Десять затяжек (СИ)

Он хотел проследовать за ним, а в итоге где встал, там и остановился, опёршись о стол рукой и не сводя глаз с тёмного проёма. Где-то там, во мраке прихожей, что-то искал напарник, отвечая пока спокойным молчанием на его вызовы. Когда его силуэт резко выделился на фоне тьмы и вдруг появился на кухне, Чес трусливо икнул, только глянув на него — если бы жизнь была не жизнью, а комиксом, то в нём бы Джона нарисовали с кроваво-огненным ореолом вокруг. Ибо гнев так и пёр чем-то невыносимым на него; и дело было не только во взгляде, а, казалось, во всём.

— Чес Креймер, — начал не то чтобы холодно, а даже леденяще Константин, продвигаясь вперёд, — заткнись. Ты можешь наговорить сейчас кучу всего ненужного, а за себя я не ручаюсь: возможно, ты и не выйдешь после своих слов живым. Поэтому тебе сейчас лучше прикрыть свой ротик и следовать моим действиям, — он подошёл ближе и брезгливо посмотрел на него. Сначала Чес боязливо сжался, а потом, будто припомнив, что он пьян и ему можно чуточку больше, чем обычно, смело выпятил грудь вперёд и воинственно глянул на напарника.

— Не переводи тему, Джон! Я же спросил и хочу знать ответа… И дашь ли ты мне наконец сегодня закурить? — Креймер с манерной усталостью уселся обратно за стол и достал откуда-то свою первую сигарету. Константин остался безмолвным и лишь поднёс к его лицу зажжённый огонёк; Чес, видно, что недовольный, закурил, пуская дым хаотично во все стороны и морщась.

— И всё же я не понимаю, как ты это любишь… — скривившись, говорил Чес и пару раз закашлялся. Джон отошёл к кухонному столику и упёрся об него, что-то набирая в телефоне.

— Будто ты это не любишь. Добровольно же пошёл курить, а значит, не можешь не любить это дело, — Креймер хмыкнул и тут же встал, направившись к нему. Когда мобильный уткнулся в грудь Чеса и толкнул его самого, Константин удивлённо оторвал взгляд от каких-то расплывающихся для того циферок и буковок. Креймер видел когда-то его лицо слишком близко, чтобы говорить, что сейчас был так уж рядом с ним; однако даже и эти десятки сантиметров, и твёрдый мобильный телефон, и этот грозный, предостерегающий взгляд не смогли остановить Креймера от того, чтобы он не взял и не коснулся лбом его подбородка, опустив голову ему на плечо (сигарета была, конечно, предварительно перед этим выплюнута). Джон не успел и слова сказать от такой неожиданности, как Чес глухо начал говорить; его почти было не слышно, он и сам знал, из-за того, что слова ударялись в плечо и не разлетались эхом.

— Эх, Джон, а я так и не смог сделать того, чего хотел сделать перед твоим отъездом. А ещё желал тебе сказать всяких красивых слов о том, что ты мне дорог, но я знаю, ты этого не любишь. Вместо этого я веду себя как полный кретин. Впрочем, ты был прав. И нет, я не трезвею, Джон, — добавил он чуть громче, повернув голову в сторону шеи. — Я бы вечно ходил пьяным, если бы мог говорить так прямо и не стесняясь. Но даже так я не мог выплеснуть всех тех слов, которых по-хорошему и не знаю. А понимаешь ли ты, о чём я? Человек, которому ты высказываешь заведомо неизвестные себе мысли, называется…

— Не знаю, как он там называется, и знать не хочу, — на ухо прошептал ему Константин, отстраняя от себя за плечи ослабшее тело. — Мне ничего это неинтересно. Ты просто напился и несёшь чушь. Пускай довольно сознательную, но чушь.

— Сознательную чушь!.. — тихо усмехнулся уголком рта Креймер и прикрыл глаза. — Теперь это называется сознательной чушью! Великолепно!

— Креймер, встань на ноги, — призыв был благополучно проигнорирован, и Джону пришлось придерживать его за плечи. — Я вызову такси, хорошо? А ты сядь пока, не вечно же мне тебя держать!

Но Чес, вновь насилу открывший глаза и уже ощущающий в себе сонливость, зевнул, помотал головой и, не беспокоясь за свою жизнь, беспардонно опёрся рукой о его грудь, а потом и вообще занял головой прежнее место на плече. Константин вновь как язык проглотил, и он решил этим воспользоваться:

— Джон, а ты такой тёплый… Раньше я не позавидовал бы твоей девушке, а теперь бы облился чёрной завистью. Но её у тебя, конечно же, нет, — он ощутил, как сильные пальцы больно сжали его плечо, явно намекая на скорейшее отставание. — Ай, Джон, не спеши меня убивать. Дай мне хоть в последний раз ощутить это… а что это, чёрт его знает! Я и сам не знаю, веришь, нет?

— Чес, отойди от меня, — Константин был пропитан ледяным негодованием, а это лживое тепло Креймер себе придумал: от тела веяло холодом, от слов веяло холодом, от самого его существования уже было ощущение, будто ты на северном полюсе. А тому хоть бы что: верно говорят, пьяному и море по колено. Он лишь сильнее вжался, чувствуя, как тот невольно отступает назад, но назад некуда, поэтому медленно садится на стол всё больше и больше.

— Ты такой грубый, Джон. Но даже так я обожаю тебя. Обожаю, Джон, слышишь? Нет, даже не так… — Чес задумался, потерев лоб об его плечо, и сильнее сжал в пальцах ткань пиджака. Он чувствовал, что наполовину счастлив, и даже не знал, что лишь несчастье ждёт его в конце. Пока Креймер думал, обожаемый им Джон медлить не стал, в одну секунду отделив безвольное тело от себя, развернулся, держа его за плечи, и нагло, больно, резко усадил на стол, нечаянно заставив его удариться головой о верхний шкаф. Чес ойкнул, принявшись потирать затылок, и обиженно, как-то совсем по-детски посмотрел на своего кумира. Константин вдруг поубавил силы, увидав, что ударил своего водителя, хотя вовсе того не хотел, однако ж злость его была ещё сильна. Он, сжав его плечи до скорых синяков, заглядывал ему в глаза и ежеминутно встряхивал, словно стараясь согнать с него пелену алкогольного опьянения и добиться правды.

— Хватит нести чушь, придурок! Ты можешь помолчать хотя бы пять минут? — Джон выпрямился, отошёл от Чеса, вскинул руки и нервно начал зарывать пальцы в своих волосах, при этом шепча: — Господи, ну зачем ты пьян, зачем вообще прикоснулся к этому абсенту, зачем я его купил? — Креймер недоумённо сидел на кухонном столике и, пару раз икнув, глядел на ходящего кругами. Видимо, всё-таки услыхав его последние вопросы, он поспешил ответить:

— Хочешь знать, почему я пьян? Почему стал курить? Почему всё это время терпел тебя?.. — Константин резко замер на месте и недоверчиво на него посмотрел. Вопросы, с улыбкой думал сам Чес, выдались соблазнительными, и ответы на них не помешали бы Джону, да только ради этого последнему нужно было нехило так переступить через свой характер. Креймер сидел на столике и ждал ответа, безумно улыбаясь и покачивая ногами. Тот скоро разморозился и равнодушно ответил:

— Нет, не хочу знать. Потому что и так знаю. — Нет, это, кажется, слишком всем приелось «слова ударили словно громом». Да и эти слова не были так красивы, чтобы ударять громом: они просто ударили, грубо, жёстко, как будто кулаком в живот или ещё ниже, заставляя корчиться от боли. И Чес бы хоть сейчас упал и закорчился бы от боли, да оставшиеся после всей этой истории клочки гордости не позволяли. Да и пьяная завеса как будто открылась от этих неожиданных (или ожидаемых?) слов, хотя это пока что очень условно, и вообще навряд ли такое могло произойти столь быстро.

— Знаешь?.. Значит, во всё это время ты знал? — дрогнувшим (теперь эта слабость разрешалась) голосом спросил он, сжав пальцы в кулаки и нервически перебегая взглядом с пола на собеседника. Джон тихо проговорил, будто себе: «Я не понимаю, о чём ты конкретно, но положим, я знаю и вижу много», а потом добавил громче: «Да».

— Всё знал и никак не реагировал? — изумлённо посмел спросить Чес, благодаря вовсю свою пьяную головушку за практически отсутствие робости и за возможность спрашивать что угодно. Джон хмыкнул, несколько секунд подумал, а после пододвинул к себе стул и сел на него, вальяжно развалившись и вновь закурив.

— Если бы я счёл нужным что-либо отвечать или что-либо делать, то давно бы уже ответил или сделал. Но, как мне кажется, это очередная твоя глупость. Не более, — Креймер послушно принимал все те ножи, что плотно входили в его сердце и в его надежды с каждым новым словом и звуком. Он не мог противиться, не мог сказать «Прекрати, Джон!» или «Не называй это так!», ведь сам считал это не более чем глупостью. Хотя да, чего он удивляется: это прозвучало ещё в начале разговора. Всё это — глупость, разве сам Креймер не знал? Представлял, но как-то отдалённо, всё ему казалось, что это не про него; а когда правда вновь прозвучала, деваться стало некуда. Это уже не отчаяние, а глухое, слепое уныние; его, увы, уже не зальёшь алкоголем и не закуришь сотнями сигарет — его можно вычистить только в Аду. На деле же Чес только беспокойно повёл плечом, повернул голову в сторону, хмыкнул, засмеялся нервическим смехом, потом встал и молча направился к выходу.