Две войны (СИ)

“Что же ты, моя любовь, что же ты, такой родной, лежишь теперь на ложе из камня и земли, в могиле? Или, быть может, спасённый, плывёшь в Старый свет, уберегая свою жизнь? Я помню, ты говорил мне, чтобы я плыл в Англию, там нет войны. Но мне так хочется вернуться домой. Пусть это будет так, ведь я тот, кто слышит биение твоего сердца у своего виска и чувствует твои пальцы на своих волосах и губах, - живёт, пока жизнь бьётся в тебе. Ты жив, я знаю это, я чувствую. В то время как я блуждаю здесь ночью, словно призрак, марево, вызванное болью и отчаянием - ты живешь, ты живешь. А значит и я с тобой”.

========== Глава 16 ==========

Он говорит, что видел смерть и что сам ею был.

Он говорит, что до сих пор ничего не забыл.

В его пальцах навсегда осталась нервная дрожь.

Он говорит и тихо плачет, как сентябрьский дождь,

И ты ему не мешай, пусть говорит только он,

Его слова о том, что было будто раненого стон.

Ты посмотри ему в глаза, в них только выстрелов дым -

Пока он жив его война будет с ним.

(Дельфин)

май 1863

Весь мир, казалось, вымер, и только в оцепеневшем теле гулко и бурно билось сердце и каждый удар, болью отдавался в груди, когда Джастин обходил свой разорённый город, сожжённые плантации и сгоревшие соседские дома. Он вернулся домой, в родной Техас, такой знакомый с детства, тихий уголок мира, который не покидал его ум на протяжении долгого пути с Севера.

Только двенадцать человек из тридцати трех добрались до Джорджии. Откуда Джастину, пришлось сесть на поезд, идущий до Арканзаса, а после, пешком идти по разрушенным рельсам вдоль пустынных сел. Пересекая равнины, расчерченные квадратами бесплодных полей и испепелённых домов, и в итоге, уставшие ноги привели его в город Аркадельфия. Там, он смог остановиться на шесть дней, отсыпаясь и воруя еду из домов, тех местных уроженцев, кто ещё располагали своими огородами.

Джим настаивал на том, чтобы он повременил с таким длительным путешествием, задержавшись в штабе Эскадрона, чьи жалкие остатки подбирались по всей Джорджии и Вирджинии, объединяясь в Кавалерийский сборный пункт специального назначения, но, поняв, что вразумить офицера нельзя, все-таки сдался. Уже через три дня, после их прибытия в штаб, Джим, проводил его до границы штата, откуда еще долго смотрел в след хромающей худощавой фигуре, бредущей к железнодорожной станции.

Небо над Джорджией пылало — мрачное, отталкивающее, цвета потускневшей стали и Джастин, даже за все деньги мира, не смог бы преодолеть отвращения, к разорённому краю своей некогда процветающей Конфедерации. Оставаться в штабе он был не намерен, придя туда с остатками своей, спешенной кавалерии, и повстречав там Кристофера Гейта. Полковник прибыл в штаб ещё в прошлом месяце – целый и невредимый идиот, чья глупость спровадила на тот свет, добряка Бенджамина и его лучшего друга Кларка, и чуть было не стоила жизни Джастину и младшему лейтенанту Джиму Биверу, которые чудом выбрались из леса. Они все стояли здесь, бородатые, в длинных подштанниках - нездоровые, истощённые люди со свинцом в крови и ненавистью в глазах, долгие два месяца бродившие по северным окрестностям, ночуя то в канавах, то в домах янки, рядом с вздувшимися трупами постояльцев. Их лошади дохли от голода и усталости, их собаки драли птиц и сдыхали от подхваченного бешенства, они несколько раз сбивались с пути, теряли время и тратили силы, а полковник только презрительно сощурился и вымолвил раздражённо, глядя на Джастина:

- Из-за вас мы потеряли свои укрепления на Севере. Тебе нужно было задержать янки всего на несколько часов, а ты даже этого не смог сделать.

Калверли трижды распсиховался и дважды врезал бывшему другу, едва не загремев под арест, однако Крис поспешил уверить всех офицеров штаба, что в этом нет необходимости и как только руки, сжимающие разбушевавшегося парня, разомкнулись, Джастин кинулся прочь из Эскадрона и вернулся только за тем, чтобы взять себе еды в дорогу.

Он вышел на конечной станции в Арканзасе, с двумя долларами в кармане, со скудным количеством еды, которую смог стащить в штабе. Хуже всего было то, что к нему, тот час, привязался длиннолапый рыжий пёс, больше похожий на лисицу, чем на собаку и сколько бы Джастин не шугал упрямую скотину, сколько бы камней не перекидал в неугомонную дворнягу – тот даже и не подумал отвязаться от него. Преследуя, как навязчивая тень, слепо следуя за ним по всему Арканзасу, и Калверли утратил веру в то, что рыжая бестия отстанет от него. Кормить пса он не мог, у него самого было всего два яблока и морковь. Рассчитывать на чью-то помощь, тоже. Немногочисленные люди, которые ещё оставались в разрушенном городе, отводили глаза, от человека в потрёпанной серой форме, будто бы не признавая в нем одного из них, словно бы, клеймо северного каторжника было сродни шраму на его лице и бросалось в глаза, выдавая его тайну, место которой, было глубоко внутри его души.

- Знаешь, Лис, твой штат выглядит не совсем приветливым. – Заметил, как-то Джастин, обращаясь к собаке, которая, удавив крысу в закоулке, раздирала серого грызуна.

Калверли на миг позавидовал зверю, в его способности добывать себе еду, где бы то ни было, в отличие от него, мокнущего под дождём где-то под дырявым козырьком крыши, какого-то жутковатого дома, хозяева которого затворили перед его лицом дверь, крикнув, чтобы он убирался прочь. – Чёрная неблагодарность взамен цветов и поцелуев девчонок, которые должны были достаться героям, вернувшимся с войны. – Калверли коротко рассмеялся, вспомнив, какие взбалмошные мысли обуревали его и Криса, когда они стояли на перроне, в солнечный день 19 мая два с половиной года назад, отправляясь в Эскадрон, ещё не успевшие, распрощаться со своими мечтами и похоронить своих близких.

Он шагнул под стену низвергающейся воды, хлестающей его по лицу, больше не желая оставаться под дверью этих людей, как беспризорник, и псина, сразу же последовала за ним, оставив обглоданного носителя чумы на пороге безразличных арканзасцев.

На следующие сутки, Джастин добрался до Далласа, а еще через два дня, беспрерывной ходьбы, срываясь на бег, едва удерживая в горле радостные вопли, он ступил на открытые прерии Уэйко. Со слезами на глазах, трогал холодные, покрытые золой и пеплом дома города-весельчака Раунд-Рока, и, наконец, он остановился на пороге своего родного Остина, который столь долго влек его к себе. Джастин проделал путь от заснеженного Севера до холмистых равнин Юга, и ему казалось невозможным то, что он видел сейчас перед собой, однако это был не мираж, порождённый солнцем, пылью и безмолвием, а настоящая овеянная мечтами и любовью родина.

- Смотри, Роуж (18), - сказал собаке Джастин, за последние дни привыкший говорить вслух с новым другом, который всегда молча смотрел мокрыми карими глазами, с таким пониманием, что становилось иногда не по себе от этого безмолвного участия. - Это мой дом. Мы пришли. О, Боже мой…

Джастин не пошёл в город, а буквально полетел короткой просёлочной дорогой к своей плантации, спотыкаясь и заносясь, на поворотах. Его обувь разорвалась очень давно, и теперь он не хотел останавливаться, чтобы перешнуровывать дырявые ботинки, а наоборот, скинув с себя ненужный атрибут одежды, продолжал бежать, чувствуя под ногами живую силу земли. Сколько раз, мальчишкой, он сбегал из дома и вместе с Гейтом, уносился этой тропой верхом на молодых скакунах, навстречу ветру и городскому веселью и как быстро пробегало время тогда, в пору юности. Эти, три часа беспрерывного бега, показались ему адской мукой. Но, он бежал и не чувствовал стёртых ног, на языке была горечь, от желчи и крови, обезвоженное тело иссохло и, даже слюны во рту не оставалось на то, чтобы сглотнуть. И воздух разрывал горящие лёгкие, которые слиплись словно листки бумаги, но Джастин испытывал сейчас ту неосязаемую силу, что слышится в протяжном вое отставшего волка, который долгие годы следовал за своей стаей и, наконец, добрался до неё. Эта сила не могла найти в нем выхода на Севере, никогда бы не пробудилась среди врагов, потому что это, родные земли, что ревут от боли причинённой войной, и эти дома, стоящие в милом городе, не как базальтовые глыбы, а как надгробие, поднимают в нем эту мощь. В северном ветре, что спит в могучем бурлении горных рек Вашингтона, его воля была разбита, а сознание раздроблено, но, пробудившаяся энергия - звучала в стуке, его голых ступней, о чёрную землю, слышалась в ударах крыльев каких-то птиц и таилась в мрачном безмолвии бескрайних просторов техасских земель.