Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка (СИ)

Особая тема в "русском гостеприимстве": из каких пришлют?

Времена, когда в постель гостя, более-менее добровольно, отправляли всех подряд, начиная с хозяйки дома, с приходом христианства... несколько отодвинулись. Не прекратились, конечно. Эпизоды из похождений Григория Распутина, например, тому свидетельства. В русской поздней классике есть милый рассказ о переживаниях молодого столичного ревизора-карьериста, которого совратила губернаторша. И он, как честный человек, смущённо закрыл глаза на наблюдаемое в губернии воровство и казнокрадство её супруга. Ломая, таким понятием "чести" - собственный, столь желанный ему, карьерный рост. Вопросы измены государевой присяге и службе, торжества беззакония, как и мысли об обнищании соотечественников в данной губернии - даже не возникают.

Но оттенок массовости, обычности, даже - обязательности - осеменения хозяйки каждым гостем - утрачен. В отличие от, например, нынешних обычаев моих лесных племён от Стрелки до Чукотки.

Однако не-члены семьи хозяина, не - "чады", но - "домочадцы", как вольные, так и невольные - вполне в группе "подстилаемых".

Если же к отношениям гость-хозяин добавляются отношения начальник-подчинённый, то ограничений и вовсе нет. Тут уж "ублажить" - общественный подвиг.

Кстати, и в 19 веке - сходно:

"Что гусей было перерезано, что кур да баранов приедено, яичниц-глазуний настряпано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено!".

Исконно-посконный русский обычай: дача взятки женским телом. Неоднократно, группой, по предварительному сговору, с целью оказания давления на исполнение правосудия. В общем ряду кур, баранов, яишниц, но - дешевле денег.

***

-- Понял. Ты пошла - потому что он ничего не сказал. Ты дала - потому что сюда пришла. Так. А зачем ты этот... представление с криками в окошко устроила?

-- Позлить миленького захотелось. А то он много об себе понимать начал. К просьбам моим невнимателен. А теперь... вся дворня наслышана. Что у меня и получше мужички бывают. Я ж для тебя все кусты свои сбрила. Мой-то так этого не любит! Колко ему, вишь ты! А теперь... хоть зубами поскрипи, а выше головы не прыгнешь.

Связочка интимной брижки с "выше головы"... Образно у нас народ разговаривает. Так и отмахивается. То - образАми, то - Образами.

-- Цыба, ты и говорить стала по иному, прежде-то помалкивала, а ныне так это напевно.

-- Лазарю нравится. Когда с приговором.

С чем?! А, факеншит, это мне "приговор" - вердикт, а им - присказка.

-- Ну, коли уж так, то вот тебе мой приговор: снимай платье, да ложись в постель.

Вот теперь узнаю свою давнюю наложницу: молчит и смотрит. Смотрит насторожено.

-- Что глядишь? Сама раздразнила, само покричала. Давай-давай. А то я с устатку - не распробовал. Серия вторая - крики страсти и вопли восторга. Те же, но от души и без расчёта. Или тебе со мной... "ничего личного - только бизнес"?

Вторая серия прошла несколько спокойнее. Хотя душник мы открыли, и зрители... виноват - слушатели восприняли. Увы, без аплодисментов и криков "бис!".

Через несколько лет другая женщина в другом городе сходно стояла на коленках на лавке перед открытом душником. И старательно оглашала окрестности страстными воплями. Я подсказывал её уместные, по моему мнению, реплики, вспоминая и крики страсти Аннушки в Смоленске, и вот эти откровения Цыбы. Дополняя и расцвечивая текст оборотами, особенно актуальными для конкретных места, времени и персонажей.

Не скажу, чтобы амплуа "суфлёр-любовник" манило меня. Хотя аудитория той светлой снежной ночь - была многочисленная, мужская и благодарная. Чего не сделаешь для нашего народа русского: пара тысяч мужей добрых сохранили, от сих криков, стонов и воплей женских, здоровье и жизни свои. Ибо, малость, в разум вошли.

Потом Цыба, несколько утомлённо, рассказывала об их житье-бытье в Боголюбово.

Разница с отчётом самого Лазаря... получилась выразительная.

Досталось ребятам немелко. Вся здешняя "комьюнити" поделилась на две части: просто враждебных и враждебных приторно. Лазарь прежнего опыта выживания в условиях всеобщего отвращения с презрением и завистью - не имел. Старший сын в боярском доме... кто на такого - толпой плевать осмелится?!

Цыба... у неё сначала были кое-какие иллюзии. Насчёт порядочности боярства, попов, купцов... Чудом жива осталась. Всякий выход за ворота в город превращался в "боевую вылазку". Самого Лазаря цеплять грубо, "в лоб" опасались - князь Андрей благоволит, Резан - мог и ответ дать. Хоть - кулаком, хоть - мечом. Цыбе доставалось хуже всех. Как не крути, а на рынок хозяйке надо ходить регулярно. Тем более - дом пустой, всё надо.

Каждая покупка - обман с оскорблениями. Как в лицо плевали, грязью кидали, щипали да утащить пытались, обсчитывали, вырывали из рук деньги и товары, лаяли и материли... Общине нужна "омега". Для самоутверждения. Сообщество хомнутых сапиенсов - очень гадкое место. И в форме "святорусской" городской общины - тоже.

Прямые её просьбы к Лазарю:

-- Скажи князь Андрею, чтобы наказал обидчиков.

Вызывали крайнее раздражение, обиды:

-- Вот ещё чего! Суждальскому князю делать нечего, кроме как в бабских дрязгах разбираться!

Или:

-- Кем я перед князем выставлюсь, коли об заляпанной юбке служанки дворовой - челом бить заявлюсь?! Честь мою загубить хочешь?!

Цыбе приходилось выворачиваться самой. Как оказалось, девочка "умеет держать удар".

Ей прежде доставалось в родном семействе. Но здесь... Чужие люди, вроде - городские, "культурные", а - как "собаки бешеные". В Пердуновке она несколько расслабилась: у меня чудаки, которые "моим людям" жить мешали - резво бежали трудиться "на кирпичики". Здесь "чудаки" - были массой, народом. Городские люмпены, которые после смерти Боголюбского будут три дня жечь и грабить слободы его мастеров.

Пришлось Цыбе вспомнить и свой злой дом, и новому злу выучиться. Лазарь на торг не пойдёт - не по чести боярину. Резан... у него своих дел выше крыши. А людей - мало, да и те, которые есть...

Многие недостатки, которые я видел в хозяйстве Лазаря, теперь стали объяснимы. Не невнимательностью да бездельностью, а тем мощным, повседневным давлением, прессингом, которое оказывало здешнее общество. "Худые соседи" - со всех сторон.

"Да, фрукты тут очень душистые,

На пляжах вода бирюзовая,

Песок золотой, небо чистое,

И только соседи - ху...вые".

Губерман, применительно к нашей ситуации в Боголюбово, неправ везде. Кроме последней строчки.

Что, однако, приводит к логическому выводу в очень российской традиции и в моём личном ощущении правильности:

"И что обещаю единственно,

Участки земли двух-метровые,

К чему так стремятся воинственно,

Получат соседи ху...вые".

Мне это была ещё одна наука. До той поры я строил приходящих людей вокруг себя. В Пердуновке, на Стрелке. К о мне пришедших мыл, брил, лечил, уму-разуму учил. Теперь же стало видно, что и в других местах, куда люди мои пришли, надобно местных промывать да клизмовать. Телесно и душевно. Так от "фильтрации на входе" пришлось переходить к "фильтрации на месте". "Мобильная вошебойка комплексного типа". Стало понятно, что методы, уже очевидно необходимые ниже Стрелки, не менее, хоть и чуть иначе, необходимы и выше Стрелки. И вообще везде, где обретаются популяции хомнутых сапиенсов.