Две войны (СИ)

Когда в апреле этого года федеральные войска окончательно захватили Ричмонд и весь штат Вирджиния, остатки раздробленного войска конфедератов, под командованием генерала Ли, капитулировали при Аппоматтоке, но официально было объявлено о конце этой проклятой войны, только после ареста Дэвиса и членов его правительства, в мае, когда Конфедерация прекратила своё существование. Тем не менее, капитуляция оставшихся частей армии Конфедерации продолжалась до конца июня. Последним из генералов капитулировал Стенд Уэйти со своими индейскими подразделениями, после Битвы у Доуксвилля.

В том же апреле 1865 года, в газетах наперебой светились заголовки о нелепом убийстве в Вашингтоне, президента Линкольна, жалким актеришкой местного театра. Новый президент Союза, Джонсон, ввел, утвержденный еще Линкольном, первый этап Реконструкции Юга.

Это оказалось почти смертельным ударом, для стоящего на коленях Юга. Уже тогда, Джастин понял, что дела их совсем плохи, если не сказать втрое хуже, чем во время самой войны. Со всех сторон доносились требования чернокожих о предоставлении каждой семье, в аренду, сорока акров земли и мула. Основным, и самым унизительным, требованием было - уравнять белых и негров в гражданских и политических правах и узаконивании смешанных браков. Все это выполнялось довольно быстро.

Война закончилась, а политика правительства по отношению к Югу ещё была не продумана. Военные начальники, оказавшиеся у власти, на завоеванных территориях, были вынуждены стать и гражданскими правителями, зачастую им приходилось действовать на свое усмотрение и они предпочитали подбирать гражданских чиновников, которые работали бы по указке военных. Таким образом, удавалось создать впечатление того, что гражданская власть всё-таки у гражданских лиц, но при этом сохранять власть военных.

В результате, к гражданским применялся военный подход, и на подписание, очередной бумажки о распределении имущества, уходило меньше недели.

Так что, вскоре, большая часть плантации Калверли, была поделена на десятки обособленных друг от друга участков, где обосновались освобожденные рабы. Теперь тот огород, которым кормилась семья Джастина, был собственностью худощавого, чернокожего с женой и тремя шумными детьми. Эти новоявленные соседи не гнушались, в наглую, воровать со двора Калверли куриные яйца, дрова, небольшие мешки с углем, и даже одежду, пока Джастин ходил на рыбалку или охоту, взяв с собой Роужа, Меган была в городе, а Шерри и Женевьев занимались ребенком и домом. Джастину оставалось только злобно швырять камни в озеро Сидан Крик, распугивая всю рыбу, куда он по-прежнему приходил, чтобы поразмышлять в уединении.

Но, самым неприятным обстоятельством стало то, что напечатали в середине лета в новом выпуске техасской газеты, где говорилось о полном уничтожении любой оставшейся южной власти.

Движение народных масс южан было скованно, и их представители в столице, настоятельно требовали у нового президента амнистии для находящихся в плену военных, а так же предъявляли претензии на участие в федеральных органах власти. Радикальные республиканцы приняли решение отказать южанам во втором требовании, однако все пленные конфедераты были полностью освобождены. Когда на площади Шестой авеню зачитывали списки вернувшихся с Севера техасцев, Джастин был поражен столь малым количеством выживших, хотя он и сам прекрасно помнил каково это - находиться в заточении в концентрационных лагерях янки. Было вполне ожидаемо, что обремененные грузом беспредельной неизбежности, изнеможенные, по большей части искалеченные люди, без цента в кармане, в чужой стране, едва ли сумеют добраться до дома. Джастин отделался уродливым шрамом на лице, вечно подрагивающими руками, едва двигающимися средним и безымянным пальцами на руке, где была рассечена лезвием ладонь, плохо вылеченной пневмонией, несколькими переломами, сотрясениями, легкой потерей зрения после ударов по голове, шрамами на руках, ногах и бедрах и разбитым на кровавые куски сердцем. Он говорил себе, что все могло бы быть хуже, например, если бы ему довелось достоверно узнать о смерти Алекса, о котором он ничего не слышал уже два года – Джастин был уверен, что тогда жизнь покинула бы его тело и все муки, пережитые в Вайдеронге, обернулись бы ничем.

Со смертью отца, все усложнилось еще больше, и Джастин снова потерял покой. Иногда ему казалось, что он - моллюск с железным панцирем, и никто не сможет пробиться к нему. Той памятной ночью, он не смог забрать тело Джеральда, потому что ему не на чем было перевезти его домой, а вернувшись на следующий день, с повозкой, Джастин и Меган выяснили, что опоздали. Уже утром, их отца скинули в общую могилу на кладбище Роуклайд-фрозер, на окраине Остина, похоронив его вместе с десятком, таких же несчастных, умерших по разным причинам за последнюю неделю. Когда Джастин узнал о случившемся, то у него произошел настоящий припадок, а сердце снова начало болеть, как в день его возвращения домой. Не на шутку перепуганная Меган, привезла брата домой, где его силой заставили выпить липового отвара, вливая в рот с ложки, которую приходилось втискивать между сжатыми зубами и, только спустя два дня, Джастин смог сказать родным, что он чувствует себя лучше. Немой, мрачный, обессилевший в бесполезной борьбе, он вновь впадает в свою извечную апатию, первозданный маразм, где всё так же, бессмысленно опадают, устилая дорожки, желтые листья, сорванные бурей, которую никто не мог предвидеть. Именно этими восстаниями непокорных порождений воображения, следует объяснить его лихорадочное волнение, их истоки не способна определить никакая наука, но здесь таится причина его изнеможения и боли. Он брел по жизни, пробираясь средь нескончаемого сонма беззвучных бурь в душе, опечаленный очередной потерей и покинувшими его иллюзиями о поездке в Вашингтон, ради поисков Алекса. Тяжелое бремя, свалившееся на его плечи после смерти отца, окончательно загнало Джастина в тупик, ведь положиться больше было не на кого. Несомненно, Джеральд, в последнее время, изводил сына своими упреками и выходками, но даже само его присутствие в те моменты, когда он бывал дома, странным образом побуждало в Джастине, помимо приступов агрессии и бешенства, еще и тихое успокоение. Ведь, что бы ни вытворял Джеральд – он все еще оставался кумиром его юношеских лет, надежной опорой, представляясь всего лишь оступившимся, в данный момент, человеком, но он всегда был его отцом. Память об этом удерживала Джастина тогда, когда он начинал думать, что остался абсолютно один на один с бедами, что он - единственный мужчина в семье. Озлобленность и беспомощная ненависть Джеральда, которые тот выплескивал на сына, подпитывала Джастина и гнала вперед, вынуждая работать еще усерднее, словно бы рука палача-моряка из Вайдеронга, с зажатой плетью, снова рассекала воздух над его головой, и любое промедление было подобно тягучей, остро жалящей смерти. В итоге, у него больше не осталось ничего, что могло бы иметь или имело значение, кроме испуганных опечаленных женщин в его доме.

Джастин, каждый день, устало выходил из дома и шел по полю, не думая о том, что он нарушает гребаный закон о частной собственности, уже и не думая о Шерри, Женевьев, Меган и Хлое. Теперь, он просто знал, что ему одному не под силу справиться со всеми этими кошмарами и, понимая, что оставить их он, тоже, не имеет права, но и найти мужество бороться за них и дальше, он уже не мог.

Глядя себе под ноги, он шел по полю и слушал шуршание пожелтевшей травы. Ступал и размышлял, что слишком часто он ходил по жизни и давил то, что у него под ногами своими каблуками, а сейчас этот шепот прошлогодней листвы начинает петь ему дифирамбы и все происходящее под землей и на ее поверхности, связано невообразимым и непостижимым образом, с его жизнью. Кто-то, так же безжалостно, давит его увядающее сознание, топчется по иссохшей душе и усыхающему сердцу. Когда Джастин поднимает лист, то, словно наяву, наблюдает, как с него капает краска - капли желтой и красной охры. Он чувствует приближение своей осени не столько издерганными нервами, сдавленной грудью, не столько телом, которое содрогается от грубых ударов волн нахлынувших чувств, сколько - каким-то неестественным, особым образом. Будто бы, в его голове что-то осыпается и падает на дно души, куда-то ниже диафрагмы, гниет там и отравляет его кровь. Ему осточертело ходить по плантации и знать, что земля, которой так долго владела его семья, теперь разрезана на куски, а жизнь волочится за ним, едва поспевая за угасающим от безысходной тоски сознанием. Ему осточертело чувствовать, как беспробудно дремлет память и, боясь потревожить ее, он делал все, чтобы вновь не забыться в губительной темноте своих видений. Ему осточертело слушать, как Женевьев бубнит затертые слова сочувствия, и она была противна ему так, как никогда прежде, его бесит понимающий взгляд сестры, такой невинной в своем неведенье и такой сильной, по сравнению с его безграничной усталостью. Осточертел плач Хлои, которая, была постоянно голодна, и он, разумеется, никогда не смог бы забыть тот вечер, когда, вернувшись из Остина, он сказал родным, что они теперь остались одни, и Джеральд мертв. Джастину, невероятно, надоело ловить себя на мысли, что он, так ничего и не предпринял, чтобы остановить отца, уберечь его от собачьей смерти. Теперь же, только взбухшее серое тело, с впалыми глазницами и разбитой головой, застыло перед его глазами, перекрываясь иногда картиной того, как, прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели той ночью. Губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие, прозрачные слезы, и когда Джастин попытался что-то сказать ей, она лишь мотнула копной темных волос, глухо произнеся: