Две войны (СИ)

Джастин шел по полю и насвистывал мелодию какой-то военной песни, когда услышал голос Женевьев за спиной:

- Будет дождь, посмотри, с запада идет скверная туча, может, ты останешься дома сегодня?

Где-то неподалеку послышался лай Роужа, который вновь погнал снующих в окрестностях койотов с поля, и Джастин остановился, прислушавшись.

Вот уже несколько недель, с тех пор как на землю опустилась летняя жара, он предпочитал ночевать, в заброшенном рабском селении, в одной из хижин, где он чувствовал себя намного уютнее, чем в доме, однако родным он неизменно повторял:

- Женевьев, мне нужно присматривать за огородом или ты хочешь, чтобы мы остались без урожая?

И как бы вернувшись к своей прежней мысли, он добавил:

- Это важно, на днях я видел свежие человеческие следы, и если меня не будет здесь, нас просто обворуют, но я все-таки зайду вечером, если вы так хотите. Ненадолго.

Джастин, действительно все реже появлялся в доме, упиваясь своим одиночеством и главным стимулом, безусловно, явилась утрата веры, когда погрузившись на всю ночь в пленительную магию воспоминаний, в трепет и боль, он возвращался на Север, к зелени холодных глубоких изумрудов, которые, казалось, погрузили в спячку все остальные чувства; все его силы ушли на наблюдение, чтобы зафиксировать родной, любимый образ в своей голове. Он, желал бы одиночества на тысячу лет, чтобы, как в зеркале, отразить то, что увидел и услышал, и чтобы погрузиться в мечту, абсолютно далёкую от человеческого бытия - которым пресытился. Джастину надоело слышать тихий плач матери, окрашенный мрачной ностальгией по годам прошедшей земной радости. Он, не мог больше наблюдать, как его отец приходит домой каждый вечер в одном и том же состоянии. Джеральд, подвержен какой-то, алкогольной страсти, но, плюёт на то, что с ним происходит, хотя Джастин иногда видел, что в нем оставалась капля печали или сожаления о том, что младший сын не мог поменяться местами с его любимым Джеффом - бедной умершей душой, поскольку смерть, как таковая, находилась вне пределов его понимания.

Весь почерневший, Джеральд ворочался на постели по вечерам, плотно закрыв глаза, и скрипел зубами, иногда говоря жене, сипящим низким голосом:

- Если, этот ребёнок утром заорёт, я её убью.

Джастин, ненавидел эти пьяные угрозы и, слыша, как бессвязно лепеча, двухлетняя Хлоя выговаривает какие-то свои, детские словечки, издавая приятные на слух, но ничего не значащие звуки, Джастином овладевал панический страх, что отец, в один миг, воплотит свои слова в реальность.

Он смотрел на это вытянутое лицо с высокомерным носом, его нервозную походку, горлышко разбитой в какой-то драке бутылки, оставило глубокий след на левой щеке Джеральда. Сквозь густые заросли, неопрятной бороды, на его лице сверкали крупные жёлтые зубы, которые хотелось выбить, но в последнее время Джастин, был вынужден всегда быть благоразумным, ради женщин своей семьи. Видя, сколь сильно его отец отравляет жизнь родных, Джастин постепенно приучал себя к мысли, что он находится в состоянии ожидания и, какое-нибудь, непредвиденное событие выведет его из затруднения и все образуется, но самым непредсказуемым образом. Но воспламенённый, самой жгучей озлобленностью, Джеральд был обращён только в себя и ни один физический жест не был способен пробудить его помутневшее сознание от пьяной летаргии. Его раздражённое неприятие жизни, доросло до такой степени, что у плантатора появилась привычка выпивать намного больше, чем это было бы нужно, даже самому невменяемому алкоголику: несчастный бездельник, пустивший отведённый ему срок по ветру, вместилище разложившихся иллюзий, готовый плутать в пучине непроглядной тьмы пока его силы не исчерпаются. Он был невыносим, особенно по утрам и вечерам, между очередными погружениями в пучину беспамятства. Утром он разгуливал по дому в своей ночной сорочке, словно дряхлый гном, и разгонял Меган и Женевьев метлой, пока девушки не уходили во двор, забрав с собой ребёнка.

После второй, от силы третьей, рюмки Джеральд, пускался в воспоминания, всегда посвящённые дорогому, его сердцу Джеффу и былой, роскошной, до того как они обанкротились и началась война, жизни.

Разве мог Джастин, позволить себе, молча выслушивать эту ахинею, сотканную из нитей его опьянённого, мутного и воспалившегося сознания?

Он перебрался в заброшенное поселение их бывших рабов - разнёсшихся по штату, как птицы по небу, подгоняемые грозой и политическими катаклизмами, будто бы боялись, что южная земля, на которой укоренилась их жизнь и исчезла их воля, вскоре откроет свою пасть и одним зевком проглотит их всех, до последнего. Север, прельщал негров обещанной свободой, но теперь они были вынуждены работать на своих освободителей. Вашингтон, потирая живот, разминает пальцы - столица противника голодно облизывает губы, смачивая горло кровью конфедератов перед предстоящей трапезой. Джастин, чувствует это в воздухе. Он видит приближающийся конец своей страны, в блеске молний, которые бороздами расплавленного серебра падают на жёлтые поля, но вокруг него, была глухая пустота: гром не гремел, но большие синие молнии сверкали беспрестанно. Ему не нужно было быть провидцем или заглядывать в газету с новостями, чтобы понять - близится час, когда решится судьба Конфедерации. Джастин не знает к чему готовиться, а потому просто ждёт, когда разразится настоящая буря.

Земля временами грохочет, обращая в прах города и открывая новые смертельные раны где-то в далеких землях севера, там, куда Джастин не может взглянуть, не увидев перед собой призрачное видение. Дробясь, сеется свет, и сквозь северные широты, поглощая его разум, возносит через горы, поля и леса к чудовищному гарнизону, где в знакомых стенах, стоят знакомые книги, витает знакомый запах сигаретного дыма, и знакомый, до боли в пальцах, чужестранец, чья жизнь была неразрывно связана с войной, спокойно сидит за своим столом и, улыбаясь, что-то говорит ему. Бесчисленные истории, военные байки, пошлые шутки, незлобные упрёки и насмешки, каждый его шаг, оставляет кровавый след, любое прикосновение дарит шелковистую, незримую форму блаженства. Каждый раз, при мыслях об Алексе, в голове у Джастина возникают обрывочные и фрагментарные переживания, эмоции, испытываемые рядом с ним. Он вглядывается в горизонт и видит, как каждая чёрточка в облике Алекса воссоздаётся в его памяти; Александр Эллингтон вырастает перед ним из воздуха и света, достигая пароксизма таинственной страсти и незаметно, переходит в скорбный плач, внезапно взрываясь пронзительным звуком пламенного воя неба. Когда, над Остином висят грозовые тучи, то свет рассеивается, как и этот призрачный, неуловимый туман его видений, унося с собой родные хризолитовые глаза и огрубевшие от эфеса сабли руки и Джастин, опять, изнывает в мечтах о потерянном и недостижимом.

Каждый вечер, он приходит в рощу и считает шаги по заросшей тропинке, пока ноги сами, не поднимают его на небольшой холм, где он, наконец-то, ощущает себя, вне всяких отношений с посторонними мыслями, даже самыми насущными. И все-таки Джастин сознает, что все, о чем ему было ведомо - лишь картинка, выдуманная его же умом, порождённая памятью.

Наваждения улетучиваются, когда он покидает место, где предавался мысленному созерцанию, исчезнувшего в неизвестности любовника, и неторопливо возвращается домой. Улетучиваются, но не исчезают насовсем. Их дух остаётся, сохраняется в нем, неведомо, в каких потаённых закоулках его души, чтобы вечером вернуться, как вышколенные слуги, и снова явить перед его взором бледную иллюзию, того волшебного сияния, которое принёс ему Алекс. Джастин помнил волну восторга, захлестнувшую его, когда он, впервые в жизни, познал вкус настоящего наслаждения - забытья любви.

Сейчас, он ясно понимал свою ошибку - несказанные слова с простой истиной и он, просто сгорал заживо, утопая в мечтах о том, как снова он увидит любимое лицо: раскрасневшееся, горячее, гневное и полное страстного желания. Красота Александра была дикой, одержимой терпкой похотью, которой Джастин был сражён; он захлёбывался, эта сила рвала ему горло и он, как умирающий, хрипел глядя в пасмурное небо, посмевшее забрать у него призрак его сердца.