Орехово-алый мотылёк (СИ)

Неловко цепляясь рукавами пальто за ветви и заросли, обдолбив все ботинки, Чесио наконец вышел к мостику — даже удивился, что нашёл его в почти идеальной целости, хотя спустя сотню лет на этом месте уже можно было срубить лес и устроить ферму, попутно сломав смешной и нелепый мост. Нелепый… как и всё, что здесь происходило. Юноша, не заботясь о том, что мост мог бы упасть в любой момент из-за своей древности, бегом зашёл на него и, крутанувшись на одной ноге, позволил себе блаженно приземлиться на холодный песочный камень, сквозь щели между которым шептались мелкие речные духи, ну, а сейчас… сейчас всё звонко молчало. Юноша лежал на спине и глядел на лилово-мрачное небо; с щеки на камень слишком громко упала капля, и Чесио вздрогнул. Очнулся, вскочил, стал смотреть вокруг себя; ошибочно думал, что мост ещё был плавным переходом между двумя контрастными мирами, и в этом Джованни также вечен и молод, как и он. Но вокруг был только ещё более поседевший лес и едва понятное присутствие Лесного духа, чёрт бы его подрал.

Чесио ощущал на себе глубокие порезы и уколы, но, глядя на руки, живот, не видел ничего такого. Было больно и жутко, он лежал на камнях, а нечто эфемерное и гадкое безбожно избивало его; наверху вновь ругались небесные божки и посылали молнии на землю, а рядом с ними плакали их несчастные жёны-облака и потому вокруг забренчал редкий дождь. Юноше стало холодно и противно, и он уселся на бортик, на то самое место, где они с Джованни потихоньку становились одним целым. И вот, стали: правда, половина этого целого осталась одна во всём мире и была совсем не приспособлена жить вот так. Чесио чувствовал себя глупо и униженно; скрутило живот, а вода манила своим почерневшим жидким миром и таким далёким тёмным дном. В том мире Джованни, конечно же, сидел рядом, в своей дурацкой широкой кофте серо-зелёного цвета, и улыбался. Улыбался как всегда тепло и понимающе; Чесио задрожал, прикрыл руками рот и замотал головой. Слишком всё это было реалистично. Джованни что-то говорил, но его не было слышно; Чесио читал по губам — научился за пару секунд — и узнал, что друг простил ему ложь, убийство и ещё много чего. Он говорил: я не знаю, что с тобой случилось и почему ты так сделал, но, верю, ты сделал это не потому, что хотел, а потому что тебя что-то заставило. Юноша кивал ему, пытался кричать что-то в ответ, боялся повернуть голову влево и не увидеть Джонни, а увидеть только своё помутнение рассудка, и почти готов был заплакать. Причём ведь заранее знал, что просто позволил себе сойти с ума, но поддался, как пятилетний ребёнок.

Наконец в отражении зримо расправились пламенные, рыже-алые крылья с коричневыми прожилками, как у дракона на плакате китайского ресторанчика в подвале на их улице. Только эти крылья полностью состояли из дрожащего на ветру пламени; слишком красивое помутнение разума, но со вкусом, не поспоришь. Джованни в отражении не смотрел удивлённо, только продолжал улыбаться, а Чесио ощутил только одно слово: пора. Что именно пора — совсем не имело значения, просто пора; слово с привкусом горячности, безумия и слабоумия, иначе в его случае не скажешь. Юноша взмахнул вверх на импровизированных крыльях, только забыл: проекция этих крыльев на реальный мир не распространялась. В итоге он просто плюхнулся в ледяную воду и стал плавно уходить ко дну; даже не стараясь выплыть, почему-то с облегчением думал: хорошо, что оставил сумку на мосту, документы, обратный билет и деньги не превратятся в тряпочку. Вода сковывала ледяными жгутами мышцы, а водоросли, вплетаясь в волосы, всё больше превращали мысль спастись в мысль утонуть с концами. Слишком сладко и убийственно было это чувство; его ещё сильнее подгонял образ Джованни, так бессмысленно привидевшийся.

Всё-таки юноша выплыл, но выплыл бездумно и неосознанно, повинуясь глупому инстинкту и глупому собственному голосу. Чуть не задохнулся, жутко замёрз, но, лёжа на мшистом берегу, чувствовал себя ещё несчастнее, чем под водой и с мнимыми огненными крыльями. Под водой — да огненные крылья; его безумие отличалось ото всех остальных изумительным вкусом. Но легче от этого, честно говоря, не становилось. Чесио поднялся, чувствуя себя униженно и обмануто (кем, правда, но уже было без разницы), поплёлся к мосту, чтобы забрать вещи, и затем почти побежал через лес напрямую к своей старой индустриально-миланской жизни, покрытой городской плесенью и изголодавшимися воронами. Очень боялся, что воображаемый Джованни вдруг выскочит из-за дерева и этим приторно убьёт его. Поэтому нёсся так быстро, что без проблем бы смог перепрыгнуть черту между жизнью и смертью и бежать дальше уже по чёрному обугленному лесу с кроваво-красной листвой; однако даже здесь не преуспел, а просто чуть не задохнулся от жидкого раскалённого свинца в лёгких.

Совершенно ожидаемо, по всем прогнозам погоды, по стеклу несущегося поезда косыми штрихами начали стекать капли; Чесио бездумным взглядом провожал серо-изумрудную кашу из неба и высоких кипарисов. На щеке застыла кровь от длинной царапины, а волосы были полны репейных колючек и сухих прошлогодних листочков. Юноша думал, что больше никогда не поедет сюда, потому что этот мост мог лишь подразнить его, но не давал либо полностью отрезвиться от с ума сводящих фантазий, либо сойти с ума окончательно неоспоримо, а затем очнуться на мягком рассыпчатом дне реки, будучи оплетённым водорослями без единой возможности всплыть. Одежда, кстати, до сих пор не высохла, но после дождя это не казалось выдающимся событием.

Чесио, будто наяву вдруг встретившийся с Джованни, решил, что впредь не будет вспоминать о нём, потому что всё это теперь казалось слишком хорошей ложью, слишком далёкими годами, для настоящих людей несуществующими, а, стало быть, и для него тоже. Как и все порядочные горькие воспоминания, образ темноволосого парня станет призраком, который будет причинять мало боли, но постоянно будет ходить за Чесио по пятам, не отпуская его ни на секунду. Каждая малейшая ассоциация с Джонни будет болезненно отсылаться к нему самому и смачно отравлять действительность. Чесио не знал? Знал. На удивление всё знал. Но собственных демонов выгонять было поздно да и бесполезно; как он, без них-то?.. Потому и смирился, понимая честно, что другого нет смысла ожидать, а уж тем более, что это другое будет ещё лучше. Юноша не знал, откуда такой полуздравый взгляд на вещи после столетия отсыпания, но главное, что доля здравого там была.

Было даже удивительно, почему после этого жизнь не пошла по наклонной. Хотя уж лучше бы так, чем обыкновенная ровная прямая, никуда не выходящая, никуда не стремящаяся.

========== 8’ Ангел, улицы и Рим. ==========

Комментарий к 8’ Ангел, улицы и Рим.

Плейлист, вдохновивший:

♫Sia – The Greatest (feat. Kendrick Lamar)

♫Ed Sheeran – The A Team

Жаль, что никто не отписался под работой. Колоссальные силы и вдохновение были отданы впустую. Но это уже не удивляет.

Самыми сложными оказались первые лет двадцать: потому что, несмотря на казавшуюся адаптацию в этом скованном мире, Чесио, оказывается, почти не знал ничего о нём. Семь лет учёбы заставляли мозги кипеть и плыть, особенно сложно давалась Чесио грамматика итальянского языка и заставляющая лезть на стенку жестокая физика. Юноша нигде особенно не отличался, разве что на музыке сумел под конец прочистить связки и как следует распеться. Закончил эти курсы, куда ходили такие приятные и милые люди, и Чесио думал: если бы даже не съел таблетку, спасающую гиан от их природной напасти, то вот точно бы не стал их раздирать, даже пребывая в своём неосознанном состоянии. После окончания школы вместе с сорокалетними дядями и тётями он долго не знал, куда ему деваться. В этом плане невероятно помогла мать, которая пристроила его по знакомству продавцом в кондитерскую — Чесио знал, что не слишком одарён хоть чем-либо, чтобы замахиваться на высокие должности, но и на этой долго задерживаться не хотел. Просто из-за пока ещё сохранившейся чуждости мира он не мог вливаться в его гранитный бетонный поток слишком быстро; мысли его ещё витали меж легкомысленных деревьев и собирали пучки из лютиков и фиолетовых цветочков льна.