Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

- А знаешь, папа ведь очень любил маму. Наверное, больше, чем нас.Я даже ревновала. А мама нет, для мамы всегда мы на первом месте были, даже не знаю, кто первее был, я или Натка. И никогда бы я не подумала, что между мамой и папой когда-то другой человек стоял, казалось, вот они учились вместе, дружили и поженились. И так и идут по жизни.

- А про меня не говорили? - вдруг спросил Панин. Сердце у него замерло.

- Говорили, я знала, что у них был школьный друг, но потом уехал в Москву и там остался, и что-то случилось, и навестить этого друга было нельзя.

А потом как-то мы с мамой шли и встретили бабушку Тоню, мама её тетей Тоней называла, и они долго стояли, я устала ждать, когда они закончат разговор. А вечером мама сказала папе: "Я Димину маму встретила, очень она тоскует здесь одна, хочет к Димке перебираться", и я поняла, что это мама их друга, твоя мама.

Вот и всё, что я о тебе знала тогда.

Света замолчала, и по ее лицу Дима понял, что она опять проваливается в трясину отчаяния, из которого он ее только что вытащил.

Раздался резкий пронзительный звонок, Дима и Света замерли от неожиданности, и тогда заскрежетал ключ в замочной скважине.

- Наташка приехала!

Света побежала в прихожую к сестре, Панин вышел за ней.

Наталья, розовая от ветра, подставила Диме щеку и, касаясь губами шелковистой кожи дочери и ощущая слабый запах знакомых духов, Панин почувствовал радость и облегчение.

Как будто почувствовала, что Светке плохо, подумал он.

28

Среди всех этих забот звонок из забытого в суете сегодняшних будней прошлого оглушил Диму.

Пронин позвонил поздно вечером.

Настолько далеко Дмитрий был на тот момент от того, чтобы услышать его голос по телефону, что долго не мог понять, кто этот Лёня, и что ему нужно.

- Вы, наверное, ошиблись номером, - сказал он, когда звонящий назвал себя: Леонид Пронин.

- Как ошибся? Почему это я ошибся, - заверещала трубка. - Вы Дмитрий Степанович Панин?

- Да.

- Димка, очнись, что ты совсем всё забыл?

Только тут Дима понял, кто говорит, и замолчал, теперь от растерянности.

- Алло, алло, - надрывался голос в трубке.

- Да, слушаю, - сказал Дима.

- Дима, ты на меня зла-то не держи, я ведь не был решающим что-то либо человеком. Всё зависело от директора, а он вычеркнул тебя из списка. Пукарев по этому поводу сказал нам: "Сейчас мы его трогать не будем, но запомним, что каждый из нас ему должен". А деньги тогда же и обесценились, ещё Раиса, секретарша Пукарева, ты помнишь её? выдала: "Бог вас наказал, что вы Диму в список не включили".

Панин с трудом понимал, о чем говорит Лёня. Столько лет прошло, и на момент, когда подавали на госпремию, у Димы были дела поважнее, чем осуждать или, тем более, обвинять своих бывших коллег. Тогда он пытался просто выжить, и для этого ему пришлось забыть время, когда он работал в институте, был женат на Виолетте, и каждый день виделся с сыном. Для него начиналась другая, вторая жизнь, в которую он не взял из предыдущей ничего, кроме любви к сыну. Сейчас ему невероятно трудно было возвратиться в прошлое.

Лёня замолчал, возникла пауза, которую Дима, занятый воспоминаниями, ничем не заполнил, даже не сказал, что зла не помнит. И Лёня, не дождавшись от Димы никакой реакции, продолжил:

- Дима, а ты знаешь, что материалы твои по теоретической разработке в проект не вошли и опубликованы не были? Ждут своего часа. Они со мной, я их взял, когда всё разваливаться стало, они у меня здесь, в Корнеле.

- Где, где? - Дима не понял.

- Ну, тут в Итаке, в Корнельском университете, в штатах. Я здесь по договору работаю второй год, здесь много наших, особенно физиков из Новосибирска. Вакансия образовалась, и твоими работами я заинтересовал одного мужика. Есть реальный шанс найти работу по контракту на 2 года, а дальше как получится.

- Лёня, а ты в курсе, что я уже 8 лет не занимаюсь научной работой?

- Да в курсе, я в курсе, но Дим, тут ведь всё уже сделано, нужно только слегка закруглить. Последние наши эксперименты, сделанные уже после того, как ты ушел, подтвердили твою теорию, значит ошибки, которую ты искал, там нет. Я знаю, ты математику преподаешь в Долгопрудном в школе при физтехе, всё же шевелишь иногда мозгами.

- Ну, шевелю, на уровне школьной математики, а надо ведь кванты поднимать, там, как я помню, тут Дима потер себе лоб, жест, которого Лёня увидеть не мог, но хорошо знал, и сейчас представлял, как Панин потирает лоб, как будто старается стимулировать процесс, идущий там, под кожей и костью лба, - там же надо рассматривать во втором порядке теории возмущений.

- Смешение уровней? - спросил Лёня и дальше они перешли на профессиональный язык, понятный только им обоим, и Дима сам безмерно удивлялся, откуда, из каких глубин всё всплывало, вспоминалось, выстраивалось.

Минут через тридцать Лёня спохватился:

- У меня, - сказал он, - карточка заканчивается, звонок сейчас прервется. Я пошлю тебе договор, и билет куплю, ты не выходи в сентябре на работу, а в октябре прилетишь, пройдешь собеседование, ну чисто формально, и останешься. Жилье я тебе подберу, это несложно. Снимем квартиру одну на двоих. Леня замолчал, колеблясь и все же спросил:

- А как у тебя с этим? Всё тихо?

Дима сразу понял, о чем он. Такие вещи он научился понимать с полунамека.

- Да, - сказал он, - всё тихо, с той поры ни разу. Но курс транквилизаторов два раза в год для профилактики и во время стрессовых ситуаций...

- Думаю, что здесь стресса будет меньше. Жди конверт с договором.

И не попрощавшись, что очень на него походило, Лёня дал отбой, а Дима остался с трубкой в руках, ошеломленный.

Нужно было с кем-то посоветоваться, но Валера был на даче у старых друзей, и собирался вернуться только в понедельник вечером, а больше поговорить на такую волнительную тему было не с кем. Девочек и Мишу Дима не хотел взбудораживать раньше времени. И, кроме того, опекунство на Свету не было оформлено до конца, а без нее Дима поехать не мог. Оставалось ждать понедельника.

А что мог сказать Валера?

С одной стороны, конечно, это удача, контракт на два года, но он не представлял себе Диму в новой обстановке, среди чужих людей, чужого языка, не будет ли это чрезмерной нагрузкой для него? И по жизни у него здесь есть постоянный врач, приятель, а там?

Засиделись они в тот вечер долго, до глубокой темноты, и ни к чему не пришли: очень уж заманчиво было поехать, не упустить шанс заняться интересной работой, осуществить себя, в конце концов.

По поводу интересной работы Дмитрий неожиданно сказал, сказал так, как будто сейчас, сию минуту об этом задумался:

- Знаешь, когда я работал в институте, был, можно сказать на переднем крае науки, меня, в сущности никто не знал, для окружающих я был неизвестная величина, заключенная в скобки семьи и знакомых по работе, а сейчас я преподаю в школе, и живу рядом, и со мной на улицах здороваются люди, которых я даже и не помню уже, и школьники бывшие приезжают, заходят, то научную проблему обсудить, то даже с девушкой познакомить, или конфликт с родителями разрешить. Я сам не знаю как, незаметно, отбираю хлеб от психологов, и поскольку своей жизни у меня почти нет, (Валера сразу отметил это почти и подумал о женщине), с Мишей я редко вижусь, а девочки появились в моей жизни недавно, то это внимание и то, что я значу что-то для окружающих, очень меня греет.

Я с годами начал понимать отца, который всю жизнь работал учителем, и никуда не рвался, видел именно в этом свое предназначение, и я стал тоже к этому склоняться, а уеду на 2 года, всё здесь разобьется, всё привычная жизнь, а там может и не понравится, я ведь очень нелегко привыкаю...

- Поди ты к Виктору, с ним и поговори, в конце концов, он может решительно тебе не рекомендовать ехать, как лечащий врач, и тогда всё само собой разрешиться, - сказал Валера, и свалив решение вопроса на другого, сразу повеселел.