Орехово-алый мотылёк (СИ)

Потом Джованни угостил его черникой: ополоснутая в прохладной вкусной воде ягода казалась ещё более свежей и сладкой. Перемазавшись ею до такого состояния, что, наверное, их мамы бы не узнали в них своих сыновей, они, смеясь, ещё долго оттирали синие губы и чёрные пальцы; уже не чувствовали их из-за ледяной воды, а сок всё не отмывался! Чесио вдруг вспомнил, что уже опоздал на полдник, но нисколько насчёт этого не волновался: что-нибудь наплетёт Марте, она уже привыкла к его постоянному вранью и резкому исчезновению. Конечно же, новый друг был куда желаннее полдника; осторожно узнавать о нём, таком резком, иногда самодовольном и гордом, было слишком радостно для мальчика. Он сам тараторил о разных невероятных вещах и пытался зачем-то уместить свою семилетнюю жизнь (ну, с того момента, как он помнил) в свой бедный словарный запас, но не получалось, и он с упорством подбирал их, нужные выражения, и всё считал, что выходило не так хорошо.

— …Ну, а вчерашнее моё достижение: я превратил таки Мирэллу в лесную фею! Я не рассказывал ещё о ней? Она старше меня, но чуть младше тебя. И скоро ей откроется какой-то символ, ковольмола называется, ты не в курсе? — Джованни качал головой и хмурился. — Ну, и неважно ведь. Мне Луиджи о нём рассказывал, это наш путешественник. Он уходит через лес куда-то дальше, рассказывает о каких-то больших… го-ро-дах, — по слогам произносил Чесио это непривычное для него слово и смеялся. — Это один из любимых моих персонажей в деревне. Жаль, что совсем недавно он вновь отправился в путь, но я буду ждать его год или больше, если понадобится. Мне так не хватает того, что происходит снаружи. Ведь я понял, что мы будто взаперти от остального мира, отрезаны лесом, который нас приютил. И до ближайшего озера нам далеко, и до селений других — получается, тоже. Может быть, все думают, что вокруг всегда ходят живые дубы и никогда не замирают, и боятся этого? Надо бы тогда рассказать всем, что снаружи нет ничего страшного… Так, о чём я говорил?

— О сестре, — спокойно замечал Джованни и едва сдерживал уголки губ, чтобы они не расплылись в разные стороны.

— Точно, Мирэлла! Она неплохая девчонка, но капризная, ты бы знал. И что плохого в том, если ей идёт быть феей? Пусть даже ради этого придётся пожертвовать своими волосами… Надо будет сегодня ещё раз попробовать!

— А ты не думал, что она не хочет становится феей, всего-то на всего? — полушутя, полусерьёзно добавлял Джонни, гремя собранными камешками в руках и поочерёдно кидая их в речку. Чесио, отбирая у него камни, говорил:

— Нет, это невозможно! Знаешь, я тут вспомнил вот о чём: я ведь забыл баночку, в котором собраны все первости мира!

— Господи, кто-кто?.. — закатывая глаза, не уставал изумляться Джованни. Чесио сначала улыбнулся, а потом задумался:

— Слушай, а почему ты часто произносишь «Господи», «Боже»? Это кто такие?

— Ну, изначально это был дух…

— Ах, это дух! Ну, тогда понятно. Просто имя такое, верно? Ну и странные у вас там законы, мы его так и зовём… Впрочем, теперь про первости — это есть такое слово. Ну, я его придумал, хотя никому оно не нравится. Это я решил взять банку и собирать самые первые лучи рассвета, потом мне понадобится первый июльский дождь и ещё… — Чесио говорил-говорил-говорил и чувствовал себя невозможно хорошо: хоть Джонни часто не был с ним согласен или останавливал, но он его слушал и своим уже не таким наивным умом что-то заключал. И Чесио надеялся, что он заключал что-то ну хотя бы неплохое про него; за какой-то час мальчик считал, что знал принца-ворона всю свою жизнь. Ну, а если не знал, то охотно представлял и потому узнать было легче, хотя всё же представление сильно отличилось от действительности.

Солнце перебралось дальше, а рассказы так и не заканчивались; следуя тёплому маслянистому пятну, они перебрались на большие угловатые камни и, полулёжа, устроились там. Чесио прервал рассказ о том, как однажды нечаянно разрезал любимую мамину юбку, потому что ему требовался клетчатый кусок ткани для поимки огненного мотылька — без этого никак, а что из того выйдет, мальчик и сам смутно понимал, и достал из кармана листок.

— Возьми его. Когда-нибудь он, правда, превратится в труху, но до поры до времени пускай напоминает тебе о мне. Благодаря ему мы с тобой познакомились. И ты теперь мой друг.

— Ты считаешь друга каждого человека, которого знаешь от силы день? — всё же принимая подарок, степенно спросил Джованни.

— Нет. Но нас свёл сам лес, а природа, нас учили, никогда не ошибается. Ты… какой-то другой, — Чесио лежал чуть ниже, на животе, и рассматривал трещины, вертя в руках вытянутый из-за уха василёк. — И я вот честно никогда бы даже не смог представить кого-то такого, кто звучал бы как ты, выглядел бы, как ты. Кто бы так удивительно рассуждал и не упрекал меня в том, что я слишком какой-то и недостаточно такой-то. Ну… я не знаю, — сдался мальчик и расстроенно вздохнул, понимая, что мысли вулканом извергались из его головы, но никак не превращались в лёгкий пепел, чтобы долететь до губ и стать произнесёнными.

— Ладно! — по плечу неожиданно похлопала прохладная ладонь, а голос капельку смягчился; Чесио ощутил свои румяные щёки и поднял взгляд наверх. — Можешь считать, что ты мне нравишься… пожалуй, так, — в одну секунду Джованни распластался на камне, лениво проговорив все эти слова. словно это было нечто мелкое и едва значимое, а сам делал вид, что беззаботно смотрел в небо и ничему не придавал внимания. Может, так оно и было, но Чесио тут же ощутил, что друг каким-то странным образом узнал все его мысли и не облачённые вслух слова. Понял их и согласно ответил. Руки слегка задрожали, а голос перекрыло изумлением; чувство, похожее на чудесную яблоню в начале мая, которая зацветала крупными турмалиновыми цветками, нежно запульсировало в его груди. Но Чесио, конечно, не придавал ему значения, а только наслаждался приятной дрожью и даже некоторым волнением. И совершенно сумасшедшим восторгом: «О лесные духи, я ему понравился! Теперь у меня есть бесстрашный друг, который, к тому же, принц-ворон. Расскажи кому — не поверит…». Пока он с придыханием думал об этом, Джованни небрежно бросил:

— Эй, цветочный мальчик, расскажи мне ещё что-нибудь. Только теперь давай о… ну, например, своём доме. Или о том, зачем тебе наблюдать каждый раз за корольком над окном или впускать в комнату мотылька… Слушай, это все твои странности?

— Нет! Ещё я с утра выпиваю каплю осевшей росы, вдыхаю плотный туман, только если он собрался после красной луны или красной молнии, иногда, когда не лень, собираю апельсины с чатинками — они вкуснее, а если нет апельсинов, то мне хватает кедровых орешек. В обед я люблю пропадать на дворе за стойлом с коровами, иногда захожу к лошадям: они так смешно фырчат, и я потихоньку лакомлю их морковкой, пока никто не видит. Ещё на том дворике можно всласть поваляться в сене, скрываясь иногда от рано просыпающихся владельцев стойла, и…

— Подожди! Я понял.

— Что ты понял? — на лице Джованни виднелась искренняя улыбка, почти детская и прекрасная.

— Что ты странный, но… совершенный. — Чесио не совсем понял последнее слово, но неосознанно покраснел, опустив голову ближе к холодному камню, чтобы остудить щёки, и был окончательно счастлив. — Впрочем, продолжай. Мне нравится слушать твой голос. Он похож на мягкий рокот волн.

— А что такое волна?

— Волна — это когда так… — Джованни резко вскочил с места, подбежал к воде и резкими движениями руками стал забрызгивать Чесио. Тот вскрикнул от неожиданности и подпрыгнул.

— Почти так… только сильнее… я б даже сказал: вот так, — он развёл руки пошире и окатил Чесио ещё раз. Тот визжал от холода и неожиданности, но и смеялся одновременно. Подбежал к берегу и, ступая по склизким камням на дне, задорно спросил:

— Вот так? — вода захлестнула Джованни по пояс, отчего тот охнул. — Или всё же так? — теперь принц был окачен водой с ног до головы: чёрные мокрые волосы прилипли ко лбу, по удивлённому лицу стекали ручьи. «Ну сейчас кто-то получит!». Чесио помнил: было холодно, скользко и очень весело. Несколько раз они падали, потом наконец сцеплялись и, катаясь по дну, барахтались на мели; мальчик успел ощутить, что волосы Джонни были жёсткими и пахли костром. Ни разу в жизни он не чувствовал такое внеземное счастье, когда отползал на берег вместе с Джованни на солнечное место, когда они, распластавшись рядом, прикасаясь друг к другу плечами и ногами, лежали и тяжко дышали, пытаясь увидеть небо сквозь мокрые ресницы и запутанные волосы, старались унять частое и слишком радостное сердцебиение и вспомнить прерванную нить разговора.