Две войны (СИ)

- Один из вас, все же получил покой. Глупость заключается в молчании, имея рядом вечного слушателя, способного воплотить твои просьбы в жизнь и показать путь. - Сказала Меган и повернула к дому, но внезапно остановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо. – Мне ты тоже можешь довериться.

Джастин открыл глаза, и рассвет ворвался к нему через глубокие пучины её глаз; до этого момента он и не подозревал, что на лице другого человека можно увидеть отражение своего собственного лица, сокровенных трепетных мыслей, неразделённых ни с кем, однако полностью разоблачённых.

Сделав несколько медленных шагов, Меган вдруг запрокинула голову и подняла лицо, на мгновение, открыв рот, словно в беззвучном смехе и тут Джастин понял, что гром, разразился в дождь, который обещал перерасти в настоящий ливень и ему, словно привиделось, как сестра взметнулась, будто смогла бы, подняться ввысь при желании.

Этой весной выпадало много осадков, и Джастин не мог сказать, что его это не радует: земля нуждалась в воде, как человеческое тело в крови, но его собственная жидкость стыла в венах от воспоминаний о первом весеннем дожде, в их последнюю встречу. Он помнил глаза Александра, когда тот, отдавая себе отчёт в мотивах, вдохновивших их на отступничество, стряхивал своей уверенностью облако страха и сомнения, которое обволокло Джастина. В тот вечер, весь мир, казалось, был не подвержен погрешностям, именно потому, что ум капитана Александра Эллингтона - слишком точный инструмент, чтобы допустить ошибку и все же, струны порвались, оставив глубокий рубец на их неудавшемся плане.

- Меги, я бы не смог тебе рассказать это. Никому не смогу. – Сказал Джастин, но сестра могла объясняться с ним жестами и мимикой, взмахнув тонкими руками, она прорезала серую пелену дождя, прервав и его.

- Ты сидел взаперти годы. Брось все это! Выходи на волю.

Она танцевала под дождём и это, был медленный темп новой жизни, которая питала его тело и Джастин, подошёл к сестре, устало и благодарно, обняв худые мокрые плечи.

Образ Девы Марии с младенцем Христом на руках, никогда не вызывал умиления, никогда не пробуждал веру в его сознании, среди тысячи нечестивых, феерических празднеств и только младшая сестра, окутанная невинностью и религиозной сладостью, способна была придать ему сил и выслушать. Он, не мог представить её потерянной, в страдающем, невежественном море человеческой жизни, а потому, с радостью прошёл бы, через все, девять кругов ада, лишь бы она была счастлива.

*

Джастин, несколько дней подряд расхаживал по плантации и все больше бесился, понимая, с исступлённым отчаянием, что землю, дышавшую таким безмятежным покоем, никогда не пробудить и едва ли на ней снова что-то взойдёт. Он стоял возле дерева, изучая кору, словно никогда прежде не замечал, что деревья покрыты корой и что кора, как и само дерево, живёт своей жизнью. Неподалёку, на крыльце, Женевьев занимала Хлою игрой.

Он, неторопливо, продолжил осматривать нанесённый плантации ущерб и пошёл на запад, обогнув рощу, после чего вышел к юго-западной границе, откуда, на целые десять километров вперёд, простирались поля, усеянные низкорослым кустарником. Среди полей вилась белая, как мел, дорога, ведущая к Остину, и раньше на ней каждый день, можно было увидеть вереницы телег, направляющихся на базар. Вдали, на бледном небе, вырисовывались только контуры обнажённых холмов вымершей провинции и Джастин знал, что примерно через четверть часа на дороге, покажется одинокая повозка, возвращающейся с работы Меган.

От маленькой деревеньки Сидар Крик, раскинувшейся на склоне, виднелось только несколько крыш - это были крыши домов, приютившихся у озера Сидар, когда-то, входящего в состав угодий семьи Калверли – сейчас эти места пустовали.

Однажды Джастин попросил отца взять его с собой к западной границе плантации, куда обычно Джеральд ездил со своими друзьями, предпринимателями из лондонского торгового общества, хвастаясь отборным табаком и его высоким качеством. Эти джентльмены покупали, и распределяли, львиную долю продукции, по всей Англии, что прославило их табак еще в начале сороковых годов, и эта слава, закрепилась за их плантацией, вплоть до банкротства и войны. В те года, Джеральд был забавен и расточителен, он не ведал ограничений ни в средствах, ни желаниях. В день своего девятилетия Джастин, впервые в жизни созерцал, что собой представляет предмет восхваления Джеральда и его неизменной гордости. До этого момента, беспечный мальчишка, никогда не видел, как собирают и предают сушке табачные листья, не подозревал, насколько грандиозным является это событие, ведь перед ним развернулось таинство. Эта часть плантации представлялась ему самым удивительным уголком, в целом мирке, застывшем на западном берегу реки Сидар в дерзостной и первобытной грубости. Взор девятилетнего мальчика нашарил несколько десятков деревянных домиков, затерявшихся среди дикой природы, в густых зарослях. Выступающие очертания человеческих тел были, столь же неправдоподобны, как зыбкий вечерний мираж, и даже деревья, тут приобретали зловещие и фантастические очертания, а голоса птиц, становились похожими на жалобные стоны. Каждый шорох пугает и заставляет настораживаться, но любопытство, усмиряет неуверенность и когда Джастин, приближается к поселению рабов, то видит, как заходящее солнце оставляет узор из теней, которые оплетают таинством мрака его край – такой незнакомый и непознанный. Негры, одомашненные работой на хозяина, наслаждались свободой и неизвестно, сколько песен они могли бы спеть за ночь, слившись с темнотой - плотной, душной, хлещущей, которая будто притягивала их. Барабаны были сделаны из выдолбленных воздушных корней болотного кипариса и негры начали бить в них, как только полностью стемнело, словно призывая ночь и от этого завораживающего ритма, Джастина пробрала дрожь.

В тёплых водах озера Сидар, в пламени костра, вокруг которого прыгали рабы, обитали духи, враждебные или добрые, но одинаково почитаемые. Старик, сидел у костра, и Джеральд, наклонившись, объяснял сыну, что это шаман, и целый день он, специально, ничего не ел. Лицо его было скрыто под маской из запёкшейся грязи, и только глаза беспокойно бегали в оправе покрасневших век, а губы бормотали зловещим шёпотом странные слова, а в чертах его блуждали одновременно блаженство покоя и обречённое предвидение будущих терзаний.

Там не было иного огня, помимо этого, вокруг которого столпились мужчины, как мотыльки, слетевшиеся на свет. Недалеко от костра сидели женщины поселения, с младенцами на руках, засунув им в рот гладкие, налитые молоком соски своих тяжёлых грудей, - сидели, глубоко задумавшись, будто и не слыша боя барабанов, молча. И только, пять молодых, высоких девушек танцевали у костра. В знойном неподвижном воздухе, запах от негров, от их тел, казалось, шёл волнами, то, усиливаясь, то ослабевая. Казалось, что они все, как единое существо, думают о чем-то своём, непостижимом для любого чужака, их тела двигаются, повинуясь, единому ритму, их губы шепчут единую цепь слов и Джастин понимает, что никогда ему, или кому-нибудь из белых людей, не раскрыть, не осознать, таинства этих ночных ритуалов.

Вечерняя звезда тускло горела на западе, у самого края неба, и созвездия уже начали свой круговой путь по небосводу, однако, в эту ночь, земное притяжение, впервые заставило маленького мечтателя опустить глаза и вглядеться в сущность реального мира, такого же недостижимого, как и его возлюбленные, мерцающие огни над головой. Джастин, никогда не видел, чтобы девушки так двигались, еще ни разу ему не довелось увидеть, насколько прекрасны люди, танцующие на влажной земле, чьи ноги утопают в мягкой почве, а умиротворение и торжественность, и нездешнее, непостижимое спокойствие обволакивает как прибой. Джастин чувствует, что его кости теряют форму, как песок под накатившими на берег волнами.

Это была удивительная, новая череда ощущений - когда удобные мягкие кресла, заполненные изысканной публикой, сменялись дикостью и грубостью чернокожих рабов, которые плюются шелухой от семечек, пахнут потом и чесноком. Они, танцуют ночи напролёт, но утром с, неизвестно откуда прибывшими силами, вновь работают в поле. В этом привычном, феодальном мире, Джастин ощущал радость и полноту жизни. В свои девять лет, он уже считался полноправным членом общества, и вёл себя, как подобает, однако то, что предстало перед ним этим вечером, навсегда вклинилось в память, словно чёрные руки с длинными ногтями, царапнули унылый мир изнутри, оставив надпись на долгие годы.