Исповеди на лестничной площадке (СИ)

Стремление украшать стены пещер свойственно было еще первобытным людям, и современные мало от них отличались.

Десять лет назад, когда наш подъезд имел еще цивилизованный вид, я делала жалкие попытки бороться со стенописью, просила Сашку поратовать за то, чтобы его товарищи не разукрашивали наш подъезд, но он только развел руками, а сама я с ними не связывалась: конечно, они меня выслушают, и головой покивают, что все поняли, но как писали, так будут писать.

Любовь Ивановна работала озеленителем (она закончила Тимирязевку), взращивала тоненькие деревца, посаженные рядами и привязанные к палочкам, чтобы эти культурные саженцы не пострадали от ветра, и имела смутные представления, какие буйные заросли образуются из молодой не окультуренной человеческой поросли. В конце концов, она растила дочь, а это далеко не то же самое, что вырастить сына.

Вот такая поросль, в лице одноклассника моего сына, а он учился в трех классах,

(последовательно, не параллельно) и одноклассников у него было видимо-невидимо, и сейчас это были не те его приятели, которые катались на велосипедах, а другие, обиделась на безапелляционный тон Любовь Ивановны и нагрубила ей.

Что конкретно сказал юноша, я не знаю, знаю только, что компания сына мат в разговорах с взрослыми не употребляла, но так много накладывала его в разговорах между собой, что я не рисковала подойти к их группе незамеченной.

А когда они играли в футбол, сын очень просил к ним не приближаться, чтобы я, не дай бог, не повысила свою квалификацию в идиомах русского языка.

Неугомонная соседка обиделась на недопустимый тон, сочла его хамским, и в поисках правды и справедливости, то есть того, чего нет, и никогда не будет на этом свете, направила свои стопы ко мне.

Она хотела выяснить, кто родители нагрубившего ей юноши, и если я не собираюсь принимать меры (а я не собиралась и она это знала), то она сама до них доберется.

Я, округлив глаза в фальшивом ужасе, долго делала вид, что пытаюсь по описанию понять, кто именно ей нагрубил.

Убедившись, что от меня толку не будет, она стала напирать на то, что я могу выяснить это у сына, от чего я решительно отказалась.

- Да что Вы! - сказала я ей - Там круговая порука и товарищей они не выдают.

Обращалась она к Саше или нет, не знаю, но спустя два дня ее чистенькая, недавно обитая дверь, оказалась располосована сверху донизу.

Она утверждала, что это они, но я наотрез отказывалась верить, на этот раз уже вполне искренне, и сын поддержал меня в этом.

Пройдет ни один год, пока, когда разговор случайно коснется этой истории, Саша скажет, что дверь ей разрезал действительно его товарищ, мальчик из приличной семьи и отличник учебы (он получил золотую медаль по окончанию школы).

Допекла.

***

Утро субботы.

Дети проснулись, но вышколенные, ведут себя тихо, есть не просят, и мне, сове, измученной каждодневными вставаниями в половине восьмого, хочется поспать хоть на час, полтора побольше.

Но резкий звонок в дверь будит меня в восемь.

Лежа в постели, я прислушиваюсь: слышно тихое бу-бу-бу Алексея, не желающего разбудить жену и иметь дело в течение дня со злобной не выспавшейся фурией и звонкий голос Любовь Ивановны, имеющий совершенно противоположное намерение: яростное стремление разбудить спящих. Любовь Ивановна настойчиво приглашает всех на субботник по озеленению нашей площадки между домами.

Любовь Ивановна старшая по подъезду, и рьяно следит, чтобы от каждой квартиры кто-то вышел озеленять двор: в тени деревьев сидеть все захотят, а сейчас, когда деревья сажать, так пусть другие работают?

И ведь собрала народ, и посадили прутики, и выросли эти прутики в большие деревья, клены, кроны достают до пятого этажа, а Любовь Ивановна уже давно выехала от нас.

Во время Горбачевской продовольственной программы Любовь Ивановна потеряла интерес к общественной жизни: они купили где-то далеко в деревне дом и занялись там сельским хозяйством, уезжали каждые выходные, теперь сами себя организовывали.

Года четыре происходили эти еженедельные летние вояжи, а потом смотрю: одни выходные они дома, другие.

Я попыталась узнать, в чем дело, но Любовь Ивановна отмолчалась, и лишь у ее мужа я узнала, что дом их в деревне сожгли, не очень-то сельские жаловали городских, и навряд Василий Сергеевич мог прижиться в русской деревне, будучи непьющим, да не в завязке, а просто не любящим водку интеллигентом.

Деревенский люд не мог им простить ни первого, ни второго, да и общительная Любовь Ивановна с высоты своего Тимирязевского образования наверняка учила деревенских баб, как правильно проводить агротехнические работы и поливать огурцы.

Впрочем, это все мои домыслы, а возможно, поселился у них бомж-пьянчушка да и спалил по пьяни чужой дом.

***

Любовь Ивановна смотрела, как Василий Сергеевич с завидным аппетитом ел щи и рассказывала о неприятностях, свалившихся им на голову.

- Ты видел, видел, как они нам дверь испортили? Разрезали сверху донизу?

Василий Сергеевич кивнул головой, давая понять, что он видел, и еще бы не видеть, когда жена ему эту дверь демонстрировала со слезами на глазах, а еще два года до этого долбала ему по темечку, чтобы он обновил обшивку двери.

Он и обновил, а теперь эта новая обшивка была безнадежно испорчена.

- Я уверена, что это или Сашка сделал, или тот его товарищ, который мне нагрубил. Этот Сашка в детстве был такой хороший мальчик, и учится хорошо, я его уважала и никак такого не ожидала.

- Но это наверняка не он, - сказал Василий Сергеевич, - портить двери соседям, на него это не похоже.

- Не он, так его товарищ, а он покрывает. Я хотела узнать, кто родители этого подростка, да разве Зина скажет! А надо бы заставить заплатить их за испорченную дверь. 25 рублей стоит обить двери.

- Не пойман, не вор, - возразил ей муж,╛- а значит, денег нам не видать. Забудь

Любовь Ивановна сбавила тон, но все же добавила:

- Все же я вот уверена, что это именно тот мальчишка. Злобно так огрызался, когда я его стыдила за то, что он на стенах рисует. И никому ведь двери не разрезали, только нам. А если бы просто был хулиган, он много дверей порезал бы. Но разве Зине что докажешь...

***

Года через четыре после этого случая Любовь Ивановна и Василий Сергеевич поменяли квартиру в нашем доме на такую же, но на острове, где квартиры ценились дешевле. Полученную при обмене сумму они хотели постепенно тратить на жизнь в старости.

Надеюсь, что эти деньги у них не пропали при бесконечных наших денежных перетрубациях, реформах и дефолтах в конце прошлого века.

В их квартире поселилась молодая холеная женщина, которой страшно не понравилась убогость нашего подъезда и самой квартиры в панельном доме.

Она работала в банке, о чем и сообщила мне и Тане, когда мы втроем столкнулись на нашей лестничной площадке, мы с Таней обсуждали животрепещущие вопросы текущей жизни, точнее, обсуждали, как выжить, а она вышла из квартиры и присоединилась к нам, кардинально сменив тему разговора. Новая соседка уверила нас, что она здесь ненадолго, и постарается найти что-то получше, чем панельный дом, в общем, была нежно тактична с местными аборигенами в лице Тани и меня.

Мы с Таней переглядывались понимающе и молчали, бедные жительницы панельного дома, которым было не насобирать денег, чтобы переехать во что-то получше, мы и такой квартире были безмерно рады в свое время. Вскоре она съехала, и вместо них поселилась семья: муж с женой и дочкой, они до сих пор живут.

Я встречалась с ними в лифте, он всегда в надвинутой на глаза шапке, мы разговаривали, больше с ним, жена его не была болтушкой, а потом весной произошел комический случай:

Иду я в банк и встречаю возле него молодого симпатичного парня, глаза голубые в ясный весенний день, и парень этот со мной здоровается.