Орехово-алый мотылёк (СИ)

— Я живу… в не совсем обыкновенном каменном доме… там появилось на свет много-много желтоголовых корольков… — задыхаясь, продолжил Чесио и сплюнул воду. — Но сложнее всего будет представить мою комнату…

— Это уж точно! — усмехнувшись одним уголком рта, Джованни перевернулся на бок, чтобы видеть его. Его дыхание шевелило высыхающую прядь Чесио и отдавало черникой и прохладой.

— Ладно, а твои родители? Кто они?

— Мои кто? — Чесио повернул голову к нему и удивился, как неожиданно слово резануло слух; он вдруг вспомнил, что сегодня нечто подобное в речи Джованни казалось ему необычным.

— Ну… родители. Отец и мать, — Джонни вскинул брови и пристально на него посмотрел. Чесио хмыкнул и полуулыбнулся.

— Ах, ты про маму! Я не знаю, что такое отец. Мама у меня шьёт рубашки, ну, наподобие тех, которые мы с тобой носим. И вот это солнце… — он показал на вышивку на груди, — тоже она сделала.

— Ты не знаешь, кто такой отец? Правда? — Джованни был так неподдельно удивлён, что Чесио даже смутился: вдруг он и правда не знал каких-то слишком важных для мальчишки вещей и сейчас только позорился перед новым другом?

— Это, ну… типа мамы, только мужчина. Он тоже твой родитель. И заботится о тебе. Тебе немного не повезло. С отцами довольно весело, хоть они и бывают строги и иногда могут выпороть ремнём.

— Хм… — Чесио всерьёз задумался. — Я не помню, чтобы кто-нибудь называл кого-нибудь своим отцом. Может, это у нас по-другому называется? Потому что я знаю кучу взрослых дядь, с которыми весело и иногда они бывают строги, но, конечно, не ругают таким образом. — Мальчик запустил руку в карман и с жалобным вздохом вытащил склизкую намокшую бурую кашу из сплётшихся травинок, цветов и орехов — он забыл про них, когда пытался сделать большую, чем у Джованни, волну. Невредимой осталась только булавка, а всё остальное пришлось выкинуть.

— Нет, тогда ты точно из другого мира, — решительно заключил Джонни и сурово хмыкнул. — Мне иногда кажется, что я повернусь, а ты, цветочный мальчик, станешь и впрямь цветком, м?

— Мне нравится имя цветочный мальчик… — довольно улыбнулся Чесио и вдохнул полной грудью. — Не поверишь, но иногда и мне самому кажется, что скоро я обращусь в какой-нибудь цветок и стану чувствовать весь лес целиком, — он прикрыл глаза и ощутил, как ему легко и невозможно просто всю вечность лежать здесь, около реки, и рассказывать-рассказывать самому принцу о своей жизни как о жизни волшебной, магической, сверхъестественной (хотя ничего такого там не было), а, когда закончатся истории, взять Джованни за руку и пуститься к озеру, к горам, к равнинам, чтобы создавать новые истории и вечерами перед жарким костром пересказывать их. Это было и правда чудесное будущее.

После этого Чесио говорил о чём-то ещё, о чём-то лёгком, красочном, звонком и пропитанном сладким запахом тенистой рощицы, в которых он часто представлял, как будет рассказывать свои невероятные истории кому-то. Джованни перебивал, хмурился, не соглашался, резко настаивал на своём, в конце концов, смеялся над ним как над глупеньким, но, видно что, был совсем счастлив, лёжа сейчас вдалеке от своего дома, от своих проблем, брата, матери, некоего отца и порки ремнём. Были только они, зелёные своды над головами, прекрасное лазурное око, старавшееся растянуть для них время, и журчащая прохладная река, манящая в свой зеркальный, но будто совсем похожий на наш мир, но ведь по факту решишь туда попасть — и только почувствуешь каменное дно; река, конечно, была хитрой.

Чесио ощущал, как где-то в области грудной клетки затрепыхалось нечто, похожее на ажурный цветок, нечто лёгкое, капризное, быстрое и переменчивое. Оно задрожало и старалось вырваться изнутри; Чесио мысленно старался договориться с ним, но оно совершенно никого не слушало и только касалось лепестками его рёбер ещё сильнее. Случилось это, когда они замолчали, рассказы, естественно, ни в коем случае не закончились, Чесио просто думал, как интереснее рассказать о своей недолгой дружбе с ежом, что почти каждое утро носил ему на своих колючках мелкие фрукты, даже ждал его некоторое время, а потом, к сожалению, пропал. Солнечное пятно покинуло их, и только мягкая, почти осязаемая и гладкая тень деревьев накрыла теперь с головой. И вот, неожиданно среди этого всего, а в груди расцвёл какой-то цветок и нервно затрепетал лепестками. Это было нечто хорошее, чувствовал мальчишка, но с привкусом горькой неизвестности, которая, как известно, тяготила. Краем глаза он смотрел на лежавшего рядом Джонни, и ему казалось, может, и слишком наивно, глупо казалось, что у того в груди тоже некто неспокойно скребётся и просит чего-то, чего ты ему дать не можешь. И его едва видное дёрганье губами — просто попытка договориться с этим цветком или кем-то другим.

— Почему у тебя два имени: Джованни и Джонни? Они звучат, как два разных, — чтобы переключить их внимание с мотылька на другое, спросил Чесио, привстал с уже неприятно холодного камня и протянул руку своему другу, чтобы тот поднялся. Когда они оба отряхивались от сухих травинок, он заговорил:

— Ну, Джованни — в честь отца, а Джонни я приобрёл, когда матери было неудобно звать нас. Она сказала: ты больше Джонни, чем Джованни, конечно. И ребятам так легче было. Так и пошло… — он пожал плечами. — А я сам не определился, которое мне нравится больше. Хэй, цветочный мальчик, нам бы уже пора расходиться. Лично меня и так отругают за то, что не донёс чернику вовремя. А тебе ещё сквозь живые дубы добираться, а вдруг они слегка раньше оживут, м? — Джонни толкнул его в бок, а Чесио ойкнул от неожиданности.

— Нет, только когда солнце уходит, они оживают… Но ты прав, надо идти, — Чесио ощутил неподдельную тоску уже представлял, в какую липкую серо-бурую массу растянуться три дня до встречи с Джованни. — Хотя, знаешь, мне так не хочется, я бы вечно…

-Ну-ну, Чесио, — Джонни аккуратно приложил палец к его губам, — не говори такие глупости. Ты же большой мальчик и прекрасно понимаешь, что одним нам в лесу не выжить и не остаться здесь навечно. Ты хоть и цветочный мальчик, но цветок не лесной, а слишком красивый для этого леса, а цветам нужен толковый уход. Давай переберёмся на ту сторону.

Чесио податливо кивал, а на губах до конца дня оставалось холодное, с привкусом земли и травы прикосновение пальцев. Грусть не ушла, но аккуратно легла куда-то вглубь его души неровным и сухим осадком. Ему вдруг стало тревожно: а что, если Джованни не придёт в следующий раз? Может быть, он ради вежливости такой, а после этого с радостью забудет про встречу? Чесио и не думал, что так уступчив панике, но сейчас какие-то разрывы и надрезы кромсали что-то внутри него. Они остановились рядом с вереском, который Чесио благополучно поломал, и Джованни говорил, что теперь он пойдёт обратно и, к сожалению, не может проводить его дальше, потому что, скорее всего, запутается, ведь дальше не было дорожки. Чесио кивал, старался улыбаться, а потом, когда уже было время разворачиваться и идти восвояси, он судорожно схватил холодную ладонь в свои две и торопливо, беспокойно заговорил:

— Послушай, Джованни, а ты… ты придёшь, правда? В следующий раз? Ведь надо… ещё столько рассказать… и тебе — мне. И мне — тебе. Какие именно рассветы мне нравятся, почему ты любишь дождь, где видел волну, и отчего я ненавижу рисовать растения… много-много всего ведь, поверь! — мальчик чувствовал, что руки предательски задрожали, а взгляд просто не мог встретиться с этими спокойными, тёмно-медовыми глазами. — И… я просто впервые так рад, а мы ведь даже ещё не лазали по деревьям. Да и ты… вроде бы, принц, вроде бы, ворон, а всё равно согласился со мной поболтать… — понимая, что нёс чушь, Чесио зажмурил глаза сильно-сильно, потом распахнул их и бесстрашно поднял голову. — Ну, а ведь принцы-вороны… они… избирательны, что ли…

В ответ ему послышался лёгкий, совсем добрый смешок, а взгляд на секунду зажегся осколком солнца, а потом, правда, вновь стал холодным. Вторая прохладная ладонь накрыла его руки, сцепленные на первой, и Чесио почему-то подумал, что уже знал значение слово «совершенный» — нечто подобное через коду уже проникало внутрь него. Нечто совершенное от Джованни.