Две войны (СИ)

Поэтому он, уже не сдерживая себя в выражениях, резко сказал:

- Он забрал последние деньги, повозку и свалил, чтобы опять напиться, а нас, свою семью, оставил на разорённой земле, без цента! И ты ещё находишь нормальным оправдывать его? Этого человека уже ничего не исправит, он законченная мразь, а ты дура, если не понимаешь этого.

- О, раз уж ты упомянул о расточительстве и вредных привычках, так вспомни на мгновение еще и об упрямстве – это у вас семейное. – Взмахнула руками Донохью, двусмысленно ухмыльнувшись, когда на лице Джастина промелькнула тень понимания.

- Замечательно, Женевьев! – Огрызнулся тот, поднимаясь на ноги и отряхивая порванные на коленях штаны от сухой земли и опилок. - Еще твоих упрёков мне не хватало.

- Напомнить тебе, сколько нервов ты вытрепал Шерри и Джеральду, когда делал то же самое? - Её быстрая интуиция улавливала, насколько обеспокоили Джастина воспоминания о тех годах глупости и забвенья, когда он, заваливался домой пьяный, а утром не мог расстаться с горшком, избавляясь от излишков, принятой им ночью, отравы.

Это был обыденный ритуал, замкнутый и постоянный, после которого Джастин принимал все более осмысленный вид, но стоило ему окончательно протрезветь, как на землю вновь опускался вечер, и Джастин опять уезжал в бар, замыкая цикл. Война, залепила ему рот вязкой, как клей кровью, пролитой на поле боя, закупорила все желания, сырой землёй Вайдеронга, которую он грыз, падая от усталости. Теперь, Джастин не мог себе представить даже запаха алкоголя, не почувствовав омерзения. - Не тебе его осуждать, лучше верни его домой, иначе, я боюсь за душевное здоровье твоей матушки.

- Ты просто невыносима. Я отправлюсь в Остин сейчас же и если я найду эту пьяную свинью, то ты перестанешь мне докучать, идёт? – Простонал Джастин, чувствуя всю суть противоречия своей натуры.

Практически лишённый желаний физического плана, он заставил себя направиться к калитке, чтобы преодолеть несколько километров изнывая от ненормальной осенней жары, только для того, чтобы прийти в город, являющийся для него источником раздражения и беспокойства, и найти человека, который был причиной всех его нынешних бед. Однако его ум, уже давно отрицает телесные желания, а тело едва ли способно выполнять те моторные функции, которые посылает ему мозг. Джастин во всем винил жару и собственную глупость, но ноги медленно волокли его на дорогу, хотя сил, на столь долгий путь, было мало.

- Будто бы это мой отец нуждается в помощи, - фыркнула Женевьев, поднимая с земли узелок с морковью.

- Нет, дорогая, тут не помочь. Это неизлечимый недуг. – Вздохнул Джастин, остановившись и проглотив довольно противный смешок, взял себя в руки с подчёркнутым усилием.

Это родство страстей было так сильно и так утонченно, и проникло в их с отцом сердца так глубоко, что они почти не осознавали тот грубый и беспощадный факт, что различия в них действительно мало, но Джастин не хотел становиться таким, каким был когда-то, таким, каким стал Джеральд.

- Ты же как-то вылечился от этого? - Спросила Женевьев, выжидающе наблюдая за ним, догадываясь, что Джастин не в том состоянии, чтобы как-то ответить на все её вопросы, но этот, сорвался с её губ, почти неосознанно.

Вопреки ее ожиданиям, Джастин не уклонился от неприятной темы, а только тихо произнёс:

- Тогда ему придётся умереть. Это лекарство, действует только так.

Поверженный город, был омерзителен Джастину, в своём высокомерном молчании, он медленно передвигался по родным, знакомым улицам Остина, но глаза его были отуманены печалью, лицо мертвенно-бледно, душа исполнена отчаяния и тоски. По безлюдной улице, среди глубокой тишины, покинутых своими хозяевами, осиротевших домов, отдаваясь эхом громыхания колёс, тащились возы огородников, доверху загруженных овощами, мерно покачиваясь на ухабах раздолбанной мостовой. Джастин следовал за этой процессией, пока они не оказались в центре города, на Шестой авеню. Когда-то, в этом месте находилось сердце Остина, разгоняющее кипящую кровь людской толпы, питавшее своих жителей каждодневным предчувствием грядущей жизни, и даже ночной покров не мог утомить ту жажду, которая вынуждала Остин сотрясать весь штат своей необузданной энергией. Таким он запомнился Джастину - безжалостный в своей силе город, одновременно с тем - спокойный и мирный, именно отсюда, с Шестой авеню, Джастин начал свой путь, здесь завербовался в кавалерию к генералу Джеффри Моргану. Перед его внутренним взором проносились люди с флагами Конфедерации, изумлённо охающие женщины, многочисленное столпотворение у вербовочных палаток, и мальчишки-крестьяне, взрывающие хлопушки под грохот городских барабанов, извещающих всех горожан о начале войны. А вот сейчас, всё мертво, все безмолвно и тихо. Городской фонтан, некогда ласково журчащий летними песнями, был нем, а люди, обычно, радостно приветствующие приехавших из Локхарта, Сан Маркоса и Сегина торговцев, были серы и молчаливы. Конфедерация исчезла, и у Джастина язык бы не повернулся произнести это название вслух, словно бы, он боялся нарушить покой усопшего.

Под лязг железа и ругань проснувшихся возчиков, повозки остановились на рыночной площади, а Джастин пошел вглубь торговых рядов, не глядя под ноги, точно зная каждый камень на мостовой, не боясь оступиться, внимательно оглядываясь по сторонам. Всюду, насколько хватало взгляда, виднелись «синие солдаты», вдоль мостовой, наплывали друг на друга неясные очертания громоздких предметов - повозки, корзины с фруктами, прилавки с овощами, а дальше от рыночного двора, простирались многочисленные бакалеи, они принадлежали нынешним хозяевам города - северянам.

Торговцы, жадно осваивали территории, вслед за победоносно шествующей армией Севера. Дабы, когда-то надменные южане, наконец, осознали всю глубину своего унизительного бесправия перед новым, федеративным правительством, солдаты, провели четкое разграничение между бунтовщиками и своими людьми, так что, даже те, немногочисленные конфедераты, которые еще имели деньги, не смели, даже приближаться к этим магазинам, довольствуясь, неоправданно высокими рыночными ценами, и низкокачественной едой.

Вдоль витрин магазинов прогуливались солдаты-янки, с пафосом воплощённого благополучия, устойчивого и блаженного изобилия, облик этих напыщенных людей словно бы дополнял вид, всех этих «утробных радостей», которые были предложены им за стеклами. Они шли, как будто бы они посланники смерти, ужаса, самого смертельного, самого одинокого, самого ледяного холода, возможно, так оно и было.

Джастин шел мимо магазинов, и вполне осознанно держался середины дороги, чтобы не приближаться к разгуливающим по тротуару северянам. Многочисленные вывески бросались в глаза, ослепляя разнообразием своих товаров. Одни - являли собой нечто вроде, написанных маслом картин, под стеклом, другие - натюрморты, украшенные всевозможными завитушками, вроде виноградной лозы, в этом ликующем пожаре красок открывали вид на винные магазины, по-видимому, очень востребованные у солдат. Колокольчики, над входными дверями магазинов непрерывно позвякивая, оповещали всю улицу о том, насколько бойко идет торговля. Широкая мостовая, словно каменная река, разделяла улицу на два неравных берега – один, лоснящейся довольной жизнью уголок Остина, принадлежал завоевателям, другой – ущемлённый грязными рыночными рядами, являл собой подлинную нищету поверженных.

Джастин задержался всего на миг, прикованный взглядом к витринам тех магазинов, к которым он бы и на тридцать футов не приблизился.

В ласкающем глаз обрамлении из пышной зелени и ярких, словно нарисованных плодов, открывалась выставка мясных товаров. Там были - свиные отбивные и гирлянды сосисок, свисающие по ту сторону стекла, паштеты, еще совсем горячие, с крохотными флажками этикеток и, с педантичной аккуратностью, расставленные на круглых маленьких столиках, стеклянные банки с острыми соусами. Все то, от чего во рту остался горький привкус пепла - сгоревшие клочки былой жизни.