Капелла №6 (СИ)

— Я похож на поэта? — размашистым движением он закинул край шарфа назад.

— Ну-у… да. Только скорее на его пародию, — громкий смех их двоих спугнул двух голубей, прилетевших отдохнуть; недовольно курлыкнув, они отпрыгнули в сторону края, упали и уже при падении расправили крылья, потом рванув вверх.

— Знаешь, тут довольно хорошо… Хочется запомнить каждую линию города, что сейчас перед нами как на ладони. Я всегда мечтал побывать на крыше. Но, ты понимаешь, нарушение закона и т.д., да я ещё и взламывать не умею, — Крис пожал плечами. — Поэтому огромное тебе спасибо. С тобой я наконец-таки стал жить по-настоящему, — он серьёзно посмотрел на Джона; тот кивнул.

— Вот несколько правил на будущее: если хочется совершать безумства, то совершай; если возникнет желание послать всех к чертям, просто развернись и уйди, попутно показав всем средний палец; если захочется нарушить закон, чтобы вдохновиться вот такой красотой… — Константин мотнул головой в сторону города, — то нарушай, блин, и действуй, как тебе угодно. Даже живя среди бесконечного вдохновения и красивых домов, можно затухнуть. И тебя пришлось спасти от этого.

— Ты прав… я совершенно потерял тягу к приключениям за своей размеренной жизнью, — Форстер опустил голову. Джон приподнял его за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.

— Честно признаться, я и сам не всегда выполняю эти правила… — он отпустил его и усмехнулся. — Ты и сам видишь…

— О да…

Потом они снова замолчали; логические паузы заставлял их делать куда более мудрый, чем они, Лион. Он щелчком отвлекал их внимание на себя. И снова хотелось впиваться взглядом в краешек Лионского собора, в церковь Сен-Низье, в сверкающую на редких солнечных лучах и пасмурную, словно бы небо было жидким и вылилось на землю, когда солнца нет, водную гладь двух рек. Может, глупо, а может, и слишком поздно, но Джон понемногу начинал осознавать, что без памяти полюбил этот город, а парнишке рядом, по крайней мере, научился доверять. Однако бывает такое, когда неожиданно осеняет мысль, что приходит независимо от ситуации; Джон вдруг подумал, что готов простить Крису (Чесу) всё. И всегда был готов. И чёрт его знает, почему это всплыло в голове. Вероятно, он лишь по-идиотски расчувствовался.

Форстер достал телефон и, слегка приподняв руку с ним повыше, сделал фото города отсюда. Вероятно, вышла довольно красивая фотография.

— Знаешь, что я хочу? Я нарисую этот вид. Может, у меня и получится. Я ведь придумываю сюжеты всяко лучше, чем Уильямс? — Кристиан просматривал фотографию, думая, хорошо ли вышло.

— Да. Но не расслабляйся. Как знать: я уеду, а ты вдруг скатишься… — Константин смерил его серьёзным взглядом. Форстер убрал телефон, глянул на Джона и, пытаясь скрыть улыбку, сжал губы; а глаза-то смеялись, горели весёлым пламенем. Джон начинал понимать, что снова готов усмехаться, и также сжал губы, даже прикусив нижнюю зубами. Краешки губ парня плавно разошлись в разные стороны, под глазами собрались морщинки, скулы напряглись; он ещё держал улыбку в себе, но мелкое подрагивание плеч выдавало его полностью. Константин, очень хорошо представляя, как он выглядит в этот момент, сам стал чувствовать вырывающуюся из себя улыбку. И не заметил, как уже вовсю усмехался даже сквозь сжатые губы.

Через пару мгновений они одновременно прыснули от смеха и вновь спугнули, кажется, тех же самых голубей, решивших попытать судьбу во второй раз. Нервно замахав крыльями, голуби недовольно разлетелись по разным сторонам.

— Я думаю, они уже ненавидят нас, — прижав колени к себе, радостно сказал Кристиан и плечом толкнул Джона. Тот вопросительно глянул на него:

— Ненавидят? Серьёзно? — Джон, вскинув брови и закатив глаза, покачал головой. — Разве голуби могут ненавидеть? Это просто птицы! Тупые и свободные. Как и люди, впрочем…

— Тупые и свободные… — задумчиво повторил Форстер. — Ты сегодня сыпешь афоризмами.

— Ну конечно, — с сарказмом проговорил Джон и повернулся к нему. — Поэт-то эпохи Ренессанса у нас тут только один, — и ловким быстрым движением пальцев сбросил перо из-за уха парня. Послышались неодобрительные возгласы Криса, он едва поймал улетающее от него на порывах ветра перо и вновь заложил его за ухо, с важным видом сказав: «Я же ещё поэт, эй ты, простолюдин!». И снова, снова смех: слегка сдержанный, будто ещё чем-то скованный — Джона, и открытый, искренний и задорный — Чеса. Так ведь было всегда… как бы Константин ни отрицал. Что в этой жизни, что в предыдущей, что, как знать, и в следующей. Наслаждаясь этими простыми, до боли приятными и раньше презираемыми моментами, Джон осознавал: каждый раз они с Чесом проходили этот путь — путь недопонимания, подозрения, иронии, взаимонедоверия и… только после этого наступала тропинка непосильно достигнутого счастья. Чему он удивлялся всё это время? Видимо, позабыл прошлое. Ничто не изменилось: ни его чувства, ни его Чес, хоть и воспитанный якобы самой Европой, мягкой и добродетельной, ни их безумные, скачущие отношения. Это он уже проходил. Несколько месяцев выветрили из его головы то, как всё начиналось. Он упустил самое важное и из-за этого хлебнул кислого яда как своего язвительного характера, так и упёртого характера бывшего напарника.

Но теперь… теперь кого интересовало прошлое, прошлые обиды и разочарования? Никого, даже будущих историков, что будут пытаться откапывать своих предков, ведь их жизни, их история — одна маленькая, незначительная песчинка на бесконечной морской косе мира.

Джон предложил выпить по какому-то странному, фиолетовому газированному напитку, который купил до этого. На вкус это оказалось каким-то диким миксом черники, банана и маракуйи. Газ в тот же миг ударил в нос и приятной энергией разлился по телу. Неожиданно вышло солнце и стало пригревать двух нарушителей голубиного житья. Они проболтали ещё о каких-то мелочах, жутко сумбурных, о таких, что Джону и не верилось даже, что он о них говорит. Потом он неожиданно встал и проговорил:

— Ну, теперь нас ждёт нечто похожее, но уже более запрещённое. Я даже сам не знаю, удастся ли нам. Но, судя по тому, что всё в этом городе построено на доверии, получиться должно.

Крису нужно было всего ничего, чтобы завестись на что-то новое, поэтому он быстро вскочил. Но, неловко ступив, поскользнулся и чуть не полетел к недовольным ими голубям, однако Джон быстро сумел схватить его за руку. Парнишка облегчённо выдохнул и первым пошёл спускаться с лестницы.

— Думаешь, они слишком злы на нас? — ещё не спустившись вниз, вдруг проговорил Форстер и кивнул на голубей, воркующих вовсю. Джон прицыкнул и усмехнулся, а потом, прикоснувшись рукой к его голове, толкнул вниз, как бы говоря, что «не задавай глупые вопросы, а лучше слезай». Но сам всё же ответил:

— Да, они объявили нас своими врагами. И теперь будут высматривать нас на улицах города и мстить, мстить, мстить известным образом… — на чердаке, куда уже спустился Крис, раздался звонкий смех. — Ну, смейся-смейся, ты-то здесь живёшь, а я временно.

Удовлетворённый видневшимся, резко недовольным (конечно, искусственно) лицом, Джон сам стал спускаться. Когда он спрыгнул на пол и поднял вокруг себя облако пыли, когда они оба прокашлялись от неё, Кристиан заинтересованно спросил:

— А куда мы пойдём сейчас?

Джон, закрывая люк, посмотрел на него несколько надменно, важно, потом усмехнулся и наконец выдал:

— Тебе это место до ужаса знакомо. По крайней мере, ты сам водил меня туда. Но сегодня мы будем нарушать законы, пусть и не писаные. Может, даже Божьи. Так что перекрестись, верующий Кристиан, пока не поздно, — Джон отряхивал руки, пока говорил это, а потом указал вниз: на выход из чердака. Форстера было, конечно, легко удивить и впечатлить — хотя, может, он и осознанно был таким. Таким, как говорится, везёт и легче по жизни: для них что-то банальное — уже радостное событие. Этакая взрослая мудрость, смешанная с детской наивностью.

Константин специально проговорил это наисерьезнейшим тоном, будто они собирались завоёвывать города. Кристиан, довольно улыбаясь, аж выдохнуть забыл; и взгляд, взгляд… Господи, этот взгляд — полный восхищения, задора и желания жить. Джон же, конечно, с трудом мог признать, что любил этот взгляд.