Две войны (СИ)

- Разве он не работает? – спросил Джастин через несколько дней, когда Шерри подавленно сказала, что отец вновь ушёл в город, и отнюдь не за деньгами.

- После смерти Джеффа, он оставил работу. – Покачала головой Шерри. - Сейчас в Остине делать нечего: война разорила город. Эта война… Будь она проклята.

Выбросив из груди это слово, в которое она привыкла вкладывать глубокий и важный смысл горячей ненависти, она словно бы почувствовала, как горло сжал спазм боевого гнева и Джастин, смог прочитать по лицу матери, охватившее её желание бросить людям своё сердце, зажжённое сигнальным огнём, о помощи. Только он понимал, что помощи ждать неоткуда.

Его вновь охватил стыд за свою болезнь, которая губила его сердце, внутренне, тайно, грызла зубами, пилила и высасывала до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость тихого смирения. Тем вечером он, во второй раз за день, поднялся с кровати и вышел на крыльцо, вдохнув тяжёлый весенний воздух.

Меган вернулась из города в тот же день что и отец, и Джастин узнал, что сестра работает швеей на бывшем военном заводе – единственном, оставшемся заводе в штате, который удалось отстроить и спасти часть оборудования, после прихода северных солдат в Техас. Его, немыслимо порадовал тот факт, что малышка Меган - обычно слабая и болезненная девочка, так легко поддающаяся нервозной лихорадке или простуде, имеет столько сил и мужества, что работает за всю семью, стойко перенося все лишения. Он испытал радостный трепет и странное, возвышенное чувство, овладело им, заставило ощутить себя причастным, к некой, колоссальной силе, когда Меган бросилась к нему, заключив брата в объятиях. В тот миг, Джастину показалось, что действительно, существует еще, некто, во Вселенной и окружающем пространстве, тот - кто заботится о его близких. Это ощущение оказалось не менее откровенно пугающим, чем осознание противоположной вещи, что ты вечно одинок в этом мире – что ужасало. Ему часто мерещилось - как измождённая, изнурённая непосильной работой, младшая сестра сгибалась под тяжестью вязанки хвороста, как её, стёртые, тонкие руки сшивали грубую форменную ткань для «серых» солдат. Только, глядя в ее глаза Джастин понимал, что Меган, ради тех, кого любит, делала бы все это вновь и вновь, с удвоенной силой, никогда не затухающей и всегда готовой вспыхнуть ещё ярче.

Этим вечером сестра снова возвращалась домой, покачиваясь в громыхающей, скрипящей повозке, запряжённой отощавшим мулом. Она укутывалась в плотное серапе, которое много лет висело в кабинете у Джеральда, как трофей с Мексиканской войны. Дедушка Эрик привёз его из Мексики, как и многие другие трофеи, отнятые у индейцев, но никто не мог, даже вообразить, что когда-нибудь, мужской плащ-накидка, вновь окажется востребован.

Джастин с улыбкой наблюдал за тем, как сестра спрыгивает с повозки и разматывает поводья, обмотанные вокруг кисти и, проведя ласковой рукой, по ушам мула, направляется к нему. Он смотрит на нее и знает, что именно такого, сильного, непосредственного человека он и считал настоящим, нормальным человеком, каким и хотела его видеть, сама, нежная мать - природа, любезно зарождая на земле людей.

- Тебе уже лучше, Джей? – Спросила Меги, положив лёгкую ладонь на плечо брата. – Сердце не тревожит?

- Нет, - не без замешательства ответил Джастин, подставляя лицо порыву ветра, высушивая раздражение при мысли о своей болезни. - Сегодня нет. Что ты привезла? Снова рис? – Взглянув на серый мешок в повозке, спросил он.

Природа, наделила Джастина достаточным здравым смыслом, чтобы понимать - беря взаймы, каждый обязан расплачиваться, но денег у них не было, и купить что-то более существенное, чем рис, они не могли себе позволить, продержаться же на такой пище, было крайне сложно и, он не представлял что делать. Джастин постоянно прислушивался к своему состоянию, он ощущал своё тело с невероятной остротой и понимал, что голод подавил в нем, любую бодрость духа и, отнимая силы, вызывал временное расстройство всех его обычных навыков. Надежда, приобрела какой-то необычный смысл - словно мифическая горгона, на которую можно смотреть, разве что, долю секунды прежде, чем она уничтожит тебя за дерзость. Его семья нуждалась в нем, но он ничего не мог им дать, потому что, даже не представлял, как работать, не знал, как добывать еду – единственное, что он умел, осталось на фронте.

- Больше нечего. – Устало сказала Меган, окинув двор долгим спокойным взглядом. - Поезд из Галвестона не пришёл, говорят, что янки взорвали его, но это пока неизвестно наверняка. Есть вероятность, что он прибудет завтра.

Если бы Джастина, в тот момент спросили, то он бы, несомненно, ответил, что какое-либо беспокойство ему не свойственно; и вот, как раз, накатило и оно - внезапное, бурное, неприятное. От слишком яркого осознания своего унижения, от того - насколько скверно жить так, точнее выживать, но, что и невозможно сейчас иначе, и что, уже нет ни выхода, ни сил - ему стало мерзко, однако офицер постарался взять себя в руки.

Две сферы, мерцающие перед ним, были всего лишь глазами сестры, но Джастину показалось, что это - некая материя, что пришла к нему из потустороннего мира, как прорицание и он, вдруг заявил с неожиданной уверенностью:

- Через несколько дней я начну приводить плантацию в порядок. Мне понадобится твоя помощь, Меги.

Ему надоело отлёживаться в кровати, жевать пресный рис, разминать затёкшие ноги, ограничивая свои действия десятью-пятнадцатью шагами по маленькой комнате, вместо того, чтобы работать в поле и кормить свою семью. Если бы, мятежное неповиновение собственного тела, могло сломить его дух, то это произошло бы еще в Вайдеронге, но осилив такой путь, он не мог просто лечь и проститься с жизнью, уповая на иные силы, способные поддержать его родных. Никто, кроме него, не мог справиться с этой задачей и на жалких останках своей плантации, Джастин принялся возводить Вавилонскую башню. За всякую, неудавшуюся или впустую растраченную минуту, должна даваться другая, и ещё, и ещё, и так без конца, без надежды — пока человек не увидит света и не решит жить, ведомый этим светом, бросив, впустую потраченные минуты под ноги своей слабости. Духовная борьба, столь же мучительна и жестока, как и реальный бой, и Джастин верил, что справится с ней, как и с теми, десятками войн в его душе, предшествующими этой.

*

Соседи с плантаций, те, кто не успел сбежать в Старый свет, пока янки не перекрыли порты и гавани, осваивали профессии плотников, торговцев, землепашцев. Рабы, ещё год назад подняли мятеж и направились на Север, к городу-освободителю, с той же простотой покинув прежнюю жизнь, с которой обычно принимали её.

Беззаботные прежде люди, населяющие этот, отмеченный поистине спартанской суровостью жизненных условий край, теперь были озлобленны, скрытны, скупы. Джастин, даже не пытался найти общий язык с соседями, учитывая, что большинство, находящихся рядом домов были заброшены, и ближе чем в полумиле от них, не было ни души; а оставшиеся плантации оказались населены, совершенно незнакомыми ему людьми, от которых помощи ждать не приходилось. Слишком далеко они находились, поэтому объединить хозяйство с кем-то из соседей, было невозможно. Не оставалось ни малейших иллюзий, в отношении соотечественников, и спасать семью предстояло в одиночку.

Для Техаса наступило время тягчайшей нищеты: в каждом доме жарко топились чугунные печки, набитые углём, отравляя воздух в запертых комнатах – Остин дышал паром, как живое создание, жалобно вопрошающее у бескрайней вселенной, куда девалась его молодость: сладостная, героическая, небывалая. Куда пропали зелёные холмы, золотые поля и голубые облака? Остин повержен, и хотя война ещё длится, но где-то далеко - на северном побережье. Новости не доходят до Техаса, который пребывает на смертном одре, издалека наблюдая, отрешёнными глазами, за тем, как революционеры, превратились в диссидентов, которые насилием и огнём приносят конец послушанию и смирению, наивным надеждам и молитвам старцев.