Орехово-алый мотылёк (СИ)

Закончив петь про качание на люстре, Сиа просипела что-то типа «О-о, перехватывает дыхание, но я…», а в клипе на телевизоре вновь завертелась та нескладная девочка с чёрными короткими волосами и в потрепанном купальнике. Чес вздохнул, подумав, что лучше бы уж он не знал английского в совершенстве, потому что каждая строчка невольно втискивалась в сердце, оставляя шрамы и освежая старые. «Не сдаюсь, я не сдамся, я не сдаюсь, нет-нет-нет», — истошно доказывала певица, а Чес, посыпая пенку шоколадом и миндалём, с усмешкой думал: «Я-то уже давно сдался, Сиа, что мне-то делать?». Пина наконец оторвалась от телефона и приняла чашки на подносы, однако напиток бессмертных, горчайший эспрессо, оставила на барной стойке. Отнесла чашки, затем вернулась; Чес хотел ей напомнить про эспрессо, жаждущий убить чьё-то храброе сердце, но она перебила его, неловко покраснев:

— Слушай, сможешь отнести этот эспрессо сам, ладно? Знаешь что… ты ведь тоже чувствуешь, что кто-то курит? Я нашла этого человека, он скрылся вон там, в углублении, где почти никто не сидит. Я не смогла сделать замечание ему, ну, ты ведь знаешь меня… — она убрала прядь с лица и виновато на него посмотрела. — Каждый год вот уже в течение трёх лет в зимнее время туда приходят и курят. Может, один и тот же человек, но скорее всего несколько разных. Мёдом им там помазано, что ли… И, короче, каждый раз курильщиков оттуда выгонял Таддео, потому что курить у нас запрещено, а Таддео отказывать страшно. Сейчас его нет, брат на эту миссию не годится, потому что мы одного поля ягоды, и я очень прошу тебя сделать ему замечание, отнеся этот эспрессо.

Миниатюрная чашечка с кофе уже стояла на подносе, а в колонках звучало «Я вольна быть величайшей из всех, я жива, я могу быть величайшей здесь этим вечером, величайшей…». Чес иронично думал, вздыхая: «Как жаль, а я нет. Но, видимо, могу приблизиться к этому, если помогу закомплексованной скромняге».

— Я приготовил самый крепкий эспрессо, что мог, — заявил Чес, выходя из-за стойки. — Надеюсь, оно убьёт нашего курильщика после первого глотка, потому что я не люблю выходить к клиентам, ты знаешь, и потому что сигареты, залитые такой горькой отравой, скорым поездом везут к смерти. И да, взамен ты переключишь уже эту Сиа, а то в голове заело.

Чес взял поднос в руки и ухмыльнулся Пине; та досадно нахмурилась, но кивнула — Сиа ей очень нравилась. А в песне звучал уже мужской голос: «Эй, я — правда, эй, я — мудрость павших, я — голос юнцов, эй, я — величайший…». Чес едва сдерживал болезненные спазмы, сжимавшие сердце, а в глазах кололо и жгло. Ровно ничего такого не было в этой песне, но это ничего как раз таки и клеймило его душу.

— Эд Ширан устроит? — недовольно спросила Пина, подходя к компьютеру.

— Вполне.

Теперь зазвучали незамысловатые лёгкие аккорды, но всё было хорошо вплоть до первых слов. Чес опять проклинал себя за почти идеальный английский, подумал, что совершенно не знал, как согнать курильщика, потому что не имел вид клубного вышибалы, а, в основном, конечно же, песня про наркоманку из «эй-класса», наверное, была всё же лучше, чем «я величайшая» от Сиа. Тут хотя бы почти не было каких-то острых слов и умелых завываний, попадающих в душу. «А на улице слишком холодно для полётов ангелов, для полётов ангелов…». Чес подумал: как смешно, почему ангелам вообще может быть холодно? Они должны исправно летать и выполнять свои обязанности, не чувствуя холода и боли; вот видимо поэтому зимой и случаются всякие неприятности, потому что ангелы-то, оказывается, не летают тогда!

— Вот ваш эспрессо, и да, курить у нас запрещено. Для этого есть другие места, например, улица, — Чес отчеканил и, рассмотрев чёрный плащ незнакомца, пошёл было дальше, как тот соизволил ответить:

— Только послушай, что поётся в песне: слишком холодно для гибели ангелов. Потому-то и не курю там, да ещё и ветер ужасно прохладный.

Чес вздрогнул — вышло как-то само и неожиданно, даже сам удивился, как это получилось, но только слегка повернул голову к клиенту, сделав лишь намёк на то, что услыхал его. Сам при этом оставался спокоен — мало ли какую замечательную чушь могут придумать люди, лично он сам наслушался такого вдоволь. Ответил юноша скорее из любезности, чем из собственного желания, и ощутил какую-то слабую предательскую дрожь в голосе, а мысленно вспоминал, как недавно в церкви на него посыпался пепел…

— Так вы и на ангела больно не походите. Ведь ангелы точно не курят, а ещё у них как минимум обязаны быть чудесные мягкие крылья. Или вы их прячете? — Чес подумал: может, и правда прячет? Недавно происходило столько изумительных событий, почему бы и самому ангелу не спуститься на землю? Вдруг это тот самый, пославший ему счастье и пришедший сюда сейчас, чтобы… что? Чтобы с сожалением сказать: извини, тебе счастья не будет, я ошибся, или чтобы вручить его тут же? Юноша заинтересовался и развернулся. Золотисто-пепельный мёд внимательных и ласковых глаз, по-вороньему короткие чёрные волосы, неуместная сигареты в шершавых пальцах и уставшее, такое странно неузнаваемое лицо.

— Ангелы разные бывают. Ты, правда, навряд ли знаешь. Да и мало кто знает… — Чес выдохнул себе в ладонь, имитируя вопль — такой тихий и потому слишком ужасный, прижал к себе поднос (потому что бросаются подносами только в крутых слезливых фильмах, а в реальности за такой шум по башке потом настучат) и отпрянул. Но Чес знал: нельзя было терять головы от простой галлюцинации или от простого совпадения. Мало ли, сколько их жило в мире, похожих на Джованни, сильно уставшего на вид и погрустневшего, который нёс исключительный бред про ангелов. «Просто чёртово совпадение!» — твердил себе Чес, почти убегая от курящего типа ангела, ещё прикрывая ладонью рот, потихоньку шепча себе «Нет, нет, нет! Не стоит играть в такие шутки, судьба!».

Кинул поднос на стойку, перебрался за неё, как за защитный барьер, нырнул в служебную комнату и плюхнулся на диван, прикрыв лицо руками. Всё бы можно было списать на помутившийся рассудок, но внутри… как обманешь чувство? Душа заполыхала, взметнулась в небо, как странно, что Чес до сих пор сидел в этой тёмной комнатёнке, а не летал меж звёзд. Нечто изумительно прекрасное стало упрямо и с явной обидой биться о грудную клетку, прося воли в который раз. Зрение можно было обмануть, знал Чес, потому что, честно говоря, он встречал в своей жизни людей, похожих на друга, сначала на пару секунд зависал, потом судорожно добегал до дома и долго потом бился в истерике, проклиная сволочь-судьбу и её отравленные подарки. Но вскоре привык, когда такое случилось на третий и четвёртый раз. Да, зрение обманывалось и жутко подводило, зато душа всегда была чётким индикатором. И сегодня она явно сдала сбой, иначе ведь… Иначе пора идти по врачам. Так заключил Чес и приложил руку к сердцу, где теперь вдобавок к частому биению было ощутимо такое нежное и тёплое трепыхание, что он не заметил, как по щеке скатилась мелкая стыдливая слеза. Ему стало так обидно и горько, что он потерял это ощущение на долгие девяносто шесть лет.

Дыхание стало суматошным, пол уходил из-под ног вместе с диваном; наконец, свет лампы резанул по глазам, и Чес вскрикнул. В дверях стояла удивлённая Пина. Не дожидаясь её вопросов, Чес быстро проговорил:

— У меня живот скрутило, плохо себя чувствую. Домой пойду, хорошо? Пусть Алдо заменит меня на баре… — Девушка без лишних слов кивнула и поспешно убежала; Чес усмехнулся: вот и поди разбери, хорошее или нет это чувство, ведь в глазах людей можно показаться одновременно счастливым и несчастным. Недолго раздумывая, юноша стянул с себя жёлтую жилетку с рубашкой и штанами, натянул свои привычные серые джинсы и тёмно-зелёную кофту, накинул пропахшее кофейными зёрнами, арахисом и римским дождём чёрное пальто и, на ходу завязывая шарф, выбежал из служебной комнаты. Махнул на прощание Пине и Алдо, сбавил скорость для приличественного вида больного, но, дойдя до угла улицы Тацито, уже бежал.

«Надо отлежаться дома… Может, я и правда переутомился? Или кофе ударило в мозг? Тогда уж вероятнее последнее», — рассуждал уже с усмешкой, почти забыв про потрясение и списав его на обман зрения, потому что что же ещё? Ведь не раз, не раз было!.. На пятый раз надо было не удивляться, а просто разговориться с человеком — ради интереса. Хотя… нет, Чес бы не смог этого сделать; его охватывал ужас сиюминутно, когда он видел человека со схожей комплекцией тела, что и у Джованни. Даже до сих пор дыхание было рваным, а сердце — пьяным и бешеным, каким не было уже очень долго. Весь мир разлетался в большие лёгкие перья, разноцветные и зыбкие; машины летели вниз, люди летели вверх, облака пешком перекатывались по асфальту и желали добраться до Ватикана, а солнце и было этим самым Ватиканом…