Орехово-алый мотылёк (СИ)

А вот тут пришлось крепко удивиться. Даже не так — изумиться, ужаснуться до беглых трусливых мурашек по коже. И с каждым словом правда становилось всё более невыносимой; Чесио и не верил, что он сам относился непосредственно к тому, о чём рассказывали. И не только он — все вокруг, даже оратор. Больно и неприятно ёкало в душе с каждым словом, в глазах темнело всё, даже яркие блики свечей обретали кровавый оттенок, от которого хотелось сбежать далеко и надолго. Запахло чем-то смрадным и горелым; потом только юноша узнал, что это недалеко в доме кто-то сжёг кастрюлю, но тогда казалось, что слова начали оживать и становиться реальностью…

Лесной дух имел весьма скверный характер — это можно было понять ещё давно, но оказалось очевидным только сейчас. Поэтому он решил, что, хоть и произошли его дети от человека, но всё же сильно отличались от него, пусть они будут продолжать свой род совсем по-другому. Сказано — сделано. Фантазии Лесному духу было хоть отбавляй, ровно как и нелюбви к людям (говорят, что в этот момент те чем-то сильно его разозлили), оттого и придумал он такое: когда каждой гиане, юноше и девушке, исполнится двадцать лет, в нём взыграют настоящие инстинкты гианы. Как только гиана оказывалась рядом с человеком, она теряла самообладание, заводила чудесную песню, под которую человек не контролировал себя и послушно шёл к ней, и жестоко убивала его, выпивала где-то треть его крови и только тогда могла очнуться от своего наваждения. Неизвестно, когда именно должно проявиться это страшное безумие, но если гиане исполнилось двадцать и она никогда не испытывала такого, значит, это точно произойдёт с первым встречным человеком; а дальше — уже полнейшая случайность. Но в этой кровожадности была доля смысла: девушки-гианы, испив кровь человека, могли уже через полгода подарить свету новую гиану или даже несколько — как повезёт. В связи с тем, что гиан было ещё слишком и слишком мало, главными управленцами было решено, что каждая девушка хоть раз в своей жизни была обязана сходить на такую прогулку и вернуться с зарождающейся жизнью в своём животе. Поэтому, важно сверкнув глазами, оратор добавил, что через три года всех девушек отведут на опушку, куда захаживали нерадивые жители близлежащих деревень, иногда целыми толпами, в период собирания грибов и ягод. То место было что-то около слишком живописным, и люди его сильно портили, отчего злили Лесного духа, поэтому пускай гиан не грызёт совесть насчёт своего деяния: всё это они должны сделать во благо себя самих. Ах да, то, что парни совсем бесполезны для своего рода, отнюдь не значило, что они могли прохлаждаться в сторонке: раз уж на долю девушек выпало такое, значит, и они должны разок испить человеческую кровь.

Чесио била сильная, по-ночному холодная и пронзительная дрожь, а в глазах плясали яркие чёрточки. Ему казалось: ещё немного, и он свихнётся. Всё жутко перемешалось в голове: бессмертие, красота, таланты, чудовищная жестокость, осклабленная пасть Лесного, совсем неосязаемого духа. Он не понимал, к чему им было приписывать такое насилие; но, видимо, духу было слишком потешно создавать их и видеть страдания. И кто желал своим детям счастье и беззаботность? Где они, если уже становилось горько и противно? Или это лишь часть крупного плана? Всё беглым, вопросительно-оскорблённым потоком проносилось в голове, а в уголках глаз застыли терпкие, скупые слезинки, которых Чесио жутко стыдился. Вокруг происходило похожее, но более сильное излияние чувств различных оттенков: кто-то истерически смеялся, пару девушек выбежало из зала с пронзительными воплями, кто-то тихонько плакал, кто-то рвал край своей рубашки или платья, у кого-то начался бессвязный словесный поток, а кто-то сполз со стула на пол или пытался вытащить правду из соседа рядом. В общем, всё вокруг напоминало муравейник, на который выплеснули кипяток, и каждое насекомое старалось выбраться из этого варева. Но как выбраться, если жгучая прозрачная волна уже собралась позади тебя?..

Оратор дал пару минут за тем, чтобы зал утих; после продолжил рубить их до того безукоризненно чистую и хрустящую картину мира своим окровавленным топором-речью. Это, оказалось, были ещё не все подарки, которыми их щедро одарил Лесной дух. Семь лет назад этот оратор упомянул про символ конвольволо, в котором жизненно важно было иметь два штриха. Теперь все ребята получили объяснение, от каких-таких сильнейших, неразумных эмоций уберёг их Лесной дух; точнее, слова звучали легко и красиво, но были непонятны большинству и каждое приходилось объяснять оратору, приводя примеры и благодаря Лесного духа за такое счастье. Ярость, экстаз, мстительность, любовь, сильнейшее унижение — вот главные, по мнению их своевольного божества, враги людей. И в своих детях Лесной дух отменил эти эмоции, посчитав, что так им будет и тяжелее принять свою кровожадную сущность, и жить вообще, поддаваясь этим нелепым чувствам. Чесио больше понравились определения ярости и любви. «Ярость… Представьте себе, что вы развели высокий сильный костёр: он трещит, от него во все стороны летят кусочки раскалённого пепла, а подойти ближе к нему нельзя — лицо сразу ошпарит. А теперь мысленно перенесите этот костёр себе в душу, внутрь грудной клетки. Редко бывает, что вы не сойдёте с ума от этой разгорячённости: она разрывает изнутри, почти физически обжигает всё и вам захочется разнести весь мир к чертям. Вот от чего ужасного нас уберёг Лесной дух». «Конечно, любовь тут имеется другая: не к вашей матери, братьям или сёстрам, не к друзьям или подругам. А вот вообще… Итак, любовь — это ужасная кислотная бабочка, поселившаяся в вашей душе. Когда вы видите объект своей любви, она властно машет крыльями в вашей душе, обдавая едкими болезненными потоками вашу хрупкую душу и превращая её в одну большую рытвину. Горечь и тошнота подходят к горлу, вы не можете ни есть, ни пить (иногда даже заканчивается смертью от голода), а потом бабочка внутри вас разрастается, почувствовав свою силу и преимущество над вами, и вскоре её разрушающая желчность крепко впитывается в вашу кожу, глаза, волосы, сердце… И вы просто на другой день обнаруживаете, что больше души у вас нет — одна большая пустота на её месте, смрадная, ужасная пустота. А потом вы сходите с ума». Звучало, безусловно, устрашающе, но юноше нравились определения. Или уже просто мозг вывернулся настолько, что начинало нравиться всякое неприятное и противное.

Впрочем, Чесио даже показалось, что незачем было Лесному духу лишать их таких чувств: кто знает, может, было бы наоборот интереснее жить?.. Оратор сказал, что уже почти конец его речи, и неспешно продолжил. Оказалось, Лесной дух считал, что у человека было два начала: разумное и неразумное. Разумным считались его тяга к познанию мира, к искусству, к созданию чего-либо, а неразумным — чувства и эмоции. Поэтому на телах своих детей он чертил два витка: маленький — как разумное начало, большой — неразумное. И по другому не мог нарисовать, ведь создавал гиан по подобию человека, а в людях всегда на первом месте находилось всё неразумное. Тогда и придумал два раза зачеркнуть если не весь виток, то хотя бы самую завивающуюся его часть. Почему именно двумя штрихами Лесной дух решил ограничиться — никто не мог сказать; говорили, и на это есть свои легенды, но что из них было правдой — сложно сказать. Но ведь факт в том, что двух штрихов не хватило, чтобы перекрыть вообще все чувства; наверное, так и надо было, иначе были бы они сейчас бесчувственными, как только что сшитые куклы с холодными пуговичными глазами.

Всё. Теперь, по заветам Лесного духа, они должны были быть совершенно счастливы. Он избавил их от всего ужасного, так? Но Чесио ощущал: кажется, гиан отбросили от счастья даже дальше, чем людей. Что-то в своей хорошо отлаженной схеме Лесной дух упустил…

Ещё раз напомнив тем, кто, может, постеснялся семь лет тому назад рассказать о своём не зачёркнутом символе, о том, что они немедленно, пока не стало поздно, должны сообщить своим родным об этом, оратор закончил и резко удалился. Удалился, оставив изнывающие от происходящего юные души. Чесио увидел, как тряслись его руки, как громко стучали зубы, как стало невероятно холодно именно сейчас, в преддверии лета. Карло теперь было не отличить от его белой рубашки, но, пытаясь держаться, он спросил Чесио: «Как ты?». Судорожно кивнув и изобразив наверняка кислую улыбку, юноша сорвался с места и выбежал из зала — скорее, пока не началась печальная, будто приговорённая к смерти толкучка из серых полузаплаканных лиц. Он выбежал на улицу, в прохладную и равнодушную темноту, и понял, что сегодня не вернётся домой — это точно. А если только переступит порог, то тут же сгниёт под тяжестью своих мыслей; нет, в эту ночь надо было скитаться по дворам вместе с котами — они-то уж, конечно, должны понять и, протяжно мяукнув, успокаивающе заурчать.