Десять затяжек (СИ)

— Оу, какой ты, — безэмоционально сказал Джон, откинув сигарету в пепельницу; парень ещё глубже уткнулся в тарелку. Последующие несколько минут прошли в полном молчании, прерываемом лишь побрякиванием вилок, чашек и тарелок. Чес изредка морщился от неприятного и непривычного ему запаха дыма, а потом не выдержал, встал и открыл окно, чтобы проветрить. Константин кинул малость недовольный взгляд скорее не на него, а на его клетчатую синюю рубашку. Или на джинсы, которые как-то плохо вязались с прошлым представлением о таксисте и его одежде, всегда мешковатой и тёмной. Короче, Креймер был уверен, что взгляд Джона был направлен явно не на его лицо. А зачем ему это — он и не знал.

— Как же ты курить-то будешь, если даже сам запах не можешь терпеть? — как и обычно насмешливо спросил повелитель тьмы, вновь возвращаясь к завтраку; Чес присел на стул и, поковырявшись в еде, отодвинул тарелку — совершенно ничего не хотелось.

— Да нет, это так, ещё с непривычки… — тихо отозвался он, задумавшись о совсем ином. Джон, глянув на него, будто прочитал это на лице и более приставать не стал вплоть до окончания трапезы. Креймеру же стало как-то невыносимо грустно: то ли здоровье его плакало от предстоящих затяжек, то ли сердце — от чего-то явно не возможного. Он не знал, однако в душе понимал, что нельзя унывать. Но беспричинную не-радость труднее всего лечить, это точно. Даже мысли о будущих частых встречах с Константином не приводили в восторг и не излечивали, не выметали, не отскабливали ту самую опухолевую грусть, тот самый осадочный сор, ту самую неприятную слизь смутных предположений; ему казалось, что ничего ровным счётом не изменится, Джон навряд ли подпустит его ближе, чем сейчас он есть, хотя верить во что-то великое и чудесное, конечно же, стоит. Потому что это он, Чес Креймер. А Чес Креймер ведь никогда не был пессимистом, верно? Парень улыбнулся, подумав, что тот самый камень с души когда-нибудь упадёт, ведь вчера он сделал правильный выбор. «Развернулся бы тогда, стал бы разворачиваться и уходить всё время», — беспрерывно крутилось у него в голове, пока он допивал свой кофе без сахара. «Наверное, правильно. Хотя и провально», — таково было его заключение в конце. Всё зависело от него самого. Но и не только…

— Ну что, юный курильщик, готов познать все таинства курения? — с иронией и вечным насмехательством в глазах спросил Джон, унося в раковину тарелку и кружку. Чес слегка встрепенулся и также отнёс свою посуду туда же.

— Да, наверное. Начнём прямо сейчас? — живо откликнулся он и столкнулся с Константином около стола. Тот лишь на секунду внимательно глянул на него и взял пачку с полки вместе с зажигалкой.

— Можно и сейчас. Только сначала — в магазин. Не буду же я потчевать тебя своими сигаретами? Да и тебе, думаю, нужно что-нибудь полегче… — Джон схватил пиджак и направился к выходу, Креймер поспешил за ним. Как только они переступили порог дома и оказались на улице, сейчас шумящей полной жизнью, Джон остановился и добавил: — Только пойдём пешком. Хватит нам кататься на машине.

Чес кивнул, и они свернули налево — вёл, конечно, Константин. Таксист с вниманием разглядывал район, доселе виденный им лишь из окна машины, но никак не вблизи и чаще всего ночью. Когда было темно, эта улица казалась неприятной и немного пугающей — сейчас она, залитая летним солнышком, будто вся преобразилась и вспыхнула. Первые этажи были частично заняты магазинами с различными безделушками или продуктами, толпы народа суетились в них или около; оказывается, совсем недалеко от квартиры Джона, где-то в метрах ста или ста пятидесяти, находился аж целый базар, где и обитало самое большое скопление народа на этой улице; это было сердцем, главной артерией сего района. Базарчик находился на другой стороне улицы; увидав заинтересованный и заблестевший взгляд Креймера, Константин направился к перекрёстку, решив дать парню вдоволь насмотреться на это глупое, но немножко занятное зрелище, по его мнению. Радости Чеса не было предела, когда они только-только вошли в торговые ряды: глаза в прямом смысле разбегались в разные стороны от такого количества всякого интересного и яркого здесь. Разноцветные шатры, наполненные всякими статуэтками, амулетами, браслетами, кольцами из различных металлов, материалов и камней, под потолком висели всякие побрякушки, ковры и почему-то широкополые шляпы; небольшие лавки, забитые до отказа разными и не объединёнными общей тематикой предметами: от маркеров и кружек вплоть до штор и расчёсок, и всё это находилось на одном прилавке, сверкая всеми цветами радуги и всеми оттенками так, что в глазах начинало рябить; ну, и, наконец, совсем крохотные забегаловки либо с одеждой, перекочевавшей из шатров, либо с едой — тогда за тридцать метров до этого был ощутим характерный запах жареного — всё это и ещё многое другое открылось перед глазами впервые здесь оказавшегося Креймера. Народа было пушкой не пробить — и все тоже разные, что глаза не могли отдохнуть на них. Обилие красок, шума, говора, запахов, смешанных из еды, едва уловимого — сигарет и совсем резкого — духов, положительно влияло на только захандривший было рассудок Чеса. Верно говорят, что прогулка способна избавить от угнетения или, по крайней мере, на пару часов заставить забыть какие-то свои проблемы. Вот и Креймер втянулся в общую базарную жизнь, не оставив ни один прилавок без внимания и даже накупив что-то, в общем, не столь важное и пустяковое. Парень даже и сам точно не знал, что находилось в его пакетике, зато мог с уверенностью сказать, что у него на душе — нечто похожее на счастье.

Да и Джон был тут же, правда, смотрел на него, как на глупого ребёнка, когда тот в очередной раз отходил от лавки с какой-нибудь безделушкой. Тогда он постоянно скептически спрашивал: «Что это? Зачем это тебе?», на что Чес, довольно щурясь не только от солнца, лишь мелко качал головой и вновь убегал куда-то. Константин хлопал себя по лбу и тяжко вздыхал; Креймер едва видел это, но не обращал должного внимания, хотя если бы пригляделся, то чуть ниже ладони, упавшей на лицо, смог бы увидеть слабо заметную улыбку… Когда они наконец вышли из толкучки и вновь оказались на более пустой по сравнению с базаром улице, то Джон, взглянув на таксиста и его огромный пакет, набитый всякой всячиной, ехидно спросил:

— Юный курильщик, у тебя хоть деньги-то остались? — последовало громкое, преисполненное искреннего удивления «Ой!» и последующее копание в карманах в поисках кошелька. После минуты тщательных исследований карманов джинс и пакетов, коих оказалось далеко не пять, на Джона был поднят неимоверно жалобный, полный почти что детской обиды и едкой горечи взгляд, сказавший за своего владельца всё.

— Джон, я, кажется, потерял… его, — зачем-то добавил Чес, хотя Константину было понятно всё и без этого; вздохнув и подняв глаза кверху, видимо, мысленно спросив, зачем и для чего было ему вести Креймера таким опасным и соблазнительным путём, Джон поплёлся вперёд, ничего не сказав вслух. Парень остался неподвижен и всё ещё в неприятном удивлении шарил по карманам и заново перебирал пакеты. Потом он нагнал повелителя тьмы и, уже чувствуя исходящего от него энергетику разочарования и недовольства, тихо повторил:

— Я его ведь действительно потерял, Джон… или украли. Думаю, нам нужно будет вернуться назад и… — Константин, как вихрь, ловко развернулся и вновь так же, как и вчера, схватил парнишку за ворот рубашки и, сделав несколько широких шагов к стене, сильно впечатал его туда. Чес и пискнуть не успел, лишь пару раз запнулся по дороге к стене и издал что-то отдалённо напоминающее хрипение, когда ощутил удар спиной. Взгляд Джона метал искры вселенского гнева, хотя лицо в общем его казалось спокойно. Креймер вновь не без восхищения удивился этой способности, но вдруг вспомнил, что сейчас он в таком положении, что вовсе не до изумлений, пускай и приятных. Мужчина слегка приподнял его над землёй, хорошенько встряхнул и вновь впечатал в стенку, только теперь намного слабее. Таксист краем глаза стал замечать, что люди удивлённо оборачиваются в их сторону. В это же время лицо Константина было слишком близко, ближе, чем когда-либо, что даже его неглубокое, слабое дыхание, пропитанное дымом, доставало до его собственного лица. Парень сжался, силясь смотреть вниз и даже вновь зажмурив глаза. Он боялся не того, что мог сделать с ним повелитель тьмы — это казалась ему вовсе не опасным, — а боялся он этой ужасающей ауры, исходившей от Джона, которая будто бы уничтожала всю его уверенность в своей невиновности. Ему хотелось, чтобы Константин начал скорее говорить, а не молчать — так будет хотя бы понятно, что у него на уме.