Ожидание

Помимо лука, к весенним праздникам тётя умудрялась вырастить даже редиску, которая была ещё мала, но уже радовала глаз своим первозданным проявлением яркого весен-него цвета. Эти маленькие, нежно-розовые шарики так аппетитно выглядели на бело-снежной скатерти рядом с зелёным луком, что Ника, не утерпев, взяла одну редиску и, откусив кусочек, с наслаждением стала жевать.

— Ешь, ешь! — тётяшутливо похлопала Нику по плечу. — Ешь больше овощей и фрук-тов. Твоему ребенку сейчас витамины ой, как нужны. Он уже большой становится…

Ленуся, смешливо закатив глаза вверх, протянула:

— Что же, теперь ей одним луком да редисом прикажете питаться, на её то зарплату?

Тетя Фаня возмущенно фыркнула и развела руками:

— А хотя бы и луком…Знаешь сколько в нем витаминов…

Кажется, сейчас начнутся бесконечные застольные разговоры. Щеки у тёти Фани рас- краснелись как у девушки, глаза горят и сверкают, она готова доказывать лучшие пре-имущества своего выращенного на подоконнике лука, перед тем, что продается в пучках на рынке.

— Пора прогуляться! — подумала Ника, и тяжело опираясь на стул, поднялась из-за стола.

— Ты куда? — настороженно спросила Люся, видя, что Ника натягивает на плечи свою теплую кофту.

— Пойду до Яра дойду. Посмотрю где ваши дети, а заодно прогуляюсь. А иначе, кажет-ся, я засну, не дожидаясь ночи, после такого обильного обеда!

Девушка нарочито громко зевнула, и потянулась.

— Пойди детка, погуляй на свежем воздухе. Это тебе тоже полезно! — тётя с умилением смотрела на племянницу, и та, улыбнувшись ей в ответ, откинула в стороны толстые гобе-леновые занавески.

Она шла неторопливо к Яру, словно предвкушая свою встречу с ним, словно наслаж-даясь тихим весенним воздухом, в котором чувствовалось слияние тепла и холода. Иной раз налетал легкий ветерок, и тогда Ника зябко куталась в свою толстую вязаную кофту, но спустя некоторое время кольцо рук её ослабевало, и тогда полы её толстой кофты рас-пахивались, и становилась видна округлость живота, характерная для женщины с боль-шим сроком беременности. Молодая женщина спустилась в Яр, и, подойдя к Ручью, за-черпнула ладонью холодную, словно обжигающую воду.

— Здравствуй Яр! Здравствуй Ручей! — прошептала она, окидывая взглядом мелкое русло горной речушки, пережившей свою очередную зиму.

Крутые бережки кое-где обвалились, и теперь, сглаженные временем, поросшие мелкой травкой и первыми весенними цветами казались как-бы обновленными после долгих дней зимнего забвения, а оттого немного чужими. Вода в ладонях стекала сквозь пальцы тонкой прозрачной струйкой, да и сам Ручей был чист и прозрачен, словно огромный род-ник, или всё тот — же тетушкин хрусталь, из дорогого богемского стекла.

Ника усмехнулась нелепому сравнению, но тут — же её внимание переключилось на ветлу, росшую на берегу Ручья, вдали от своих сестер. Тонкие длинные ветви, спускаю-щиеся вниз к воде, только — только набрали зеленую окраску, и мягким белым пушком украсили набухшие почки. Скоро почки лопнут, и маленькие клейкие листочки будут ве-село и радостно выползать из своего тесного плена, навстречу теплу и свету.

Ника опять зачерпнула воду и поднесла её ко рту, сделала глоток, а остатки воды отбро-сила от себя, и они, упав обратно в Ручей, подняли небольшие фонтанчики брызг. Затем Ника провела влажными руками по лицу, и, не утираясь, медленно побрела обратно до-мой, к тёте Фани. Детишки, мимо которых Ника проходила, даже не взглянули на неё. Они самозабвенно играли в Яру в свои весёлые детские игры.

Наверное, кто-то ещё пришел в гости к тёте. На пороге крыльца стояли женские старо-модные туфли со стоптанными каблуками, а на стуле перед распахнутой настежь дверью лежал такой же старый плащ, давно забытого фасона. Ника прошла вперёд, в сенцы, но тут, что — то насторожило её. Остановившись, она схватилась за дверной косяк и прислу-шалась. Видно разговор шёл давно, так как Ника услышала последнюю фразу:

— …приезжал сам военком, выражал соболезнование!

В комнате кто-то всхлипнул, и Ника вдруг почувствовала, что — то случилось! У неё за-дрожали руки и ноги, но она лишь крепче ухватилась за дверной косяк.

— Его похоронят здесь дома, рядом с отцом. А гроб говорят уже в пути… — продолжал говорить всё тот — же неприятный голос, но Ника уже не слушала его.

Что-то гулко упало в её сердце, вызвав резкую, нестерпимую боль, которая эхом отозва-лась в её животе. А может, это ребенок так больно толкнул её своей ножкой? За что? За то, что сейчас отнимают у неё последнюю надежду на то, что — бы жить и любить…

— Почему??? Я не верю, не верю, не верю!!! — кричало что-то внутри неё.

А тот — же резкий голос вдруг с надрывом произнес:

— А Тося, Тося- то, как убивается! Ведь её Володька был для неё единственной опо-рой и надеждой…

— Володька!!! Володя?! Нет! Нет! Нет! — шептали её губы, словно опять, не веря услы-шанному.

Но когда вдруг смысл случившегося окончательно дошел до сознания Ники, она взвыла по- звериному, всплеснула руками, и, заламывая их, повалилась на пол. И последнее, что она помнила, это огромные перепуганные глаза сестёр, и побелевшие губы тёти Фани, которая что-то беззвучно говорила ей.

— Вероника, ты меня слышишь? Вероника открой глаза! Ты меня слышишь? Я тебя спрашиваю… — строгий мужской голос что-то требовал от неё, вопрошал, затем опять что-то ласково говорил, словно уговаривал её сделать что-то совершенно никчемное для неё и ненужное.

— Вероника, открой глаза! Смотри на меня внимательно! Ты меня видишь? — требовал всё тот — же голос.

Он не давал ей покоя, он теребил и возвращал её из того сна, где ей было лучше всего. Он возвращал её к той черной пропасти, которая возникла на её пути. Из этой черной пропас-ти возникает та боль, что преследует её, и не дает спокойно уснуть, уснуть навечно, так, что- бы никогда не просыпаться, и не знать этой страшной боли потери…

Вот и сейчас, тягучая нудная боль возникает, откуда-то снизу и скоро, через пару секунд она сильным рывком заставит, охнув, вытянуться её бедное тело. И от этой боли, и от дум, что не дают ей покоя, хочется опять завыть, как одинокой волчице…

— Боже, как глупо думать о чем — то, когда боль преследует тебя…

— Так Вероника, давай посмотрю тебя! Ну, дорогая, если постараешься немного, то скоро будешь рожать!

Ника с трудом разлепила воспаленные веки, и, глянула на совсем молодого мужчину врача, сидевшего на стуле рядом с её кроватью. Пересохшими губами она спросила:

— Ещё долго?

Мужчина похлопал Нику по руке и опять повторил:

— Если не будешь лениться и спать, то скоро родишь!

Доктор улыбнулся в ответ, на её слабую попытку кивнуть головой, опять похлопал по ру-ке и вышел, что-то сказав медсестре. Вскоре та появилась перед Никой со шприцом в руке.

— Пожалуйста, не колите меня больше! — со слезами на глазах попросила Ника, но де-вушка, молча протерев спиртом руку сделала ей укол, и лишь тогда только сказала:

— Кто же виноват, что ребенок просится наружу, а мать не пускает его!

Да, ребенок просился наружу. Он просто требовал выхода на этот белый свет, иначе не крутился бы так, не брыкался в её животе. И что ему не лежится спокойно? Вчера весь день Ника пролежала под капельницей, и лишь только сняли её, боль вернулась, с ещё большей силой терзая отдохнувшее за эти часы её тело.

Всю ночь Ника мучилась, и уже под утро выяснилось, ребенок так крутился в животе, что повернулся ножками. Его голова упиралась Нике под грудь. Это было бы довольно смеш-но, если бы не боль и страх, которые не дают покоя, и которые измучили, и просто вы-мотали её, до полного изнеможения. И ещё эти уколы! После каждого из них боль уси-ливается, а толку мало. Матка хотя и кровит, но не выпускает малыша из своих объятий…

Вдруг новый толчок, и Ника почувствовала, словно что-то стало тянуть её за низ живота.