Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

- Папа-Дима, - говорила она строго, - не забывай, что я не твоя дочь, нечего на меня наседать с этой противной математикой, у меня другие гены. Услышав, что математика противная, Дима так был огорошен, что перестал пытаться внедрить в Свету любовь к ней.

До этого он думал, что эпитет противный может быть применен только к лицу одушевленному, но вот, оказалось, что он сильно заблуждался.

Света в высшей степени обладала тем, что называется здравым смыслом, и не совершала, правда, как оказалось, до поры до времени, никаких из ряда вон выходящих поступков:

Учила уроки, мыла посуду, не грубила даже тем учителям, которые ей не нравились, не пыталась что-нибудь экстраординарное сделать со своей внешностью, не требовала дорогих нарядов и если и поглядывала на мальчиков, то Дима этого не замечал.

В классе знали, что Степаныч её опекун, и это придавало ей ореол романтичности, которого в ней самой не было ни на грош, тоже до поры до времени.

35

Лето было холодное и дождливое, солнечных дней набралось не больше десятка, осенью листья быстро побурели, и золотой красоты осени не случилось. Год тянулся и тянулся, мучительно долгий и грустный после смерти Анатолия Воронова, после осени зима все не наступала, все вокруг было бурого скучного цвета, голые деревья, мокрые кусты, темнота ноября.

В декабре попадались дни с минусовой температурой, падал снег с дождем, тротуары вечерами горбатились гололедицей, чтобы к середине дня вновь стать темными и мокрыми. Панин был одинок, их отношения с Тамарой так и не возобновились.

Новый год не ощущался совсем, но елку Дима купил, Света украсила ее привезенными из дому игрушками, развесила гирлянды по комнатам, Дима пожарил курицу, купил торт, огурцы и помидоры в банке, и ждали Наталью.

Миша со своим Галчонкам гуляли где-то в студенческой компании, обещали быть только второго, а Наташа должна была приехать и приготовить оливье, картошку, морковку и яйца Дима уже сварил.

Когда полдесятого вечера раздался звонок, Светка первая подскочила к двери, и Дима услышал возгласы удивления и незнакомый голос.

Он вышел в коридор, снимая с себя фартук, который остался еще от мамы.

В тесной прихожей рядом с Наташкой теснилась какая-то темная фигура.

- Это Алексей, знакомьтесь.

Юноша снял мокрую шапку, волосы у него тоже были мокрые и взъерошенные, торчали в разные стороны смешными иголками.

Походил на страусенка, которого Дима со Светой видели недавно в зоопарке. Панин протянул руку:

- Дима, - сказал он.

Леша протянул свою, влажную, и переспросил:

- Дмитрий Степанович, можно так?

Дима кивнул.

Когда Алексей разулся и прошел в комнату, Светка толкнула в бок сестру:

- Какой смешной. Где ты его раздобыла?

- У нас учится, на два курса старше, - сказала Наташа.

- А почему Дима не удивился, когда его увидел? Ты что-то ему говорила?

- Ну, говорила и что?

- А мне так не сказала... - Светланка надула губки.

- Сейчас говорюи показываю, - отмахнулась Наташа.

Лешу посадили резать салат, и он умело с этим справился, застенчиво улыбаясь, складывал накрошенное в салатницу, заправил майонезом, посолил.

- Дома всегда я салаты делаю, - сказал он.

Это были почти единственные слова, которые он сказал за вечер, но Дима заметил, что он все время смотрел на Наташу: как только она входила в комнату, взгляд Алексея был словно приклеен к ней.

Дело серьезное, подумал Панин. По Наталье не видно, но парень влюблен по уши.

Понял это не только Дима, поняла и Светка.

Когда первого числа Наташа и Леша уехали, Света сидела у Панина в комнате в углу дивана, уголки губ опущены, в глазах грусть и зависть:

- И как это Наташке так удалось его окрутить?

- Не плачь, будет и на твоей улице праздник... - сказал Дима.

36

Дима снился кошмар, кошмары мучили его часто, он просыпался в холодном поту, в страхе, но что именно его испугало, вспомнить не мог.

А тут он шел по густому лесу ночью, и вошел в дом, там никого не было, стены были бревенчатые, а на столе горела свеча. Дима подумал, что время спать, задул свечу и лег, но было страшно, что-то шумело за окном, кто-то как будто ходил, и этот кто-то был опасен. Надо было убежать, но Дима не мог пошевелиться.

Это ничего, это мне страшно, потому что я один, и вдруг вспомнил, что он не может быть тут один, где-то должна быть Света.

- В соседней комнате, - вслух во сне сказал Дима и открыл глаза. За окном шумел ветер, и на потолке метались смутные тени ветвей деревьев, освещенные фонарем.

Тревога его не проходила. Он встал и через коридор на цыпочках подошел к двери комнаты, где спала Светлана, услышал стоны и потом сильный вскрик.

Дима осторожно постучался и вошел. Света лежала на кровати, одеяло на полу, и она стонала, а потом вдруг передернулась.

- Света, Света, - позвал Дима. Он хотел разбудить её раньше, чем подойдет, чтобы она не испугалась. Но девочка не просыпалась. Он подошел, положил руку ей на лоб. Лоб полыхал, щеки раскраснелись, и она не просыпаясь, стонала и металась.

Дима вышел, включил свет на кухне, долго шарил в аптеке. Нашел таблетку анальгина, подогрел чайник, налили теплого чая, размешал сахар.

Когда он подошел к кровати, Света открыла глаза,

- Пить, - попросила она.

Дима поднял ей голову, попытался всунуть таблетку в рот, но понял, что Светлана её не проглотит. Тогда он вернулся на кухню, раздробил таблетку, растворил её в сладком чае и дал Свете выпить.

Она выпила и отвернулась к стенке.

Дима присел на раздвижное кресло, придвинув его ближе к Светиной постели, он решил подождать, пока жар не спадет, а если анальгин не поможет, то вызвать скорую.

Не заметил, как задремал, а проснулся, когда тусклый февральский рассвет окрасил чернила ночи в серые тона.

Света была горячая, но не такая, как ночью и дышала ровнее, стоны прекратились.

Дима вздохнул, достал из потайного карманчика портфеля бумажку с сотовым телефоном и набрал номер.

Это был телефон Маши.

37

Туннель был длинный, кроваво красный, далеко вдали бил в глаза белым светом выход из него. Электричка со страшным грохотом ворвалась в туннель и исчезла, рассыпалась; Света оказалась одна в кровавой непрогляди. Стены туннеля закружилась, проход сузился, светлый выход стал стремительно удаляться, превращаясь в точку.

Свету охватил ужас: она знала, что ей надо бежать к этой светлой точке изо всех сил, иначе случится что-то страшное, невозвратное, не исправимое, и она тянулась, тянулась изо всех сил к выходу из этого все удлиняющегося и удлиняющего туннеля. Руки ее дотрагивались до чего-то холодного и шершавого, на короткий миг выскользнув из бреда, она поняла, что это стенка комнаты, провела сухим языком по растрескавшимся губам, и снова упала в бред, бежала и бежала по раскаленному туннелю, к далекой светлой точке.

Ещё на несколько секунд сознание вернулось к ней, когда она глотала теплую сладкую воду, потом снова начался бред, но туннеля уже не было, был жаркий солнечный день, она тащилась вдоль реки по горячему песку вслед за родителями, которые шли быстро, о чем-то говорили между собой и не обращали никакого внимания на изнемогающую от жары и не успевающую за ними дочь.

Света хотела крикнуть, чтобы ее подождали, но из горло выходили лишь тихие хриплые стоны.

Вдруг как молнией мелькнула мысль: мне их не догнать, они ведь умерли, и Света очнулась.

На столике в углу горела настольная лампа.

Она лежала на диване, одеяло упало на пол. Рядом с диваном стояло кресло, на нем, склонив голову на бок, спал Дима, на полу стояла чашка.

Я болею, подумала Света. Дима из-за меня тут сидит.

Страшная слабость навалилась на нее, и она закрыла глаза, а когда открыла, было светло, над ней склонилась женщина. Лицо у женщины было встревоженное, светлые волосы воздушной дымкой окружали лицо, глаза чуть темнее волос вглядывались в Свету, на скулах виднелись бледные брызги веснушек.