Калейдоскоп

— Ага, значит, что-то похожее на морскую болезнь. Волны качают всех, но не все ею болеют. Один уплетает за двоих, а у другого кишки выворачивает.

Фумарола в открытом море не плавала и еще не знала, что такое шторм. Но сцены, происходившие на палубе, она должна была видеть. Я засыпал Фумаролу вопросами. Я не мог понять, почему два таких солидных пассажира таким странным образом обошлись со случайной партнершей?

— Запыхались, вспотели, дышали, как загнанные собаки.

— Потому что старые хрычи! — Фумарола прыснула.

— Но они искусали ей ноги!

— А тебе-то что? Может быть, Веселый Юп напомнил им дом? В верховье реки другой климат, другие нравы и темперамент.

Я исподлобья посмотрел на Фумаролу. Увидев хорошо знакомую гримасу, быстро переменил тему.

— Пропади они пропадом, эти шесть баб в песочнице. Меня не интересуют ни дураки, зараженные вертячкой, ни оплевыватели зеркалец, ни маньяки с руками для отдавания чести, но что с висельниками? Они не выходят у меня из головы.

— А я знаю? Они могли повеситься сами, их мог кто-то повесить. Может, они очень устали и их доконал Юп?

— У тебя каждое второе слово «кто-то» и каждое третье «что-то».

— Ах, оставь меня в покое. Откуда я могу знать? Веселый Юп каждому несет свое. Висельники… Тоже тему нашел! Какое мне дело до этих висельников?

Фумарола свернулась калачиком, уткнула нос в подушку. Она сказала сонным голосом:

— Эх, тащили их, тащили… Затащили в песок. Эх… Старая грымза дождалась своего счастья. А ты, бедная, глотай слезы и пыль. Старуха наткнулась на порядочных людей, бывавших в свете. Эгоисту в жизни лучше. Ляжет на спину, притворится мертвым, а потом вопросами просверлит дыру в животе. Как раз место для сверления. Эх, за что мне, несчастной, глотать черную пыль…

Черт меня дернул слегка захрапеть. Фумарола пришла почти в бешенство.

— Только попробуй спать! Вот до чего дошло… И зачем я, дура, разевала рот? Одной песок, а другой слезы…

— Несправедливость, ужасная несправедливость! — крикнул я во весь голос. — Я видел, как ей в песочнице вырывали волосы!

Фумарола села в постели.

— Ну и что? Ну и что, что волосы? Что у нее, ноги вырвали? А хотя бы и ноги? Она просила тебя ее защищать? Даю слово, не над теми волосами, над которыми надо, ты плачешь. Иди, беги, ищи и приклеивай, только купи сначала клей!

— Я прямо ушам своим не верю. Все это очень странно.

Мы молчали минут пятнадцать.

— С волосами дело обстоит, собственно, так… — продолжила разговор Фумарола. — Там, в верхнем течении реки, волосы применяются для ловли зла. Как будто бы правильно. С гладкого зло соскользнет, а за косматое уцепится. Я знаю об этом, потому что моя бабушка из тех мест.

— Теперь я все понял. Ого, кажется опять задул Веселый Юп…

Веселый Юп, ветер из глубины материка, ветер «веселых страхов» и «самых странных импульсов», несколько раз давал о себе знать. Я решил из каюты не выходить. В дверь ногой постучал стюард и оставил на пороге еду. Заигрываниям с Фумаролой не было конца. «Торкаток» плыл. Макардек пил с врачом. Немного позднее выяснилось забавное недоразумение. Пополнив горючее при первом дуновении Веселого Юпа, доктор отчалил. Капитан же, занятый своими мыслями, его исчезновения не заметил. Иначе говоря, проморгал. И продолжал пить с пустым стулом.

— Из расхода водки следует, что толкатель задов был со мной еще пятнадцать минут тому назад, — сказал Макардек, когда мы встретились с ним на палубе. — Как прохвост исчез — это его тайна. Я никогда не испытывал к врачу симпатии.

Мы встретились с капитаном, потому что шум и крик «высаживаемся» выманили меня из каюты. Теплоход плыл по середине реки. Берега были едва видны. Несмотря на это, пассажиры вели себя так, как если бы от причала их отделяли считанные метры. На палубе громоздились тюки, ящики, мешки. Женщины хватали детей и помещали в плетенные из прутьев клетки цилиндрической формы. Во время высадки (и посадки) дети везде причиняют много хлопот.

Все вывалили на палубу. Переступали с ноги на ногу. Едва не лезли за борт в воду.

— В это время мы обычно путешествие заканчиваем, — объяснил мне Макардек. — Пассажиры чувствуют, что пришел их час. Они забыли про опоздание. А опоздание, что и говорить, большое. Водовороты, шнуп и прочее.

Какое-то время путники еще стояли. Но потом желание высаживаться у них прошло так же быстро, как и появилось, поэтому они затащили багаж назад в каюты и открыли корзины. Выпущенные на свободу дети (пока они сидели в корзинах, было тихо) загалдели с удвоенной энергией. Желая нагнать упущенное, Макардек начал срезать путь.

— В этом месте Каток делает большое S, но мы наполовину сократим путь, потому что махнем по прямому как стрела каналу.

Вскоре мне показали косяки старичков, которых я сначала принял за рыб.

— Бригада по охране канала. Они обнюхают нас и пропустят.

Так и было. Обнюхали и пропустили. За старичками приплыл плот. Лоцман вошел на мостик и направил судно на видимые издалека створные знаки. Капитан отдал соответствующие приказы, и «Торкаток» медленно вошел в большой шлюз. Служащие закрыли шлюз и спустили воду. «Торкаток» осел на подпорки. Шесть с половиной тысяч босоногих, по данным, полученным от Макардека, взяли корабль на плечи. В такт ударам бубна мы двинулись по неглубокой траншее, растрассированной с завидной точностью. Капитан бегал от борта к борту и ужасно нервничал.

— Я боюсь, чтобы они не уронили «Торкаток». Не люблю каналы. Держи, сукин сын, держи!

Пейзаж не восхищал. Понаблюдав некоторое время, я вернулся в каюту. Фумарола пробовала растравить меня рассказом о бабушке. Она была влюблена в свою бабку сверх меры.

Нас долго несли. Потом мы ждали барку. Наконец громкий всплеск оповестил о конце перехода. Застучали машины, судно ожило и бодро поплыло вверх по реке.

Услышав крик: «Тирбушоны летят!» — Фумарола начала упаковывать вещи.

— Тирбушоны держатся близко к истокам. А мы к ним плыли, плыли и приплыли.

Над судном кружили яркие птицы. Чайки остались на канале, потому что там была граница их района. В тирбушоне, птице на первый взгляд красивой, видной, стройной, было что-то искусственное. В нем есть какая-то черта, не имеющая с птицей ничего общего. Странной была бы, например, ворона с мясорубкой вместо хвоста. Орел, скрещенный с соковыжималкой, тоже выглядел бы неестественно. Так же дело обстояло и с тирбушонами. Трудно уловить что, но есть в тирбушоне что-то такое, от чего глаза человека ползут на лоб. Крик тирбушона для человека ужасен. Не то жалоба, не то звук, который издает магнитофонная лента, пущенная с большой скоростью в обратном направлении. В крике тирбушона звук «хви-хви-хви» повторяется чаще всего. Тирбушон летит быстро, но тяжело.

Изгадив палубу и одежду, тирбушоны улетели, а мы бросили якорь, чтобы переждать ночь и увидеть город в лучах восходящего солнца. Утром на теплоходе и на барке ударили в бубны. «Торкаток» пошел медленно и, не увеличивая скорости, направился в порт.

Капитан, весь в золоте и белом, пригласил нас к себе в последний раз.

— Как вы находите наш знаменитый карнавал?

— Превосходный, — говорил я убежденно, — Превосходный, дорогой капитан.

С зеленых холмов к синей воде, из-под голубого неба, стекает каскад белых стен, украшенных букетами красных, фиолетовых и розовых кустов.

Берег уже близко. Над зеленым скалистым островом на солнце мерцает желтый туман. Опять странное стечение обстоятельств: здесь тоже цветут пахучие агавы.

— Фумарола…

Фумарола закрывает лицо и плачет. На этот раз я уже ни о чем ее не спрашиваю. О причинах подлинных чувств так быстро не расскажешь.

Играет оркестр, слышен вой сирены и свистки. За спиной покашливает Макардек. Это конец путешествия или продолжение карнавала? Надо высаживаться, потому что теплоход дальше не идет.

Перевел Вл. Бурич.

КОРСО [5] В НАУСЕОСЕ