Десять затяжек (СИ)

Мысль о Константине как-то разом заставила его взбодриться и даже приоткрыть один глаз: в комнате было светло, сквозь щели между шторами пробивались лучики света, и вообще таким уютом веяло здесь, что Креймер не сразу понял, где находится. И понял он это даже не через минуту — нет, он не был глуп, просто стал с чего-то недоверчив к происходящему. Будто, разочаровавшись в своих действиях за последние две недели, он решил относиться с подозрением теперь ко всему, что начинало походить на его мечту. Ведь всем ясно, что мечты не сбываются, по крайней мере, в нашем мире. Чесу казалось, что это простое правило он вывел для себя вчера, хотя вчерашние события помнил ещё совсем смутно.

Он быстро сел на постели, отодвинул одеяло в сторону и неловко дотронулся до своей щеки, потом зашипев от несильной, но острой боли — и сразу всё мгновенно вспомнилось. И его безумный, лихорадочный бег с закрытыми глазами, и едва не сбившая его машина, и спасший его Джон, который и оставил такие смачные удары за всё, не только за мнимое желание самоубийства, и он сам, нелепо радующийся чему-то в той безнадёжной ситуации и прошептавший ему, вероятно, какую-то очередную глупость. Всё это пронеслось слишком резким, поставленным на двойную скорость фильмом-экшном в его голове, что Чес даже не сразу поверил, с ним случилось ли это в действительности. Но щёки жгла приятная боль, и яркие воспоминания вырисовывались в мозгу быстрой кисточкой какого-то художника. «Значит, правда…» — изумлённо заключил Креймер, согнувшись и зарыв пальцы в волосах. Он был и рад, но как-то мгновенно начинал немного расстраиваться, понимая, что напрочь ничего не помнит из сказанного вчера за весь день: может, лишь слегка слова Джона, но и то отчётливо и достоверно лишь последние. Чес помнил весь букет обзываний, что собрал вчера для него Константин, но от этого вопреки всему чувствовал себя счастливо.

Он понимал, что тянуть время нельзя: пока в памяти свежо хотя бы представление о вчерашнем, нужно завершить начатое. По крайней мере, внутри него было такое ощущение, а ощущения не спрашивают, хотим мы того или нет, они просто берут и заставляют нас делать, хотя мы можем вовсе не подозревать, что говорить и как действовать. То же было и с Креймером. До него только сейчас дошло, что он в доме Константина. Это было ему, в принципе, всё равно; волновал вопрос, а где сам хозяин? Улетел? Остался? И тот, и другой варианты, хотя в корне и были разными, имели некий неприятный осадок за собой. Чес даже запутался, во что ему верить, когда вставал и направлялся к двери.

По пути он заметил зеркало и погляделся в него, чтобы понять, не всё ли так страшно: оказалось, что правая щека слегка припухла, а на месте второго удара, в левую, красовалось небольшое красное пятнышко. «Видимо, всю свою ненависть Джон вложил в первый удар», — с усмешкой подумал Креймер, в итоге решивший, что с таким видом можно выходить на люди. Теперь оставалось сделать последний шаг: открыть дверь. Чес даже не старался прислушиваться, были ли звуки за стеной, а лишь молниеносно открыл дверь и ворвался на ту самую кухню, служащую одновременно и гостиной.

Он точно не знал, можно ли ему, после стольких своих слов, так беспечно радоваться тому, что Джон здесь, преспокойно сидит на стуле и выкуривает очередную сигарету. Он даже не знал, что ему говорить, что делать, как смотреть. Не сказать же «Джон, я проснулся!» или «Доброе утро»? Не начинать же сразу с главного, не говорить же сразу огромных речей, не просить же прощения?.. А что делать? Тупо стоять, прижимаясь к двери, словно нашкодившему ребёнку, с понурой головой и непомерным чувством стыда? Беззаботно сесть за стол и выпросить чашку чая, потом получив ею по голове? Чес, только выйдя из комнаты, сразу остановился и так никуда и не сдвинулся больше, чувствуя, что сама кухня начинает напоминать ему то, о чём он вчера здесь так развязно рассуждал. Константин медленно перевёл свой взгляд со стола на него и хмыкнул. С этого-то момента стыд и стал наполнять его, словно вода ванну. Креймер не мог сказать, что выражал взгляд того: или он сам разучился распознавать взгляды Джона, или тот научился хорошенько прятать их значения, было непонятно. Голос раздался столь неожиданно, что Чес боязливо вздрогнул, сам от себя такого не ожидая — казалось слишком большим счастьем вот так запросто на следующий день слышать Константина.

— Выспался? Дурь сошла? — Креймер бросил быстрый взгляд на него и мелко кивнул, потом вновь опустив глаза. Проговорил это Джон обыкновенно, без злости, но и без шуток — так он разговаривал всегда. И это также двояко повлияло на его водителя: вроде, не гневается, значит, всё в порядке, но из-за отсутствия хоть какой-нибудь мягкости в голосе становилось неуютно.

— Ну, тогда можешь смело уходить — больше предоставлять койко-место я не собираюсь, — Чес резко вскинул на него свой взгляд, испытывая бурное несогласие в душе. Но от его спокойного вида, флегматичного тона и равнодушного выражения глаз начинаешь скатываться в тихое, жалкое повиновение, смешанное лишь с каплей несогласия, но и то оно окажется подавленным. Креймер знал, что нельзя так тускло заканчивать вчерашнее яркое представление; да-да, свои слова начали потихоньку вспоминаться. И он посчитал, что они были слишком важны, чтобы сейчас преспокойно уходить, ни в чём не разобравшись.

— Джон… — Чес хотел начать смело, но получилось как-то скомкано и вяло. — Джон, ты же не думаешь, что я всерьёз уйду, не поговорив с тобой?

— Думаю, — кивнул Константин. — Потому что вчера я наслушался вдоволь.

Чес медленно подошёл к столу и аккуратно сел на стул рядом, судорожно выдохнув. Нужные слова никак не шли в голову, а просто так что-либо говорить было бесполезно, ибо убедить напарника не так-то и легко.

— Но… Джон, я хочу сказать совсем иное, — потирая виски, напряжённо начал Креймер. — Мне безумно стыдно за вчерашнее. Однако проблема в другом: я, кажется, говорил правду, и… — он запнулся, кинув быстрый взгляд на него. Тот усмехнулся.

— И что? Может, выпьешь для храбрости? — ядовито спросил он, стряхивая пепел. Чесу стало жутко стыдно в сто тысячный раз.

— Прекрати, пожалуйста! Я хотел сказать только, что во всех моих словах, по сегодняшним воспоминаниям, была лишь правда, — он прямо глянул на него. — И я уверен, ты имеешь какое-то мнение на этот счёт.

— Я его уже вчера сказал.

— Но я его так и не понял, когда ты меня спас. И вообще зачем-то побежал за мной. Ты не провидец, чтобы знать, попаду я под машину или нет.

— А я ещё раз доказал своё мнение, пару раз хорошо по тебе треснув.

— Тогда я не понял твоего мнения вновь, когда сказал тебе что-то шёпотом, помнишь? (Тут Джон напрягся) Я не понял, проснувшись живым и не на улице, не понял, когда вошёл сюда и увидел тебя совершенно спокойным, в то время как обычно такое бы заставило тебя поубивать всех и вся, не понял, наконец, когда начался этот спор и ты растерял все свои доводы, цепляясь за нечто мелкое и несущественное. Значит, ты сейчас имеешь, что сказать, — да, Чес и сам был поражён, однако понимал, что с каждым словом начинал убеждаться в своей правоте. Голос звучал смелее, а последняя фраза вообще выглядела приказом; он, конечно, так не хотел, но понял, что с прирождённым упорством Константина нужно бороться только так. Собеседник же отчего-то усмехнулся, покачал головой и неспешно произнёс:

— Какой ты!.. Уже не тот глупый мальчишка… Однако точно ли ты уверен, что хочешь знать, что я думаю насчёт твоих слов? Точнее, не так: уверен ли ты, что помнишь всё, что сказал? — Креймер ощутил серьёзность в голосе собеседника и начавшую проявляться откровенность — значит, нужно использовать эту возможность, пока Константин благосклонен, на всю катушку.

— Да, уверен, — будучи не совсем уверенным, сказал Чес. — Правда, ещё со вчерашнего дня не помню, что я произнёс в конце. Перед тем, как потерял сознание. Что-то типа «Джон, прости…» А так можешь говорить своё мнение, я жду этого, — Джон тихо, даже как-то горько рассмеялся, вновь хмыкнул, покачал головой и встал с места, направившись к нему.