Две войны (СИ)

Шаман начал петь, и голос у него был чистый и сильный, а напев звучал дико и печально. Девушки продолжали двигаться, и одна из них привлекала внимание Джастина больше других, однако он бы не смог сказать почему, его мальчишеское нутро потянулось, именно к ней. Она была красива, той жаркой, первобытной красотой, которую придавала ей жизнь на свежем воздухе и энергия, смягчённая выражением нежного сочувствия в её чёрных глазах, а улыбка на чувственных губах была полна неизъяснимой прелести. Если бы её руки и ноги так не переплетались, если бы она не была - скользкой от пота, свившейся в клубок змеёй, задыхающейся под маской, то Джастин, непременно дотронулся бы до неё. Девушка сверкает глазами, которые загорелись, как уголья; голова её запрокинута в порыве самозабвения, и какое-то непостижимое чувство причастности, охватывает Джастина, когда он следит за этим безумным танцем.

Все обрывается, в одно мгновение и Джастин понимает, что тонкий аромат сохнущего табака – его упрямое видение, неожиданное, ненастоящее.

Он мечтательно прикрыл глаза и остановился, ещё раз представив, ту девушку. Как хорошо она знала, когда табак следует вывешивать на солнце, а когда прятать в тень. Она надламывала один лист и тщательно, разглядывала его: лист уже принял кофейно-жёлтый цвет, но из его средней жилки вытекал сок, а потому негритянка отложила его - табаку нужно было ещё немного подсохнуть. Она была рабыней, но она навсегда осталась в памяти Джастина, как, тайное знание, образ чего-то запретного, исчезнувший под утро в дымке потухшего костра, когда Джеральд сказал сыну отправляться домой.

Теперь, только пугала, с растрёпанными соломенными туловищами, в широкополых шляпах одиноко торчали на кольях, и уныло шевелили на ветру своими лохмотьями и ничего магического не осталось в этом месте. От увядающих сорняков веяло покоем, а тишина и неяркое солнце насыщали этот покой сладостной печалью и ностальгией.

Джастин, устало вздохнул, думая, где тот тёплый летний день, когда он впервые увидел землю, устланную зелёным ковром, и мужчин, и женщин, движущихся как пантеры? Где нежная журчащая музыка, поднимающаяся по сочным корням земли, что вырывалась из-под пальцев чернокожих и уходила вниз. Куда идти, если всюду ямы-ловушки и скалящиеся скелеты - мир, вывернутый наизнанку.

*

август 1863

Джастин решил пока заняться только западным участком плантации, где прежде располагалась часть огородов, используемых для нужд плантации. В старой кладовой нашлись кое-какие семена, поэтому, он начал с пахоты, пропалывая и разравнивая вилами землю, разбрасывая навозные кучи, перегной из канав, золу и мелкий уголь, и цветение быстро возрождалось, в брожении навозной жижи. Жизнь готова была, снова, возникнуть на этой земле, после длительных июньских дождей. Удобрения заполняют борозды, воды заливают поля, под жарким солнцем, под мощным дыханием ветра, запах сырой пропитанной земли становится резче. Почва, медленно впитывает эти подношения и из этой перенасыщенной, жирной земли поднимаются обильные урожаи моркови, сахарной свеклы и репы; помимо овощей, росли пшеница и овёс, правда, те, были ещё невысоки.

Огород давал возможность прокормить всю семью, и жизнь их, приняла деятельный и однообразный характер, свойственный деревенским обывателям, самостоятельно поддерживающим свои силы и существование.

Как болезненно ему было осознавать, оглядывая бескрайние, засоренные поля, что эта земля когда-то была совершенно иной. Табак выращивался на их плантации вместе с кукурузой, что позволяло поддерживать идеальный баланс почвы - богатой и плодородной.

Тёмный бёрли - этот сорт табака, едва ощутимо пахнет шоколадом, карамелью, реже орехами, - больше не раскидывал по земле свои широкие тёмные листья, тот Берли, который, южане привыкли видеть в их любимых табачных смесях, был уничтожен. Амбар, где после сборки, развешивались листья, для просушки, был сожжён. Когда-то, листья табака коптились дымом над открытым огнём, в результате чего, табак пропитывается ароматом горящего дерева и приобретает глубокий чёрный цвет. Аромат тёмного листа, после такой обработки, приобретал новые свойства, становится глубоким или же наоборот, мог стать ярким, пряным и приобрести легкую сладость, фантом которой зависал над плантацией, и Джастину казалось, что он вполне реально чует этот запах, знакомый с детства.

Но теперь, все семена кукурузы были сожжены, вместе с амбарами, а рассада, прогнила в задушенном сорняками поле. А ведь когда-то, суглинистая, богатая органическими веществами, почва, насыщенная влагой, радостно зеленелась, бережно высаженными, молодыми побегами табака, под ласковым солнцем Техаса.

Когда в мае, Джастин приступал к работе, ему казалось, что совершить нечто подобное невозможно. По полю сновали койоты, заброшенная земля, была груба и камениста, у них не было лошади, а лишь старый тощий мул, который, все же смог послужить своим владельцам и вспахать участок, выделенный под огород. Изнурённое животное, передвигалось, уже с таким трудом, что Джастин, просто вынужден был, дать ему время, чтобы восстановить силы. Примерно месяц, Меган, приходилось, пешим шагом, ежедневно преодолевать несколько километров, чтобы добраться до работы. Надежды Джастина, оказались оправданы и ранний посев, дал неплохой результат, который позволил им съездить на ежегодную ярмарку и выменять часть урожая, на несколько кур-несушек и козу. Малышке Хлое, было необходимо молоко, а превратившиеся в бесполезные бумажки, деньги конфедерации, давно были не в ходу, в том мире, где начали править северные правила и законы.

Проверяя, расставленные в лесу силки, на птицу и зайцев, которые, с удивительной скоростью, размножались на брошенной людьми земле, Джастин, не уставал поражаться тому, сколь жизнерадостны были члены его семейного клана, несмотря на несчастья, которые всегда их поджидали, несмотря на выпавшие на их долю испытания.

Джастин бродил по плантации каждый день, и ему часто казалось, что в какую бы сторону он ни пошел – везде прямая, сумасшедшая линия, ведущая в бесконечность, длинная, как бездорожье, которое скрывает за собой невиданные дали – лейтенант не представлял, что ему делать дальше.

Женевьев повсюду была с Джастином: в полевых работах, начиная от вспашки и посева и кончая уборкой урожая, когда к концу дня они оба не чувствовали конечностей и спины, однако это нисколько не сближало этих двоих, хотя англичанка медленно, но верно, становилась неотъемлемой частью его жизни. Джастину, было не слишком трудно постичь что угодно, если только оно заключало в себе толику скорби и страданий, потому что он привык чувствовать в себе это, безумное напряжение, ожидания чего-то, что должно произойти. Какая, удивительная метаморфоза: первый, ленивый сукин сын штата, с бойким языком и испорченной душой малолетнего алкоголика, теперь, плывёт в толпе - слитый с нею, сшитый и не раз перешитый, потерянный, как и все, затронутые войной.

Трагедия была в том, что никто не видел выражения безнадёжного отчаяния на его лице, даже Женевьев, которая все время, таскалась за Джастином, как преданная рыжая псина Роуж, и даже Меган редко замечала тень, мелькнувшую в глазах брата. Джастин не хотел, чтобы Меган снова выводила его на чистосердечный разговор, отчего при сестре, чаще всего он надевал маску усталого, но довольного жизнью человека. Но под этой, напускной личиной, атомы злости и раздражения мечутся, обезумев от духоты, как будто под стеклом продолжается лесной пожар, но ничего не сгорает.

Женевьев часто спрашивает, почему Джастин выбрал именно западный участок, тот, что ближе к лесу и к покинутым негритянским домикам. Джастин даже не представляет, как ей объяснить, что когда-то давно, именно в том лесу, произошло его перерождение, именно там, маленького мальчика отпустила холодная скользкая рептилия цивилизованности, разжав острые зубы современного бреда, которому подвержены все белые люди. Этот пафос, с которым скучные европейцы танцуют на пылающих углях, пока их лица не исказятся и они не начнут обугливаться. И все же вместо того чтобы сойти с горячих углей, они берут в руки спортивную колонку, потом обсуждают политику, потом театральные новости, потом книжное обозрение, потом заголовки статей, и медленно плавятся в своем аду. Как Джастин мог объяснить Женевьев Донохью свои сокровенные мысли и открыть милые сердцу воспоминания, если эта девушка, с таким упоением хватающая каждое его слово, была самой отъявленной любительницей плясать на углях своего сгоревшего мира привычной суетливой жизни? Когда он говорил, она слушала и не возражала, когда он действовал, она безоговорочно одобряла, но Джастин не искал в ней помощника или утешительницу, потому что мысли его, свитые вместе - ледяной остров, среди пустынного моря, это были только его мысли, без связи и без смысла, которые, никто не смог бы понять. Он все меньше говорил и все чаще уединялся.