Калейдоскоп

Однажды я пошел с Фумаролой, но Фумарола со своими знаками отличия оказалась вне дома невыносимой.

— Фумарола, — сказал я, — ты что, сошла с ума? Почему ты отдаешь честь даме, несущей жмых?

— Потому что у женщины со жмыхом Гиппопотам с розой. А меня обидели, дали с одним бутоном. Поэтому, хоть у нас звания не разные, старшинство принадлежит ей. Отдавая честь, надо смотреть на награды.

— А почему женщина с коляской раскланивается первая?

— Это мать, которую лишили звания матери. Очевидно, у нее отобрали звание за аборты или другие грехи. Лица без звания должны отдавать честь всем. Подумай только, что это за мука в таком большом городе!

Оказалось, что после расформирования армии между жителями разделили все степени, чины, ранги, почетные места, знаки отличия и ордена. Отсюда такая сложная иерархия, для посторонних непонятная, но правильная и справедливая.

— Разве можно жить иначе? Представь себе наш славный карнавал без регламента и порядка!

Я не ответил, потому что из ворот учреждения выбежала овчарка в ошейнике, инкрустированном золотом. Фумарола вытянулась перед ней, как перед полковым знаменем. Я опешил.

— Фума, а это что такое? Собаки не видела?!

Стоя по стойке «смирно», она молчала. Шов на юбке лопнул, и уже начала расползаться ткань. Овчарка покрутилась возле фонаря, рявкнула и побежала дальше.

— Комиссар в звании полковника. О, это шишка! Такая много может, — прошептала Фумарола с искренним восхищением.

— O, ponts et chaussées! O, merde doublé! [6] — выругался я по-французски. — Кругом, к пансионату шагом марш! Там заняться приседаниями, наклонами и постановкой ног на ширину плеч!

Она отошла. Я посмотрел ей вслед, и мне стало ее жаль. «Уходит, — подумал я, — женщина, как обыкновенный новобранец. Сено — солома. Жалко». Она почувствовала мою минутную слабость и вернулась.

— Приседания, наклоны и что еще?

— Постановка ног на ширину плеч, Фумарола, на ширину плеч. Послушай, а что с котами? Коты тоже?..

— Коты не привыкли и не полюбили нас. Пошли куда глаза глядят и пропали.

— Ничто в природе не исчезнет, может, и эта постановка ног на ширину плеч не пройдет даром. Ну иди же, иди.

Хожу пешком, один, никому не отдаю чести. Без Фумаролы попадаю всюду, так как мне везет на старичков. Они всегда появляются на моем пути. Энергичные, вежливые, великолепно информированные, появляются как из-под земли и заменяют план города. Первого я встретил на углу, второй вышел из ворот, третий спал в водосточной трубе и сквозь сон закричал:

— В парк прямо, потом первая улица направо!

Едва я оказался в парке, с тополя спрыгнул четвертый старичок.

— Алё, вы приезжий? Очень приятно, привет, гость из-за границы! — И сразу дал стрекача через газон.

— Браво! Вы спортсмен? Догадываюсь, олимпиец?

— Нет, пенсионер. — Старичок хлопнул в ладоши и опять прыгнул туда и обратно. Поклонился, опустил глаза. — В будущем году мне исполнится сто шестьдесят лет.

— И что из этого? — Я попросил, чтобы он больше не скакал, потому что это меня смущает.

— Полное пенсионное обеспечение! — выпрямился он, весь преисполненный чувства собственного достоинства. — Живя долго, я поднимаю среднестатистические данные продолжительности жизни. Вот что из этого!

После короткой беседы он вывел меня из парка к гигантскому дому.

— Прекрасный, а?

— Да неплохо. Что в середине? Таблица «Соединитель разъединенных сердец» ничего мне не говорит.

— Входите, входите. Жаль каждой минуты! Прикройте глаза, блеск может повредить зрение!

Старичок вцепился мне в рукав и втянул вовнутрь. В темных очках я пробегал галереи, залы и вестибюли. Я поднимался на семиэтажные скалы, чтобы увидеть искусственную радугу или маленький вулкан. Я должен был удивляться водопадам, ледникам и фонтанам, озерцам и фарфоровым уткам, которые с тихим урчанием электрического мотора каждые двадцать минут ныряли в воду. В гуттаперчевых гротах я касался сталактитов, замечательно имитировавших настоящие (настоящие еще не поступили).

— Дальше! Дальше! — Старичок вцепился в мою штанину и не отпускал ее.

— Хватит! Я уже ног не чувствую… и вообще сыт по горло. Отцепитесь от меня!

Вырываюсь, ищу лавку. И тут вдруг белый медведь спрыгивает со льдины и, грозно рыча, гонит меня в сторону Полярной звезды. Убегая от медведя, я осмотрел оставшуюся часть чудесного дома. Мой провожатый только смеялся и потирал руки.

— Хитрая штучка, а? Хороший приемчик для ленивых.

— Послушай, старик, хватит шутить. Где мы, собственно, находимся? В луна-парке?

На этот раз старичок был искренне удивлен.

— Как это где? В «Центральном Соединителе»! На главпочтамте.

— Почта? Это где окошечки, чиновники, телефоны, клиенты и почтовые ящики? Где штемпели и бланки? Где марки? Где марки, черт побери?

— А, это все есть… — Старичок отодвинул портьеру из апельсинового вельвета. Я увидел крутую лестницу, ведущую вниз. — Кто бы чиновниками дворцовые интерьеры поганил? Там сидят, подвал просторный и сухой. Почты вы не видели? Вот и хорошо. Не надо нам в подвал лазить. Я старый, мне уже по лестнице ходить трудно.

— Где выход?

— Прямо, за апельсиновой рощицей. Прощайте. Мы, пенсионеры, не любим ходить в гости. Каждый держится своего квартала. Мое почтение и до свидания.

Благодаря любезности нескольких других старичков я вернулся в пансионат кратчайшим путем. Когда я проходил мимо киоска «за углом», продавец опять тихонько засвистел. Я отвечал ему беспомощной улыбкой. Где-то, когда-то… Это все, что я мог сказать. С обрывком мелодии связывались здесь какие-то надежды. Мой приезд напомнил их и оживил. Только и всего.

Я остановился, как будто хотел купить папиросы.

— Хорошая точка, движение, наверно, большое…

— Карнавальное, так, как везде. А что касается того, — пропел он тихо, — говорят, он очень окреп, много теперь значит.

Я слушал, не поддакивая и не споря. Я как-то не мог отважиться спросить прямо: о ком речь и что это значит?

— Обещал, что вернется. Еще живы те, кто слышал обещания собственными ушами. Должен был дать знак. А вы как думаете? Ландшафт сейчас красивее, и время года хорошее.

Я что-то пробурчал в ответ. Киоскер оживился и повысил голос.

— Да, именно так! Дел много! Итак, до завтра!

В пансионате уже звенел гонг, приглашая к столу. Киоскер захлопнул киоск и поплелся к цветочному магазину. Ну да, что-то началось или в любой момент начнется. Внезапно я почувствовал беспокойство. Я вздрогнул, как если бы мой нос задела летучая мышь. Беспокойство быстро прошло, ко раздражение осталось. В плохом настроении я вернулся в «Рай Упании».

Я застал Фумаролу с широко расставленными ногами.

— Довольно, — сказал я, с трудом сохраняя спокойствие, — а то будет худо!

— Ты как ребенок! Я и шпагат умею делать!

— Достаточно! Слышишь? Достаточно! Что с диваном?

— Все в порядке. Заявление приняли. Во всяком деле самое трудное — начало. Теперь надо терпеливо ждать.

Я открыл окно и выбросил на мостовую испанские козлы вместе с колючей проволокой. Потом связал пружины шнуром, покрыл их сверху листом картона, газетами, а на самый верх положил сложенную вчетверо рогожку. В конце работы прибежала майор-хозяйка. Попахивало небольшим скандалом.

— Диван качается. Пожалуйста, немедленно подложите картон под эту и ту ножку. Я не выношу ничего хромоногого. Спасибо. Привет.

— Инженерская душа, ничего не поделаешь. — Послала мне воздушный поцелуй и на цыпочках вышла из комнаты.

А вечером знакомая мелодия опять послышалась под окном. Она то отдалялась, стихала, то снова возвращалась, более громкая и настойчивая. Таинственные фигуры, едва заметные в темноте, упорно кружили вокруг пансионата. Ждали какого-то знака? Фумарола поднялась на локте.

— Что тебе нарассказал старый киоскер?

— Абсолютно ничего.

— Не вступай в разговоры с внутренними инвалидами. Им все еще мечтается о странных вещах. Как будто винегрет в голове, но после такой закуски можно поехать на поиски котов. Подожди, я должна глянуть. Есть такие, которые всегда рядом.