Две войны (СИ)

- Уж извини, парень, я не со зла. – Развёл руками его собеседник, явно успокоившись, однако не расслабившись. - Просто твой говор очень уж подозрительный, а у нас время такое… в любой момент в землю опустят. Никому нельзя доверять.

- Я воевал на Севере. Приелось. – Неохотно ответил Джастин и, слегка помедлив, спросил, вдруг сообразив, что черты этого усталого, осунувшегося лица, выдают в мужчине старого знакомого:

- Ты случайно не сын Перси, Макнелан, так вроде бы? Лицо знакомое.

- Он самый, а ты кем будешь? - При тусклом свете двух ламп, измученное, почти серое лицо владельца бара, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, омерзительно поблёскивало от пота, а взгляд был мутен, как вода в грязной луже. На его давно не бритом лице, с косо опоясавшим лоб голубым шрамом, проскользнула тень воспоминаний, когда он, вдруг с удивлением и весельем, хлопнул по столешнице ладонью, сказав:

- Постой-ка, я, кажется, вспомнил тебя… Засранец Джеффри?

“Я все детство стрелял в тебя из рогатки и кидался каштанами, когда отец привозил меня в город. Видимо часто в голову попадал, сочувствую, приятель”.

- Я Джастин Калверли, возможно ты сможешь мне помочь. Я ищу своего отца, плантатора Джеральда Калверли из округа Сидар Крик, что в нескольких километрах к западу отсюда. Он тут часто бывает, ты должен был его видеть. - Мрачный, серьёзный, молчаливо, задумчивый Джастин, не хотел слишком долго болтаться в этом месте и попусту тратить свои, время и силы на разговор с Макнеланом.

Мог ли этот неотёсанный и безграмотный человек отдавать себе точный отчёт в последовательной смене мыслей, с помощью которых он, шаг за шагом, помогал Джастину выстраивать логическую цепочку, необходимую для поисков отца?

- Ну, разумеется, старина Джеральд. Вчера устроил тут потасовку, всех девок моих распугал и я его выгнал. Оборванец старый. - Набрякшие от недосыпания веки Макнелана настороженно смотрели на позднего посетителя, и он, нервно стирая пот с лоснящегося лба, неуловимо отодвинулся от разъярённого Джастина.

- Где у вас тут ночлежки? - Джастином овладевал гнев, приступ невыносимого раздражении.

Мгновенная вспышка молнии озаряла вдруг его душу, и в зловещем отблеске этого мертвенного света, ему внезапно являлись, окружая его со всех сторон, страшные пропасти и мрачные картины, в которых, его отец, как беспризорник шатается по тёмным, грязным улицам этого проклятого города.

- Эй, дорогуша, куда этот старый хрен вчера пошёл, ты же видала вроде бы его после драки? – Крикнул в сторону лестницы Макнелан, в полумраке которой, виднелись две фигуры - не то длинноногие шлюхи, не то отощавшие гурии.

- Красавчик, всего за два доллара, поразвлечёмся. – Проворковала, приблизившись, невысокая девица, кокетливо приподнимая рваные юбки, и Джастин, неосознанно, шарахнулся прочь при виде её грязных изодранных чулок, натянутых на тощие ноги.

- Оставь свои ужимки, женщина. – Выплюнул он, скривившись. - Отвечай, где он?

- А мне почём знать? – Раздался звонкий хохот, звучащий, как отголосок сатанинского cмexa и обе, с чего-то развеселившись, прошли мимо них, первая бросила на ходу:

- Пошёл в сторону Сизар-Чавез-стрит, милый.

Джастин, бросил короткое прощание Макнелану и выскочил из душного помещения, кинувшись на Сизар, к озеру Леди Бёрд, не понимая, какого черта его отец забыл в том районе. Стоило ему преодолеть два квартала, как у самого моста, в один момент, он был резко остановлен чьим-то задушенным криком, эхом, отразившимся от стен спящих домов. Резко свернув в очередной тёмный переулок, Джастин, переведя дыхание, приблизился к моментально собравшейся толпе, хрипло спросив, заглядывая через плечо впереди стоящего мужчины:

- Что здесь такое?

- Убийство. – Ответили ему сразу с двух сторон. - Только что труп всплыл из озера Бёрд. Мальчишку послали за патрульными. И если окажется, что это янки, нам всем не поздоровится.

Джастин, слегка привстав на мыски, заглянул через головы, пользуясь своим немалым ростом и облокотившись о плечо какого-то человека, медленно опустился на землю, сдерживая отчаянный хрип. То была беспредельная тоска, безысходное отчаяние, рыдания, в которых, казалось, изливалась вся горечь его жизни, когда он все-таки проронил слезу. Мужчина смотрит на него удивлённым взглядом и, наклонившись, озадачено спрашивает с неподдельной тревогой в старческом голосе:

- Что с тобой?

Джастин чувствует, что он застрял в чудовищной пучине, а под ним все уплывает, все рушится.

Волны боли, изодранные и растрёпанные ветром отчаянья, держат его в своих ужасных объятиях, когда он потусторонним, сдавленным голосом произносит:

- Это мой отец.

========== Глава 17 ==========

Do you remember standing on a broken field,

White crippled wings beating the sky.

The harbingers of war with their nature revealed

And our chances flowing by

If I can let the memory heal,

I will remember you with me on that field.

When I thought that I fought this war alone,

You were there by my side on the frontline.

When I thought that I fought without a cause,

You gave me a reason to try.

(Poets Of The Fall)

Август 1865

Речной порт Джорджтаун, что на юго-западе Вашингтона, встречал прибывающие этим утром судна. Военные фрегаты, маячившие на рейде, прекрасно приспособленные для хождения по Атлантике, или Тихому океану, годные, чтобы проникнуть в любой порт, или же улизнуть из него, были слишком громоздки для этой маленькой, речной гавани, что было понятно даже Джастину, весьма далекому от кораблестроения и морского дела.

На верхней палубе приближающегося к акватории порта неповоротливого судна, толпились пассажиры, которые, казалось бы, вовсе не утомленные многонедельным плаванием, радостно крича, махали руками, встречающим их на берегу. Сквозь рев, брызги и плеск воды раздавались приглушенные команды и звуки боцманских дудок, матросы сновали по реям, убирая паруса и, уже через десять минут, корабль, извергая удушливый черный дым паровых машин, вполз в небольшую гавань, растянувшуюся вдоль островка Равенкол. Разделенная надвое, эта часть акватории была вдвое больше той, что находилась слева от главной пристани, где у небольшого волнореза покачивались на волнах торговые суда: десятки фелюк, шхуны, маленькие парусники, с которых матросы выгружали товары на набережную. Там же была пришвартована всевозможная посыльная мелочь – баркасы, паровые катера, даже корабельные шлюпки, которые отчаливали от берега и, обогнув набережную, входили в устье реки Потомак, приближаясь к острову Равенкол, где на якорях стояли громадные океанские суда, неспособные войти в малую гавань у береговой линии.

Пестрая толпа бесстрашных, вездесущих эмигрантов и возвращающихся на родину северян, спускалась по трапу на Равенкол, оттуда, приезжих, за считанные минуты, перевозили на пароме или катерах, на большую землю.

Уже через двадцать минут набережная была набита плотной массой шумных людей: моряков, пахнущих смолой и солью, праздных зевак, снующих, в надежде поживиться в толпе, воришек, извозчиками и громко ругающимися между собой носильщиками. Модно одетые дамы, с ног до головы облитые французскими духами, в попытке спастись от портовой вони, прижимающие к чувствительным носикам белоснежные платочки и мужчины, обряженные по полной форме в дорогие, не менее вычурные костюмы. Европейки вызывали у Джастина непроизвольную улыбку, ведь отличить этих женщин от холодных безразличных северянок было легко, за счет их безрассудной смелости, несвойственной американкам, свежести, которой так не хватало застоявшемуся Вашингтону.

Женщины на набережной делились на два типа: разрумянившиеся от ветра и солнца, простолюдинки, что, поддерживая юбки, спрыгивали на землю, не дожидаясь пока моряки подадут им руку. Они, спокойно перенесшие все тяготы долгого, морского путешествия, громко восклицая какие-то милые глупости, покрикивали на расшалившихся детей, оглядывались по сторонам с восхищенной улыбкой - англичанки и француженки, приехавшие покорять Новый мир, переживший кровавую междоусобицу, из-за которой переродился весь северный континент. Другие, аристократки, прячущиеся под широкополыми шляпками, бледнее смерти, сходили на твердую землю маленькими, неуверенными шажками, вцепившись в руки своих спутников, как клещ в бродячую собаку, гордо вскидывали головы при виде города, быстрыми темпами отстраивающегося заново - коренные северянки, благородные дамы, покинувшие свои особняки, на долгие пять лет войны. Мужчины-эмигранты держались скованно, в отличие от своих спутниц, которых интересовал и завораживал практически каждый дюйм набережной. Янки вызывали у Джастина тихое раздражение, ведь это были представители, того самого, многочисленного слоя стяжателей, лишенных всяческих стремлений, кроме одного – l’argent au-Dessus de la morale (19), уже зараженные американским вирусом комфорта и успеха. Однако особой радости, то ли в результате утомительного вояжа, то ли по какой-то другой причине, Джастин на их лицах не заметил. С усмешкой закатив глаза, он отвернулся и принялся вглядываться в лица прибывающих на пароме людей, высматривая того, ради кого он, собственно, и приперся в проклятый Вашингтон, едва с Техаса сняли оккупационный режим, по случаю окончания войны.