Ожидание

— Я хочу в туалет! — стесняясь чего-то, и, злясь на себя, закричала она, обращаясь к аку-шерке, сидящей в коридоре у стола.

— Это просто прекрасно! — ласково отозвалась та, и, подойдя к Нике, тронула её за пле-

чо: — Поднимайся! Идём дорогая, рожать!

Кажется, малыш родился почти мертвый. Посиневший, с двумя петлями пуповины вокруг шеи. Доктор, всё тот — же молодой симпатичный мужчина, покачивая головой, не-довольно ворчал, возясь с ребенком:

— Ишь, навесила бусы в два яруса. Наверно модницей будет!

Ника уже знала, что это девочка! Об этом ей сказали давно, когда ребенок родился всего лишь наполовину. Но, кажется, она знала об этом ещё раньше, потому что только девчон-ка может так упрямо биться в закрытые двери, и только её дочь и Володи, не побоится выйти в этот мир тогда, когда этого делать совершенно не нужно! Их дочь!

Ребёнок закричал громко, требовательно.

— Она вся в меня! — вдруг подумала Ника, глядя на заходящуюся в пронзительном плаче малышку, лежащую на белом медицинском столике под яркой лампой- колпаком.

— И пусть она недоношенная, но сила жизненная, кажется, у неё есть!

Девочка была некрасивая, багрового цвета, с узкими щелками глаз. Без бровей и рес-ниц. Худое, изможденное лицо, запеленатое в косынку под углом, делало её похожей на маленькую старушку. Да и что можно было ожидать от недоношенного ребенка, весом в два килограмма.

— Зато ростом вся в тебя! Пятьдесят семь сантиметров! Это уже молодчина! А жирок нарастёт, если хорошо кормить будешь! — смеялся молодой доктор.

И Ника старалась. Она делала всё, что требовали от молодых мам медсестры и врачи.

Сцеживала молоко, массировала грудь, что-бы не было застоя и воспаления, а по вечерам бегала под двери детской комнаты подслушивать, не плачет ли её малышка от голода.

Ника стала похожа на тех глупо-счастливых мам, для которых родившийся ребенок был связующим звеном любви двух сердец, мужчины и женщины. И только тем отличалась эта молоденькая девушка от других, что к ней, кроме двух женщин, молодой и пожилой, ник-то не приходил. А она и не ждала никого. Спокойно взирала она на соседок, кричащим в окна своим мужьям, какой вес новорожденного, всё ли хорошо у неё и у малыша, и на ко-го он похож…

— А на кого похож её ребёнок? — думала Ника, разглядывая малышку, которую прино-сили ей в редкие минуты кормления.

Ника внимательно вглядывалась в крохотное личико дочери, но пока, к сожалению, ничего не было понятно в этом маленьком, багрово-красном кусочке живой плоти. Кроме одного! В этой крошке соединилось то великое начало, имя которому — Любовь! Семя люби-

мого упало в благодатную почву, и взошедший росток новой жизни теперь усердно и тре-бовательно пыхтел, тыкаясь крохотным носиком в теплую материнскую грудь. И чувст-вуя это соприкосновение, сердце Ники наполнялось тихим блаженством, счастьем, жа- лостью и нежностью к маленькому беззащитному тельцу её ребёнка… Её и Володи! Это их дочь, которую она назовет прекрасным именем. Его когда-то выбрал Володя, и оно долж-но быть у их дочери!

— Гера! Герочка! Милая наша крошка!

Ласковые руки пожилой женщины бережно держали закутанное в пеленку худенькое тело ребенка. Розовая ванночка, поблескивая новыми стенками, стояла у жарко натопленной печки. Хотя на улице уже апрель, и солнце вовсю пригревает, но малышке кажется все же не очень жарко. Она крутит головой, вскидывает тонкие ручонки, и наконец, начинает пи-щать тоненьким голоском, похожим на мяуканье котёнка.

Закусив губы, Ника смотрит, как тетя Фаня правит малышке голову, стискивая её своими крепкими мозолистыми руками. Девочка затихает, в недоумении хлопая голыми воспаленными веками, а затем, словно обидевшись на что-то, опять начинает пронзи-тельно верещать.

— Кричи, кричи! — приговаривает пожилая женщина, подтягивая крест — накрест локо-ток маленькой ручонки к худеньким коленям малышки.

И ребенок, словно послушавшись её, начинает плакать ещё громче, пронзительней и тре-бовательней.

— Ишь, горластая! Вся в мамку! Такая же была! — приговаривает тётя Фаня, с усмеш-кой поглядывая на племянницу.

Ника с ужасом смотрит на всю эту процедуру, производимую с её крошечной дочерью.

Но она знает, так делалось всегда в их семье. Так делала их бабушка, когда рождались де-ти у её дочерей, так делала мать бабушки, так делали все женщины их рода, со всеми но-ворожденными детьми. И та молитва, что читалась в данный момент над ребенком, отго-няла от него всю нечисть, все болезни, и давала силы расти малышу крепким и здоро-вым. На радость всем

— Ну, всё! Забирай свою красавицу! — наконец говорит тётя Фаня, и Ника, дрожащими руками вынимает малышку из мокрых пеленок, укутывает её, и девочка тут — же затиха-ет, словно понимая, что теперь она попала в другие, более нежные руки. С жадностью хватает она сосок груди, и Ника с нежностью смотрит на свою маленькую, но такую прожорливую дочь.

Малышке было уже полтора месяца. И хотя ещё рано было что-то говорить о ребенке, но Ника уже знала, что эти ярко-голубые глаза, и твердо очерченные губы — это его, Во-лодино!

— Спасибо тебе, Боже! Спасибо! — шептала Ника, глядя на малышку, когда однажды она узнала в своем ребенке любимые черты.

Тогда она, не выдержав, долго рыдала над дочерью, роняя слёзы на её маленькое ли-чико. Но малышка не обращала никакого внимания на эти слёзы, спокойно посасывая материнскую грудь, прикрывая от удовольствия крохотные глазки. Ей было всё равно, что творилось вокруг неё, всё равно, отчего и почему у её молодой и красивой мамы бегут по лицу слёзы, и отчего так печально вздыхает она, вглядываясь в личико своей дочери.

Пока ей было всё равно! Пока!

ГЛАВА 12.

1986 год

Прошло три года.

Стояло лето. Как и положено послеобеденной июльской жаре, она была нестерпима именно в этот час. Даже асфальт на дороге и тот, как — бы растёкся, расплавился от жары, и от него, как от огромной раскаленной печки, шло знойное, удушливое излучение в ви-де колышущихся воздушных волн. Извиваясь, они тянулись вверх, словно стремились под-няться высоко в синее небо, что — бы охладиться там, и, вернувшись обратно на землю, при- нести с собой долгожданную прохладу. Горячий воздух обжигал тело, проникал в горло, в нос. Ни одна живая душа не решилась бы оказаться сейчас под палящими лучами южного казахстанского солнца, и поэтому, кажется, что всё и все укрылись в этот час кто, где мог.

Но разве послеобеденное затишье может коснуться того вечного и незыблемого, что мо-жет представлять собой древняя дорога Жизни, " Великий Шелковый путь", которая пролегла посередине большого села. Эта дорога вечно в движении, вечно жива, и ей не грозит забвение даже в этот час. Тянется синяя лента расплавленного асфальта мимо высокого холма, на котором красуется табличка "охраняется законом", мимо Центра села, где по одну сторону большой площади расположился бронзовый памятник бывшему вож-дю революции, а по другую, шумный восточный базар, которому очевидно столько же лет, сколько и Великому Шелковому пути. А далее, дорога тянется мимо бывшей церкви, по-строенной в конце девятнадцатого века первыми русскими переселенцами, которые ви-димо и на чужбине думали в первую очередь о спасении своей души, но их потомки забы-ли об этом, обратив святое место их отцов и дедов в обычный кинотеатр. Далее дорога тя-нется мимо Яра, мимо чуть живой горной речки — речушки, чьи берега надёжно соеди-нил прочный бетонный мост с зияющими чернотой отверстиями трёх труб, уже приняв-ших на себя этим летом очередное бурное половодье.

А дорога тянется всё дальше, мимо огромных вязов и карагачей, что высаживались в прошлом веке нашими прапрадедами, и надежно сохранялись даже в годы войны и все-общей разрухи, мимо беленьких аккуратных домиков, побеленных известкой. Ровной лен-той тянется дорога по селу. Красивому, огромному и многолюдному. Едут на лето к роди-телям дети из больших городов, едут внуки к старикам, едут отдыхающие в местный са-наторий, расположенный неподалеку в горном ущелье. Едут и едут люди, и нет покоя дороге ни днем, ни ночью. Вот и сейчас, вдалеке показался огромный красный "Икарус". Он едет медленно, тяже-ло. Можно только пожалеть тех, кто путешествует в такую жару на автобусах. Разморенные пассажиры, с нетерпением ждут остановку в каком — нибудь крупном населенном пункте, что-бы хоть слегка прийти в себя от долгого утомительного пути. Ах, если бы они только подумали, сколько времени уходило на такой путь раньше, когда не было асфальта и автобусов, а единственным транспортом на далеких расстоя-ниях являлся верблюд. Поистине, он был "корабль пустыни". Шёл он не торопясь, разме-ренно покачивая своими горбами…