой. Гейт – ранняя пташка, это было что-то новое, чужое веяние, чужого города и чуждых нравов.