Десять затяжек (СИ)

— Вот как… Я не прошу жалости — это мерзкое чувство, — твёрдо начал Креймер, вздохнув. — Я же говорю, что вообще ничего не прошу и не просил. Уже привык ничегошеньки от этой жизни не получать. Точнее, не получать сильно желаемого и невозможного. Ты говоришь, что я глуп и добиваюсь глупой цели… — Чес улыбнулся, на пару секунд прикрыв глаза, — не буду спорить, ты прав. Господи, я говорю, кажется, совсем как трезвый, правда? Это плохо… Но: ты можешь называть мои цели глупыми сколько хочешь, однако они будут моими. И продолжат так же, как и обычно, много значить для меня. Понимаешь, я чувствую, что совсем-совсем не мужчина и не веду себя так, как предписано моему статусу… — Креймер почесал голову, отведя глаза в сторону, — но вместе с тем я хочу думать, что некоторая мужественность во мне всё-таки есть. Мне кажется, не каждый ненавидящий курение так запросто в один момент сможет переменить своё мнение и начать курить. А впрочем, я всё жалею себя и говорю не по теме.

Он подошёл ближе к отодвинувшемуся от него Константину и, приподняв голову, пристально взглянул на него.

— Но ты, Джон, в одном ты ошибаешься. Ты другой… я верю, я знаю. Да, пусть я не отличаюсь ни особой сообразительностью, ни наблюдательностью, ни знанием людей, но… — Чес слышал, как неровно скакал его голос, а нервы уж, наверное, и подавно все истратились — по крайней мере, было такое ощущение, — но у меня есть на душе такое ощущение, что ты хороший человек. И оно из того рода ощущений, которые навряд ли могут ошибаться. Уж я-то знаю… — голос невыносимо хрипел, он вновь прокашлялся.

— Однако, видимо, — начал чуть позже он, подняв голову и горько улыбаясь, — это теперь всё не имеет значения. И никогда не имело, — тут же поправился. — Ни все эти затяжки, ни мои глупые затеи, ни пару лет знакомства. Ничего это не могло заставить самого повелителя тьмы сдружиться с кем-то. Да и заносчивый водитель много чего требовал. Ужасный эгоист! А теперь ещё и напился и несёт всякую чушь, не давая уехать. Я понял, знаешь, я понял. Всё понял, — улыбка уже на грани срыва в отчаяние… хотя стоп: Чес уже там давно. — Моё простое желание оказалось слишком жёстким требованием, так? — мягко спросил Креймер. — Я соглашаюсь со всем, что ты сказал, кроме одного, но ты это уже знаешь… Я хотел, чтобы мы распрощались дружно, но это было бы очень скучно. Но прости. Прощай, Джон, — с этими словами он стал делать широкие шаги назад, уже не имея возможности остановить дрожь во всём теле. — Кажется, тебе скоро нужно выходить. О такси не заботься: станет меньше на одного пьяного — ничего страшного!

Чес стрелой выбежал из душной кухни, всё теперь давило здесь на него: и стены, и запах табака, и родной стол, и Джон. Он чувствовал, как ежесекундно что-то подступало к горлу; он прикрыл глаза, словно боясь чего-то, поэтому бежал вслепую, лишь только по звукам машин поняв, что оказался на улице. Хотелось бежать как можно быстрее, хотелось развить скорость, как у самолёта, и вылететь, желательно из своего тела, и лететь, лететь; лишь бы скорее, поскорее от этого места. Бежать, и всё равно, что творится вокруг, сколько сбито им пешеходов, сколько сотен раз засигналили ему машины. Но это метафорично; на деле всё оказалось куда проще и быстрее. Креймер не знал, сколько уже бежал — часы в его голове сломались уже давно. Он также не знал, куда бежал: сквозь плотно закрытые веки лишь изредка просачивался резкий свет фонарей или чего-то ещё. Чес лишь помнил, что куда-то слишком резко свернул, далее яркий свет откуда-то слева резанул по глазам, громкое, прямо истошное бибиканье заставило его будто бы проснуться, а какая-то сила быстрым рывком откинула его назад. Креймер приоткрыл глаза, провожая глазами уехавшую машину, и не понимал, почему остался жив. Рывок был не его, а искусственный. Чья-та рука ощущалась на затылке. Чес усмехнулся, подумав, что кто-то только зря сжалился над бедолагой, — уж лучше, по его мнению, ему было дать умереть. Ибо это довольно непросто, когда неожиданно понимаешь, что всё, к чему стремился, полная лажа и чепуха. Нет-нет, Чес не был суицидником, но если бы смерть наступила сейчас легко и внезапно, то смиренно и без сожалений он принял бы её холодные объятия.

— Ублюдок, так и знал, что ты чуть не сдохнешь! — но родному раздражённому голосу Креймер всё понял, улыбнувшись. Его жёстко развернули, грубо схватили за одно плечо; Чес увидел сквозь пелену дождя (Господи, был ещё и дождь?) полыхающие неестественной злостью глаза, а после какого-то резкого маха не удержался и повалился прямо в лужу, ощущая пульсирующую боль на правой щеке. Во рту стал ощущаться неприятный привкус крови, Чес сплюнул её, едва удерживаясь на локтях. Его вновь подняли сильные руки, заставляя встать; Креймер старался увидеть Константина, но видел лишь расплывчатый силуэт и чувствовал исходящий от него гнев. Он искренне не понимал, что происходит: лишь дождь глухо бренчал по крышам, слышались надрывные вздохи и мерный шум проезжавших мимо авто. Люди, если и были, наверняка поспешили отойти от них; Чес бы с радостью последовал за ними, если мог, ибо Джон Константин в злости — зрелище не из приятных.

— Креймер, твою мать, так и знал, так и знал! Гадёныш мелкий!.. Сначала что-то боробит не своё не наше, — говорил уже далеко не спокойно Джон, схватив его за грудки и с каждым словом грубо встряхивая, — а потом бежит под машины! Дурак, идиот ты, понял? Суицидник грёбаный! — Чес не ощущал боли, не ощущал стыда, лишь какое-то приятное удовлетворение внутри — ведь Константин сейчас заботился, пускай жутко по-своему, но заботился о нём. Он принял с улыбкой даже второй удар по левой щеке, только на этот раз его удержала от падения крепкая хватка. Ему нравилось чувствовать эти удары, заставлять вечно равнодушного Джона сейчас так беситься. Может, «беситься» слишком громкое слово, а «раздражаться», наверное, в самый раз.

— Ну, что, доволен? Из-за тебя я опоздаю на самолёт… чёрт бы тебя побрал, глупый мальчишка! — Константин больно схватил его пальцами за подбородок и сжал его, приблизив лицо к себе и вглядываясь в него. Его дыхание, ощущал с горящими щеками теперь уже не от смущения Креймер, было неровным, к чертям сбившимся, но таким тёплым и приятным, что он не смог сдержать улыбки.

— Что ты улыбаешься, кретин? Тебе, конечно, смешно! Но мне не до смешного, когда такое происходит! — Джон отпустил его подбородок, жёстко толкнув руками в грудь так, что Чес едва устоял на ногах, а потом вообще подошёл ближе к готовому ударить его хорошенько ещё раз Константину, не боясь быть насмерть избитым. Пока тот был в замешательстве, Креймер решил использовать эту возможность, потому и, легко поднявшись на носочках, взял напарника за ворот рубашки и, добравшись до его уха, быстро прошептал что-то, из чего сам понял только начало: «Джон, прости, но я…» Чес не понял, что было дальше, кажется, он отключился, упав головой на плечо Джона с беспечной улыбкой на губах; сквозь угасающее сознание к нему гулко прорвалось: «Креймер, чёрт возьми, нет!» Ему уже стало всё равно, какой бред он там шептал, чем потом всё закончится, где он очнётся — на душе появилось чувство удовлетворения. Наконец натянувшаяся и готовая порваться в любой момент струнка в нём ослабла; наконец он смог заснуть спокойно, зная, что что-то важное он всё же брякнул. Пускай Джон вновь сочтёт это глупостью, зато на душе было легко.

Чесу уже даже во сне казалось, что вся история завершилась, хотя он не знал, что всё только начиналось…

========== Затяжка 10. ==========

Тебе нужен тот, с кем можно отправиться в Ад.

Тьюсдей Уэлд ©.

Чес думал, что проснётся или на улице, или в больнице, или в полиции, но никак не там, где оказался в действительности. Как только сознание вернулось к нему, он ощутил под собой тёплую кровать, под головой — мягкую подушку, а на себе — тонкое одеяло. Правда, тогда это ещё не означало, что он находится не в больнице, однако уже отбрасывало самые худшие варианты с полицией и улицей. Не сказать, чтобы он чувствовал себя прекрасно, но, за исключением головной боли и какой-то смутной эмоции внутри, всё было довольно хорошо. Вчерашнее казалось, естественно, неким кошмарным сном. А может, и не кошмарным, но пронеслось это так лихо, что теперь Креймеру нужно было приложить много усилий, чтобы вспомнить, что такое вчера он говорил и делал. А ощущал он, что говорил и делал очень много… За себя было, конечно, стыдно, однако Чес понимал, что иначе поступить не мог. Да и сейчас на душе было так спокойно, будто он сделал и сказал то, что так давно желал: некоего рода свобода теперь ощущалась им заместо прежнего волнения. Хотя он не мог знать, поступил ли правильно, не высказал ли какой-нибудь абсурдной мысли. Впрочем, ему казалось, что сделал он не только это и что краснеть ему придётся долго, если когда-нибудь он встретит Джона.