Калейдоскоп

— Без сдачи.

Потом кондуктор исчез. Мы ждем минуту, ждем другую и третью. На каждый звук в воздухе задираем голову.

— Алло, вы свободны?

— К сожалению, к сожалению!

Кто-то плюет сверху и со смехом улетает. Ах это праздничное, адское движение! Кондуктор опять выходит из тени и зачитывает приколотую к столбу записку:

— Ждать строго воспрещается!

Мы бежим дальше, на следующий перекресток, где должны стоять верблюды. На другом перекрестке та же самая сцена. Билеты и никакой надежды. Из-за корсо верблюдов с линии сняли. Кондуктор верблюжьей линии предупреждает нас, чтобы мы не потеряли билеты.

— Без билетов не пропускают из района в район.

Мы крадемся вдоль улицы. Черт, зачем надо было выбрасывать васильки. Сейчас бы они пригодились, по нескольку цветков на голову. Может, в парке удастся втихую слямзить что-нибудь цветущее. Но до парка далеко. О том, чтобы что-то купить в цветочном магазине, и мечтать нечего. Цветочные магазины замуровывают сразу же после полудня, так как согласно здешним обычаям после продажи товара магазинную витрину и вход закладывают кирпичом и оштукатуривают.

Непосредственно перед парком, буквально в двух шагах от спасительного куста (что-то еще цвело; даю голову на отсечение, я видел мелкие белые цветочки!), мы попадаем в средоточие скандала. Полиция схватила какого-то оборванца. Вытаскивает его из подворотни и хочет увести с собой. Тот орет благим матом, кричит, что его только что освободили, что он был уже почти дома, что ничего не знал о сегодняшнем празднике. Плачет, что никто не хотел поделиться с ним цветочным горшком.

— Рецидивист!.. — смеются полицейские и забирают оборванца с собой.

Отчасти из любопытства, отчасти влекомые толпой, мы идем в том же самом направлении. Парк окружен, улицы перекрыты. На каждом шагу проверка билетов. Уже начинают цепляться к Дополе. Я кричу:

— Нельзя! Эта женщина экстерриториальна!

Ничего не помогает. Я вижу, что нас все ближе подталкивают к оборванцу в наручниках. Толкали и дотолкали до толстого комиссара. Комиссар орет и злится. Я спокойно и обстоятельно даю ему объяснение. Он разводит руками, даже улыбается, но через минуту начинает все сначала:

— Корсо! Фандамула корсо!

Полицейские потащили оборванца дальше. Нам кажется, что нас уведут тоже. Комиссар машет шапкой.

Слышны приветственные возгласы. Одновременно загораются все фонари и цветные рефлекторы. Город выглядит как ковер, сотканный из экзотических цветов. Веселые толпы перекатываются через площади и улицы. Хоровое пение на кончике языка.

Над крышами летит золотой шар. Эй, это не Будзисук ли высовывается из корзины?

— Гей, пан Будзисук! Пан директор!

Последняя надежда на Будзисука. Он нас узнал? А было ли ему выгодно узнавать Дополю и меня?

Эх, не вышло, не вышло, потому что и не могло выйти. Мы вообще не можем выйти. К счастью, мы сидим в соседних камерах. Произошло какое-то фатальное недоразумение. Говорят, с минуты на минуту все выяснится.

Погода, кажется, очень хорошая. Кажется, ни холодно ни жарко. А еще якобы тихо. Не дует сильный теплый ветер. Один из функционеров обнадеживает меня. Говорит, что можно будет послать открытку. Открытка это тебе не записка на волю. Я пишу Будзисуку. Получив открытку, он наверняка будет смеяться до слез. А потом? Ну что может быть потом?.. Мне становится немного грустно. Я стучу в стену и сразу же прикладываю к стене ухо. В ответ слышу стук Дополи.

Перевел Вл. Бурич.

СНЫ ПРИ ФУМАРОЛЕ

На углу цветочный магазин.

— Из цветочного магазина на углу принесли цветы.

— Очень приятно.

— Пожалуйста, поздравьте тетку генерала.

— Сейчас надену брюки.

Повторяю во время бритья «Краткий туристический разговорник», так как даже вне дома плохо переношу так называемое общение при помощи жестов. Я живу в пансионате «Рай Упании». Путешествие на теплоходе, хотя и более продолжительное, стоило дешевле, таким образом, на «Упанском Орле» я завернул в большой порт. Потом в глубь страны какой-то «Стрелой», кажется «Серебряной», разумеется, «Упанской», так как в Упании все упанское и все очень большое и даже великое.

Поезд прибыл утром. На перроне ждал полицейский. Он сразу же заключил меня в объятия и ласковой рукой прошелся по карманам.

«У нас с иностранцами случались неприятности, — шепнул он, — отсюда эти меры предосторожности и определенные предписания». В ответ я улыбнулся, потому что форма этой предосторожности была безупречной. Тем временем собралось много интересующихся. Разогнав зевак, он сунул дубинку за пояс, поправил фуражку с гиппопотамом под тульей (здесь носят кокарду в виде головы гиппопотама в венце желтых роз) и вызвал такси. Напрасно я высматривал машину. Оказалось, упанские такси отличаются от наших. По свистку четыре босоногих балбеса принесли к вокзалу лодку на двух жердях.

— Садитесь, пожалуйста. Оплата по счетчику. Таксометр у переднего над ухом.

— Но… — мне не хватило слов, легкое удивление я выразил… жестом.

Полицейский бешено завертел дубинкой.

— Понять простую вещь, — сказал он, — труднее всего. Вид транспорта нам диктует традиция. Давным-давно, много лет тому назад, когда строили город, главную улицу для симметрии провели точно по руслу реки. Так уж вышло, как привыкли говорить старые люди. Трудности были, но они кончились. Река уж несколько десятков лет течет рядом. И ей хорошо, и нам удобно.

— Интересно.

Полицейский придвинулся ближе. Сощурил глаза и кончиком языка облизал верхнюю губу.

— Вас интересуют мосты?

В кучку зевак, стоявших на изрядном расстоянии и напрягавших слух, словно бы попал снаряд. Они мгновенно исчезли. Полицейский гнул свое, а я свое. Неприятный вопрос повис в воздухе.

— Я хотел бы знать, почему колеса здесь заменяют людьми? Разве это практично?

— Надо признаться, у нас проблема с покрышками. Мотор? А зачем? Еще мотор гонять. От выхлопных газов и шума одни болезни! А так и воздух чистый, и тихо. Ну, счетчик стучит. Я бы на вашем месте давно уже сел и уехал.

Он свистнул — я сел. Свистнул второй раз — босоногие помчались галопом. Они прекрасно подражали автомобильному сигналу и на бешеном ходу делали повороты. Не успел я выкурить сигарету, как они домчали маня к пансионату. Тарифную плату я бросил в запломбированную банку. Чаевые дал в руки.

— На углу есть цветочный магазин…

Я получил номер, выходящий на улицу. Из окна был виден цветочный магазин. По всему его фасаду золотыми буквами шла надпись: «ГРОБЫ НАПРОКАТ», но золото облупилось, стало крошиться, и старая надпись: «ГРОБЫ. СКЛАД И ПРОДАЖА» была видна лучше, чем новая. Перед «прокатом», несмотря на раннее время, уже стояла очередь. Многие клиенты, как я слышал, опаздывают с возвратом и вследствие их беспечности другие вынуждены тратить много времени и нервничать. Вначале я думал, что в городе трудно с пиломатериалами. Но оказалось, что дело не в этом. Кто-то неуловимый упорно плюет на золотую краску упанцев. И поэтому «склад» и «продажа» пугают клиентов своей адской чернотой, хотя золотые буквы и подновляются регулярно в первый понедельник каждого месяца. Черное отпугивает, растут задолженности по возврату, намеченный порядок превращается в балаган.

Эти сведения я получил от консьержки, то есть из первых рук. Она плотная, упитанная девушка, заглядывает ко мне каждую минуту и спрашивает, не нужно ли мне еще чего-нибудь для счастья. Я обращаюсь к ней на «вы», хотя она при этом каждый раз краснеет. Дело в том, что на ее пикейной блузке знаки отличия младшего сержанта, а к сержантам надлежит обращаться на «вы».

Хозяйка пансионата имеет звание майора. Телефон не работает, оборванный кабель болтается за окном. В ванной сохнут мундиры. Большая стирка замаскирована табличкой «Ремонт». В туалете стоит кастрюля с настойкой на упанской вишне. На каменном сиденье кто-то нацарапал сердце и сентенцию: «Эх, жизнь жестянка…» Ну что ж, карнавал так карнавал. Я приехал в Упанию в разгар карнавала. В городе повсюду гирлянды, хороводы, букеты, фестивали, игры, танцы и скачки. Жители забыли об обычных одеждах. Карнавальный костюм стал повседневным одеянием. Карнавал в Упании длится без перерыва сто лет. А может быть, даже дольше.