Орехово-алый мотылёк (СИ)

Он забылся на время, к тому же, Джон не подавал и намёка на то, что между ними была хоть малейшая пропасть, хоть малейшая трещина. И за это его надо было благодарить день и ночь, день и ночь. Чес стеснялся, но знал точно, что к концу дня осмелеет и станет совсем прежним, а его Джованни раскроется и станет пульсирующим сгустком бесконечной искренности. Впрочем, он и уже такой…

— Нет-нет, что ты, ангелам совсем не запрещается говорить о том, кто они и чем живут. Некоторые тайны — да, увы, нельзя, но большинство я смогу рассказать тебе! — возражал Джон на вопроса Чеса, а не сделают ли чего нехорошего ангелы со своим собратом, если тот станет рассказывать о своей жизни. Они сидели на нешироком потёртом ограждении в парке Джианиколо, что находился недалеко от Ватикана на небольшом холме. Под ними до узкой тропинки и пушистой стены из кустов было около трёх или четырёх метров, а перед ними раскинулся Рим в своей невозможной и слишком доступной красоте, что взгляд терялся, смущался, слезился и отводился куда подальше, а потом вновь украдкой возвращался и продолжал напитывать душу сияющими рыжими, белыми и светло-гранитными отблесками —вот три основных цвета Рима. Вся земная сутолока была так далека, потому что ну чего ещё требовалось для окрыляющего вдохновения, когда над головой дневное глубокое небо, по левую руку — сам собор Святого Петра и Павла со своим огромным куполом, а на другой стороне этой смотровой, почти пустой площадки — вторая часть Вечного города, со множеством небольших куполов, с чёрными конями на Алтаре Отечества, с поросшими мхом крышами и куда-то вспархивающей собственной душой.

— Знаешь, у ангелов есть своё собственное поселение в Альпах. Место вполне известно, но если я проведу тебя туда, ты его не увидишь. Его видят только сами ангелы, для остальных это — обычная скалистая равнина. Раньше я жил всё время там. Ну, когда у меня были крылья.

— А как ты их получил? — почти сгорая от любопытства, спрашивал Чес и с запоздалым смущением понимал, что перебивал друга, но Джон был слишком терпеливым и радостным, чтобы вообще думать об этом, как о чём-то плохом. Он лишь мягко потрепал его по волосам и ответил, почему-то глупо улыбаясь:

— Нет, до тридцати трёх лет у меня ничего не было. Посланец пришёл ровно перед моим тридцать третьим днём рождения и сказал идти за ним. Ведь люди совершенно не понимают того, что выходит за рамки их сознания, и стараются это погубить. Так он сказал, и, после долгих расспросов, я пошёл за ним. Конечно, мы не успели дойти до ангелов — крылья раскрылись на следующий день. Это было что-то типа того, будто ночью во сне у тебя сильно зудит спина, а на утро ты просыпаешься, укутавшись с ног до головы жёсткими белыми перьями. Даже во рту были — гадость какая! — Они смеялись, а Чес пытался представить Джона с крыльями — выходило больше комично, чем серьёзно, даже хорошо, что он избавился от них. — Первое время было мало сказать непривычно — вообще дико, что у тебя за спиной два больших крыла, которыми ты можешь шевелить. Но самой дурацкой штукой было то, что ты не только болтать ими можешь, но ещё и летать на них! Будучи смелым, я полетел далеко не сразу. Наверное, только спустя месяц, уже находясь в поселении. Это совершенно ни на что не похожее состояние, свободное, безумное и одурманивающее, когда ты летишь, словно птица, рядом с птицами, над людьми, городами и их демонами.

Джон закурил, спрашивая разрешения в который раз и в который раз получая насмешливую улыбку. Чесу нравилось быть ангельским пассивным курильщиком, потому что этот смолистый, едкий до слёз и убийственный запах Мальборо стал уже почти естественным, да и какая разница: гианам почти ничего от них не делается, а Джон уже потерял всё, что мог. Своего рода, они были уже глубоко павшей странной парочкой среди всех, находящихся на смотровой площадке. Чес пару раз отбирал белую с серыми буковками сигарету, чтобы затянуться, но, вообще говоря, курильщиком становиться не собирался: не хватало ему ещё болеть в самом разгаре зимы. Но сегодня — исключение из всех мыслимых и немыслимых правил, сегодня надо было делать несколько вещей: сходить с ума, курить и задыхаться химическим дымом, пить всякую лабуду в картонных стаканчиках, расталкивать удивительные вещи по карманам, много смеяться и прикасаться друг к дружке, наконец, просто пытаться осознать простую истину — жизнь обрела такой пустяковый, но такой гигантский смысл.

Они сидели под апельсиновым деревом, над ними свисал круглый солнечный плод; пахло гравием, пылью, свежей травой и сладкой выпечкой из передвижной кондитерской неподалёку. Ну, и сигаретный дым. Куда же без него, въевшегося тонким приторным ароматом в волосы, одежду и душу.

— Но как только я узнал о табаке, меня было не остановить. Об этом узнали все очень скоро, хотя я и старался не курить в поселении. Курил в основном на заданиях в городах, деревнях. Меня много раз предупреждали другие ангелы, что добром это не кончится, а однажды прилетел чернокрылый ангел и обрезал мне мои крылья. Случилось это спустя пятьдесят лет моей службы у ангелов. Но это не значит, что я павший или неправильный ангел: я по-прежнему служу Господу, по-прежнему должен балансировать силы добра и зла, только уже без крыльев. Но, считай, если отрезали крылья, тебе уже всё равно. Потому что дальше падать ангелу некуда, особенно нам, властям, так что можно грешить как хочется, правда, помня о возмездии. Ну, курения это не касается. Разве что убийства, — Джон говорил слишком просто и безразлично о столь грубых и жёстких вещах, и Чес невольно прижал его ладонь к своей груди — чтобы запоздало дать немного своего тепла и поддержки, потому что когда-то давным-давно этого всего жутко не хватало ему.

— Больно было… терять крылья? — проглатывая густой комок, спросил юноша, рассматривая мелкие отсюда скульптуры на соборе Святого Петра и думая: даже там есть место насилию и жестокости. Что уж говорить о лесных существах.

— Да… довольно. Потому что это же часть тебя… — выдохнув, проговорил Джон и тоже устремил потухший взгляд на собор. — В любой сфере одинаково, правда? Что быть гианой и знать, что ты пьёшь кровь, как отменный вампир, что быть ангелом и знать совершенно иной мир Бога. Люди не знают и десятой части. Люди одинаковых конфессий, типа протестанты и католики, ссорятся из-за различий в крещениях, в то время как божества всех конфессий сидят почти что среди нас и попивают кофе, дружелюбно говоря о будущих совместных делах и мирно договариваясь о всяких сложных вещах. Немыслимо, правда? Но так оно и есть. После того, как узнаешь это, смотришь на мир совсем иначе.

— То есть… Аллах, Иисус Христос, Будда, наш Лесной дух и прочие выдумки живого человеческого и нечеловеческого ума сидят в ближайшей кофейне и запросто болтают? — у Чеса и правда слегка дрогнуло, а потом и разрушилось всё представление о мире. Дрогнуло оно, когда он узнал об ангелах от Джона, а обрушилось до основания прямо сейчас. Его друг усмехнулся и качнул головой.

— Да, почти так. Только, конечно, не на Риме свет клином сошёлся. Они могут быть сегодня здесь, завтра в Китае, послезавтра на Филиппинах и так далее. И неизвестно совсем, как они точно выглядят и кем являются. Всё-таки это боги. Они могут быть любыми, могут быть везде одновременно и нигде в частности. Кстати, Лесного духа не слишком любят за его хитрость и коварность, но, говорят, в последнее время он поутих.

— Ещё бы эту тварь кто-то любил… — Чес только хмыкнул, задумался крепко-крепко, представил эту дружную компанию из богов всех религий и даже как-то ужаснулся. Фантазии людей и не людей стали реальны и автономны; не только демоны выходили из-под сознания, но иногда и нечто дельное. Ну, или не слишком дельное, потому что мир во всём мире так и не установился. Хотя если бы установился, может, было бы даже хуже — и в этом плане божества куда мудрее, м?

— У тебя, наверное, остались шрамы после… крыльев, — Чес подумал, что зря спросил это вслух, потому что Джону всё равно было больно об этом говорить. Но тот горько усмехнулся и ласково посмотрел на него.