Орехово-алый мотылёк (СИ)

Чесу понравились фотографии, найденные в Интернете: всевозможные виды мороженого вперемешку с видами на летнюю веранду, где ярко слепили на солнце жёлтые, казавшиеся почти золотыми стулья и аккуратные белые столики, а внутри было как-то уютненько, но как именно — вопрос уже сложный, потому что он уже забыл, как всё выглядело изнутри, ведь просмотрел кучу кафешек до него и после. Чес немного волновался, но, зайдя внутрь и вдохнув запах ванили, красного вина, свежих белых роз на подоконниках и нежного молочного латте, ощутил так явственно и точно: он нашёл своё место, может быть, не такое престижное, но родное уже с порога. Фиолетовый потолок с плоскими жёлтыми кругляшами лампочек; деревянные лакированные и кирпичные стойки; целый стеллаж с голубыми, сиреневыми, красными, чёрными и серыми бутылками; огромные прилавки — в одном больше двадцати лотков с мороженым: зелёное, покрытое фисташковыми опилками, белое с россыпью ягод сверху, кремовое с орехами и шоколадом, жёлтое с дольками лимона; свободные полки около стен были украшены горами бананов, персиков, яблок, мандарин, ананасов, дынь, а на прилавках в огромных стеклянных посудинах лежали порезанные киви, клубника, дольки апельсин; недалеко от них находилась широкая пластмассовая колба полтора метра в длину с готовыми вафельными стаканчиками. Всё это шло полукругом и совсем пестрило в глазах. Чес остановился на пороге и жадно разглядывал это место, как будто впервые заходил в подобные заведения; правда, за раз не успел осмотреть всё, а так хотел. И судьба явно дала ему шанс сделать это.

***

Чес знал, что слишком безбожно обращался со временем. Ведь ещё каких-то жалких четыре года, и он будет отмечать ровно век, как очнулся и начал скудно проживать эту жизнь. Время шло быстро, особенно когда ты вечно живущее существо; вместе с тем время шло не продуктивно, потому что юноша перечитал труды экзистенциалистов и неожиданно горько заключил: видимо, бесконечная жизнь и правда не имела смысл. Вообще хоть какой-нибудь, как её ни наполняй. Поэтому зачем становиться значимым и важным, если уже через несколько лет придётся вновь стать никем и ничем?.. Чес позволил себе в этой жизни расслабиться и не отвечать на такие вопросы; просто зарабатывал небольшую сумму денег, которой хватало сполна, и гулял вечерами по Вилле Боргезе, наслаждаясь хвойно-едким и приторно-страстным ароматом леса. Он думал, что через три года Рим уж точно надоест, потому что все основные маршруты были пройдены, все мрачные углы церквей исследованы, все башни покорены, а все таинственные места парков облюбованы. По крайней мере, так было с остальными городами, в которых он жил; здесь же было нечто нереальное, малопонятное его искушенному разуму.

Каждый день Рим специально для него становился особенным, разным, удивительным; ещё вчера здание напротив было обычным скучным зданием, а сегодня там виднелась маленькая каменная икона, настолько органично вписывающаяся в стену, как будто она там висела с самого начала. Или Ватиканский собор: что могло быть статичнее и неизменнее этого гиганта? Но все было не так: третий по счёту алтарь в левой галереи всегда был наглухо закрыт, а однажды открылся, причём рядом не было охраны и вообще людей, поэтому Чес не смог остановить себя и зашёл внутрь. Весь пол был усыпан бело-красными лепестками роз, настолько плотно, что не было видно мраморных плит, и Чес подумал, что кому-то пришлось слишком расточиться, чтобы напокупать столько роз. Стоял удивительный аромат, а маленькая дверца за алтарём была заманчиво приоткрыта. Чесу слишком не вовремя вернулось детское любопытство, и он нырнул туда. Спустился по тёмной обшарпанной лестнице вниз, уже начиная сомневаться в своей затее, но наконец заметил небольшое углубление, в которое можно было пролезть только на четвереньках. Будучи предосторожным взрослым, Чес во-первых заглянул туда и ахнул. Это была маленькая каменная комнатка метр на метр, высотой не более полутора метров, так что встать на ноги нельзя, зато сидеть — с удовольствием; на полу в допотопном светильнике горела свечка — не имитация свечки, а самая настоящая, со стекающим воском и шипящим фитилем. Чес ощущал себя ребёнком, сделавшим такое чудесное, но вместе с тем и личное открытие, доступное только ему.

Конечно, он прополз туда. И даже рассмотрел эту спрятанную ото всех комнатку: на стенах были выцарапаны обрывки молитв, матерные словечки, целые истории, такие грустные, что Чесу захотелось обнять их автора крепко-крепко и пожелать не сдаваться. Были и экстравагантные подписи типа «Я демон, спасите меня», «Сегодня я насчитал целых одинадцать жизней в простой кофейной чашке на улице Кола ди Риенцо» (Чес ухмыльнулся, подумав, что это могло быть сделано в их кофейне — она находилась на той улице), «Ватикан — самое честное хранилище личных демонов каждого», «Мой ребёнок превратился в ворона и упорхнул, я испугалась, а потом не заметила, как полетела сама», «Я грёбаный ангел, и что мне теперь делать?..», «Я вернулся из Рая, там не круто». Чес смеялся, задумывался, хмыкал, читая эти надписи и проводя рукой по шершавым выскребенным словам. Конечно, какая тут к чёрту правда, но придумано незаурядно, этим людям надо бы книги писать.

И не только это: табачный запах в его кофейне, когда в ней никто не курил, найденный в старой книжке на квартире-студии номер телефона, который записывал точно не Чес, но он решил позвонить зачем-то по этому номеру и услыхал на автоответчике чудесную и загадочную историю, которую тут же записал, и не знал, что с ней делать; упавший на него в парке Боргезе кленовый лист, так похожий на тот самый лист, что вывел его к Джованни многие годы назад, и резанувший сейчас по кое-как заплатанной душе; католическая церковь недалеко от кофейни, где неожиданно сверху на него стряхнулся пепел, но, подняв голову вверх, Чес увидел только тёмные своды, а проходивший мимо священник заметил, что так сами ангелы говорят людям: «Терпи до счастья». И как тут поспоришь — пришлось терпеть, хотя юноша не верил в это, да и вообще — в своё счастье уже давно не верил. Потому что его счастье было давно проиграно. И за почти целый век он так изъел себе душу этими вопросами и воспоминаниями, что сейчас мог ощутить боль лишь в крайних случаях. И он совсем не думал, что такой крайний случай случится спустя три года его работы в кофейне, в 2017 году, в конце января, когда Рим вздыхает облегчённо от туристов и принадлежит ровно до весны своим жителям.

Было светлое туманное утро, сиреневые часы показывали чёрными стрелочками одиннадцать; в самой кофейне на высоких стульях перед зеркалами сидели русские туристы, попивавшие свежесваренный Чесом капучино и поедавшие разноцветные эклеры; где-то в углублении полукольца кафе сидел ещё какой-то посетитель, а может, и несколько — Чес не заметил, зато веранда была полна людьми. Низкая и миниатюрная официантка Пина, полного имени которого не знал никто, быстро бегала туда-сюда с подносами вместе со своим братом Алдо; в своих жёлтых жилетках, брюках и пилотках они были похожи на больших неправильных пчёл, запертых в кофейне за плохое поведение в своей прошлой жизни. Сегодня музыку внутри кофейни ставила Пина; вчера был день Чеса, а позавчера — Алдо, а вот завтра поставит свой плейлист наконец вышедший после болезни Таддео, раздатчик мороженого, а то Пина задолбалась работать на два фронта.

Тряхнув блондинистыми короткими кудряшками, Пина подошла к бару и попросила Чеса сварить два латте, один мокка и посыпать всё сверху тёртым шоколадом и миндалём, а ещё один крепкий эспрессо. В джезве вода уже закипала — юноша любил готовить кофе вручную, именно поэтому их кофейня стала одной из тех, где готовили кофе по-настоящему, а не в кофе-машине. В колонках звонко голосила Сиа, в нос опять ударил табачный аромат, такой едкий и погибельный, один уже запах — как маленькая смерть, за стойкой Пина строчила очередному парню сообщение с поцелуйчиками, бренча пальцами по виртуальной клавиатуре, а вот кофе и подоспел, теперь надо добавить специй, молока и… Невероятный запах, в который Чес влюбился почти сто лет назад, заглушило чьё-то курево, доносящееся наверняка с улицы.