Орехово-алый мотылёк (СИ)

И почему до сих пор не получалось — мальчишка и сам толком не знал. Но интуитивно понимал: подождать осталось совсем немного…

Чесио вновь задёрнул свои звёздные занавески и принялся разглядывать листок. Было невозможно замечательно, что завтра будет одно лишь занятие с утра — по рукоделию, на котором мальчик покажет, как из кучки шишек, палочек, орехов и сухих листьев он за два дня не сделал ничего. Конечно, Исайа немного пожурит его за это, но, поняв как давнишний мальчишка мальчишку, в итоге простит, потреплет по голове и скажет доделывать прямо сейчас. Этот Исайа был похож заснеженную величавую гору: высокий, черноволосый, с более бледной, чем у остальных, кожей. Он всегда был добр к Чесио и, наверное, единственный из всех учителей слегка поддерживал ветреность своего ученика. Мальчик не совсем это понимал, но вовсю благодарил Исайю за это и за возможность пораньше сбегать с занятия.

А после обеда Чесио будет совсем свободен. И сможет уйти восвояси, будучи под прикрытием Мирэллы. Главное — не опоздать к полднику, иначе могли бы заметить, но Чесио с блаженной улыбкой думал, что справится быстро. Но ведь и после полдника — никаких занятий, значит, у него было гораздо больше времени, чем он думал.

Мальчик подивился тому, как впервые он планировал всё так скрупулёзно. И сейчас он очнулся только потому, что, ворочаясь с боку на бок от завивающихся тонких мыслей, он чуть не упал с кровати.

Ближе к ночи прибежала Мирэлла с громким криком: «У тебя нет горстки желудей?». Чесио нашёл ей и это. Оказывается, сестра опять что-то там придумала насчёт куклы и воплощала в реальность. «Смотри, не перестарайся, а то станешь второй Элмой…». Мирэлла даже обиделась, надула губки и, задев при повороте его щёку копной своих чистых мягких волос, пошла к себе. Вообще говоря, когда волосы у неё высыхали и начинали топорщиться в разные стороны, она больше походила на фырчащего от недовольства ежа, нежели чем на ангела.

Кармэла заботливо пожелала ему спокойной ночи, но Чесио не мог заснуть и часто заглядывал под подушку, где источал свежесть овальный листок. «Что же за невезучесть! — думал он. — Вот наверняка, когда мне надо будет дожидаться первой грозы в следующем месяце, я просто с ног буду валиться от усталости, а теперь я как будто готов резвиться всю ночь!». Однако, решив перебрать по памяти всех ребят, а потом и девчонок, чтобы подумать, кто смог бы стать его помощником, если он сам эту первоиюльскую грозу проспит, Чесио неожиданно для себя уснул, уже сквозь сон повторяя различные имена, вымышленные и реальные, упоминая людей тут существующих и вообразившихся лишь у него в мыслях. «Викензо (ну нет, он жуткий задира), Ариэлла (она всё время просит есть, нет уж, накладно выходит), Дрэго (я с ним дрался в прошлом году, наверное, не стоит), Санто (а вот этого я обзывал девчонкой из-за слишком длинных волос, зря, может быть, но неужели всем нравятся эти длинные патлы, почти до лопаток?), Белла (больше похожа на ведьму — мама про них рассказывала — такая же злая и противная), Крокифисса (тьфу ты, сложное имя, как сейчас смог подумать его? пока буду звать её, уже пропаду), Чиэра (говорят, она странная, к тому же, однажды она съела целый шмоток золы, её потом неделю лечили… не-а, тоже небезопасно)». Имена смешались, образы перепутались, а ответ остался заманчивой загадкой. Но Чесио так, конечно же, и хотел…

Утро прошло в прежнем темпе: в пять — ловля рассвета для сомнительных целей, в полшестого — аккуратная вылазка из окна и задумчивое гуляние по пустому, покрытому нежной дымкой двору, в шесть — ощутимый подъём Кармэлы и её неспешная прогулка до каменной пекарни на углу, в полседьмого — наполненный вкусными запахами дом. Наконец, в семь Чесио залезал обратно, прикрывал окна, ложился в кровать и обволакивал себя небом-тканью вокруг. Чуть позже осторожно открывала дверь мать и, отодвигая занавески в стороны, нежно касалась его щеки, шепча при этом: «Вставай, Чесио, вставай, сыночек». Было что-то в этом почти каждодневном ритуале священное, уютное, навсегда запомнившееся. Тогда, кажется, все были счастливы, а сам Чесио — немного не до конца; оставалось чему-то случиться, чему-то лёгкому и ненарочному, и все эти утра пропитаются смачным, приторным восторгом. Как бы не пересластить…

Накинув вчерашнюю одежду, даже позволив матери пройтись по его непослушным курчавым волосам гребнем, Чесио с нетерпением позавтракал и, прихватив с собой пропахший его сонной подушкой листик и ненужный хлам для рукоделия, отправился вместе с Кармэлой и сестрой в серое каменное здание, находившееся недалеко от их дома, где вечно пахло известью, сеном и пылью, а по комнатам часто летали радужные мотыльки вместе с жуками, прячась от солнечных бликов. Надо всего лишь пройти по песочной дорожке между такими же, как и их, домами, поздороваться со всеми соседями, неспешно пьющими свежевыжатый апельсиновый сок на верандах, свернуть налево, затем ещё раз налево, полюбоваться садом с чудесными махровыми бугенвиллиями тёмно-сиреневого цвета тёти Фелисы (да, той самой) и наконец свернуть в яблоневую рощу, за которой был спрятано небольшое здание. По пути Чесио всегда срывал одно горькое яблочко и тут же съедал, иногда удавалось порадовать себя диким виноградом, оплетавшим стволы тут же. Мирэлла тоже просила достать ей яблочка или виноград, и Чесио скидывал плоды так, что совершенно нельзя было отыскать их в траве. «А вы думали, что лазанье не понадобится мне…» — думал про себя мальчишка и усмехался. Кармэла только с искренней заботой смотрела на них, улыбалась, заправляла выпадающую прядь из тугой, завязанной калачиком косы и перекладывала холщовую сумку на другое плечо.

Наконец они доходили, желали друг другу хорошего дня и расходились в разные стороны: Кармэла, шурша своей красной юбкой, уходила шить бесконечные кофты и безрукавки, Мирэлла, смешно тряся двумя косичками, придерживая подол белого платья и свою грандиозную куклу, спешила на второй этаж, а Чесио плёлся в мастерскую, которая уже гудела, как улей.

Исайа многозначительно глянул на него и, к счастью, отпустил пораньше, удовлетворившись наспех сооружённой совой с отваливающейся головой.

Чесио бежал по пыльным закоулкам между домами, стараясь не попадаться на глаза прохожим. Во дворах резвились коты, совсем уж мелкие ребятишки и целые охапки мотыльков; в пекарню завезли пару мешков муки и свежих фруктов; чуть далее начиналась ярмарка, но Чесио, как бы сильно ни любил такие места, сейчас должен был обойти его стороной: слишком велика опасность встретить знакомых матери и потерять многое. Поэтому пришлось довольствоваться тем, что до носа добирались редкие запахи пряностей, цветов и дорогих шёлковых тканей, а до уха — обрывки бессвязных восклицаний и тихое бряцанье монет. Потом начинался небольшой пустырь, к которому все выходили за водой в колодце, а за ним — оливковые, виноградные и фруктовые рощицы, совсем небольшие, но вдоволь прокармливающие всё население деревни. Здесь вовсю кипела жизнь с утра, ведь растения и деревья надо было полить, но к обеду всё замирало под тягучими лучами жаркого солнца. Чесио мог спокойно пройти между стройных рядов деревьев с жёсткими листьями и почти до одурманивания вдыхать их терпкий запах. Затем, пребывая в эйфорическом состоянии, мальчик наконец свернул на тонкую тропинку; сверился со своей наглядной и точной «картой» и побрёл к самому забору, ведь вокруг были лишь одинокие деревья — своего рода маленький лес в деревне. И никого в ближайшем окружении.

Чесио походил меж тёмных стволов, позапинался об корни, замочил рукава рубашки, пару раз глянул на карту и в итоге в раздумье сел на краю тропинки, не боясь запачкать штаны — они и так уже были все в травинках. Мальчик отказывался верить, что листок обманул его; это что тогда получалось, все взрослые напрасно верили в Лесной дух, раз он не мог банально найти Чесио такого же специалиста по лазанью на деревьях, как и он?.. Мальчик чувствовал себя так печально, что был уже согласен и на Крокифиссу, и на задиру Викензо, но вокруг лишь скучно шумели деревья, а земля под ним медленно плыла туда-сюда тёмно-солнечной массой из-за тени и ветра. Наконец его взгляд наткнулся на невысокий деревянный забор — вот тебе и границы их деревни. Ничего не было видно дальше, но Чесио знал, что за пределами — дикий влажный сумрачный лес, что манил его, не иначе, величаво шумя кроной.