Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

- Да ладно, пап, у меня хорошая теща будет, - сказал Михаил, и Дмитрий в глубине души вздохнул: его собственная теща ему не нравилась. Теперь уже бывшая теща.

По дороге домой Панин думал о том, что он ещё и отцом-то быть не привык, а скоро дедом станет.

32

Лёня мучился совестью. Нет, ему не снились кошмары по ночам, он не вскакивал в холодном поту, озираясь по сторонам, спасаясь от преследовавших его кровавых призраков прошлого, да и прошлое его не было кровавым, просто он дал совершиться несправедливости, нет, участвовал в совершении этой несправедливости, и при воспоминании об этом у него на душе кошки скребли.

- Своих не сдают! - всегда говорил ему отец, и Лёня не сомневался, что он и жил всегда по этому принципу, жесткий волевой человек, бывший разведчик, после войны вернувший к мирной профессии строителя, он оказывался всё время на переднем крае: во время войны во фронтовой разведке, после нее на восстановлении разрушенного хозяйства.

Пил он много, но только по выходным, после выпивки мрачнел, грузнел, и уходил во двор играть в домино.

Мать плакала, кричала, проклинала свою жизнь и свою глупость, что не послушала родителей, вышла замуж за гоя, и теперь вот в выходные сидит одна, вместо того, чтобы культурно развлекаться с мужем, сходить в театр, или на концерт, на худой конец в кино.

Раз в два месяца отец, утомленный стенаниями матери, соглашался культурно провести время, и они ходили в зал Чайковского, или в большой, или в оперетты, и когда они возвращались поздно вечером домой, мать тихо напевала на кухне любимые арии.

Лёню не удивляло, что при царившем тогда в Москве антисемитизме (вспомним хотя бы дело врачей), его русский отец женился на еврейке. Сын понимал, что его отец, Андрей Пронин был из тех твердолобых людей, которые никогда не заражаются эмоциями толпы, а живут по законам своей совести, но Лёня всё же спросил отца, почему он женился на еврейке. Отец долго удивленно смотрел на него, потом сказал:

- Я женился не на еврейке, я женился на Ларисе, твоей матери, и мне трижды наплевать было, какой она национальности. Наплевать и тогда и сейчас. И кто, соседи, что ли будут мне указывать, на ком жениться, а на ком нет?

Лариса вышла замуж за Андрея против воли родителей, но рождение Лёни быстро примирило деда и бабку с зятем.

Лёня рос избалованным, закормленным, залюбленным еврейской роднёй мальчиком, но отец время от времени врывался как торнадо в воспитательный процесс: он разрушал хрупкие здания благовоспитанности, сооруженные матерью и бабкой, и на развалинах пытался воздвигнуть что-то свое, необходимое для создания из мальчика мужчины: он научил сына плавать, отважно прыгать с вышки в воду: попробуй под взглядом отца не прыгни! кататься на велосипеде, на коньках, на лыжах, и даже брал с собой на подледную рыбную ловлю.

И Лёня всегда, сколько себя помнил, хотел заслужить похвалу и одобрение отца, но несмотря на все старания, когда Лёня уже заканчивал школу, отец как-то раз отстраненно посмотрел на него и сказал:

- Парень ты хороший, но жидковат получился, для разведки не сгодился бы...

И эта старая рана, что жидковат получился, нанесенная беспощадной рукой отца, ныла и ныла в груди Лёни, особенно тогда, когда он вспоминал Диму: прав оказался отец, не годился он для разведки, жидковат, сдал своего. И не только чувство вины перед Паниным, но и ощущение, что он сплоховал, и отец не одобряет его оттуда, куда он ушел, заставляло Леонида искать возможности для отдачи долга Диме, ведь это он, Леонид, был Диминым другом, и остальные участники в расчет не шли, Панин для них было лицо отвлеченное; хотя для Пукарева, возможно, не совсем отвлеченное, сказал же он Лёне: мы все в долгу перед Паниным, а долги надо отдавать, и придется это делать тебе, больше некому.

Лёня удивился, подумал, что Пукарев и сам мог много чего сделать для отдачи долга, и только позднее, когда Пукарева не стало, он понял, почему именно на него возложил Пукарев эту задачу: он уже знал о своем диагнозе и скором уходе.

Когда Дима, несмотря на настояния Лёни, так и не приехал в Штаты, Пронин нашел для него другую возможность закончить работу: он устроил ему грант.

Всё это было нелегко делать, но Лёня делал, а Панин удивлялся: зачем ему это?

33

Если Валера был Димкин друг постоянный неизменный, признанный, то свои отношения с Прониным Дима за дружбу не считал, в ней Дима не чувствовал себя на равных, замечал, что Леонид покровительствует ему, и тяготился этим.

А когда спустя восемнадцать лет они встретились по приезду Лёни в Москву, и Дима спросил его в лоб, чего он так старается, то Лёня ответил честно:

- Заливаю пожар нечистой совести в душе своей.

Дима даже голову набок склонил, вслушиваясь, и Лёня подумал, что зря выразился так витиевато.

Всё же я больше в мать, чем в отца, думал он, вот и выражаюсь чёрт те как, простой смертный не поймет. И всплывали в памяти скандалы матери с отцом:

- Ты губишь свою и мою жизнь, и не будет тебе прощения во веки веков ни этом свете ни на том, - выговаривала Лариса пьяному мужу, вместо того, чтобы сказать, как говорила мать его школьного товарища в такой же ситуации:

- Ах, ..., опять нализался.

И в этой простоте было больше завершенности, чем в монологе матери, хотя и тут и там реакция была совершенно одинаковая, вернее её просто не было: проклинаемый молча проходил и ложился спать, иногда, когда были силы, даже раздевался, иногда уже и на это сил не было.

Лёня пояснил Диме про пожар нечистой совести обычными словами:

- Тогда, помнишь, с этой государственной... Тебя не включили, а установку ты собрал, и первые данные экспериментальные твои были, они вошли.

- Идея была Пукаревская, и установку мы вместе с тобой собирали. Мои там были только теоретические разработки... - сказал Дима.

Вот так. Спустя столько лет выяснялось, что Панин вовсе не рассматривал себя как кровно обиженного, и Лёня вполне мог считать себя порядочным человеком, годным в разведку.

"Это его личная оценка событий, он склонен скорее преуменьшать свою роль, чем преувеличивать, таков его характер, и его оценка с тебя, Лёня вины не снимает", думал Лёня, подливая в бокал себе. Дима по-прежнему воздерживался от выпивки, теперь скорее по привычки.

34

Удивительное дело, Светлана, несмотря на опасения Натальи, больших хлопот Диме не доставляла.

Она любила пошуметь, устроить бурю в стакане воды, не подчиниться требованию надеть шапочку в холодную погоду, но в сущности, несмотря на все ужасы, которые принято приписывать переходному возрасту, Светлана благодаря своей житейской разумности, унаследованной от родителей, всегда умела остаться в определенных гранях в своем поведении, в нужный момент уступить, подчиниться, умела признать себя виновной, и если иногда была задумчивой и рассеянной, а то и с заплаканными глазами, то учитывая два свалившихся на нее несчастья, которые и взрослым людям бывает тяжело перенести, полную смену обстановки и окружения, можно сказать, что она мужественно справлялась со всем этим.

Вернувшись после лета от бабушек, они жили вдвоем с Наташкой за занавеской. Диван раздвигался, а потом, когда Наталья с Димой откупили у Полины Андреевны комнату, девочки переселились в нее.

Полина Андреевна им оставила всю мебель, за исключением шкафов, которые увезли на дачу к дочери. Одежду вешали на простые вешалки с крючками, их Дима повесил по обе стороны входной двери, одну для Светланы, вторую для Натальи, которая с начала занятий вырывалась к сестре и отцу только по выходным, путь от Долгопрудного до Университета не близкий.

Света училась в той же школе, в которой преподавал Дима, проще всего было её туда устроить, но не в математическом классе. В алгебре она разбиралась совсем плохо, чуть лучше в геометрии, а когда Дима старался ей что-то объяснить, отмахивалась от него.