Калейдоскоп

— Дорогой капитан, до встречи на палубе.

Капитан кивнул, но с места не сдвинулся. Поведение Макардека напомнило мне о ранее сделанных наблюдениях. Что-то, вероятно, было в здешнем климате, чего нет в других странах. Вот пример. Прежде чем я почувствовал известное смущение, вызванное присутствием Макардека, я осознал, что, кроме капитана, в каюте находятся табуретки, комод, пружинный биллиард, диаскоп, статуэтка гиппопотама и еще какие-то мелочи. Разве кого-нибудь на так называемом лоне природы, в парке или за городом смущает скачущая с ветки на ветку белка, или забавно скособочившая голову ворона, или девственность молодой березы в непосредственной близости? Никого не смущает ни выпяченный живот комода, ни бессовестный взгляд двустворчатого шкафа. Так почему, черт побери, меня должен смущать капитан Макардек? Вот именно! Это неожиданное открытие я приписал местным условиям и влиянию климата. Ни в каком другом месте мне не пришла бы в голову мысль, что Макардек может стать шкафом или комодом, когда это будет мне на руку. Никакой даже самый пронзительный взгляд шкафа не оставит на спине следа. Поэтому я не скосил глаз и не проверил, в какую сторону смотрит шкаф в стиле «макардек». Подавив смущение, я быстро вернул себе хорошее настроение и свободу движений. Я пришел к убеждению, что путешествие на теплоходе приведет меня и Фумаролу в тень вечноцветущей агавы. Начальный пессимизм я отнес на счет «Океанки» и разбитой головы. И что мне до того, чьи ноги высовывались из бумажного мешка? Без всякой причины я слишком близко к сердцу принял внутренние дела экипажа. Я неизвестно зачем влез в епархию капитана.

Вдруг на меня накатила новая волна депрессии. Опять разболелась голова. Вместо агавы я уже видел только Макардека. Капитан перестал изображать шкаф и заговорил нормальным тоном:

— Матрос второй раз кричит о приближающейся лодке. Доктор уже близко.

Фумарола обхватила меня за шею, и мы вместе вышли из каюты. Лодка была видна прекрасно. Команда бросила весла, и моторка, несомая течением, медленно плыла к нам. Пользуясь случаем, я спросил о спасательной лодке, отсутствие которой меня серьезно обеспокоило.

— Такого еще не было, чтобы «Торкаток» затонул. — Капитан схватил рупор и стал ругать команду моторки. — Почему вы, козлы вонючие, плывете на веслах? Почему не пользуетесь мотором?

— Потому что у нас нет топлива, — прокричал в ответ рулевой.

— А где топливо? — Макардек толкнул меня локтем. — Я их знаю, вылакали, пьянчуги…

— На «Торкатоке»! Вы же, такие-сякие, везете для нас горючее!

— Не вытирай грязную морду флагманским кораблем! Везу я или не везу, не твое дело. У тебя должен быть запас!

— А поцелуй ты нас в этот запас!

Лодка уже подплывала. С «Торкатока» бросили фалинь и штормтрап.

— А в буфет пустишь?

— Они хотят купить для детей гостинцев, — тихо объяснил Макардек. Одновременно он дал буфетчице распоряжение, чтобы гостям продавала «Океанку» третьего сорта, «ну ту, с осадком», по нормальной цене, но с океанской наценкой.

Врач уже поднялся по трапу на судно. Мы перешли в капитанский салон, чтобы принять доктора как можно лучше. За доктором шел фельдшер, неся под мышкой стойку для измерения роста и магазинные весы.

— В случае ампутации доктор должен точно определить размеры ампутированной части тела. Это имеет значение при взимании налогов. За каждый килограмм недовеса удерживается определенный процент… — объяснила шепотом Фумарола. Добрейшая женщина, она не отходила от меня ни на шаг.

— Где пациент?

— Здесь.

— Он уже приехал больным, — сказал Макардек. — На судне все здоровы.

— Ложитесь, пожалуйста, на кушетку, обитую клеенкой.

— У меня нет ни кушетки, ни клеенки.

— Тогда можно на пол.

— Я подстелю тебе мешок из-под цемента. Ложись, маленький, ну кто был прав насчет доктора? — вздохнула Фумарола, шелестя бумагой.

Фельдшер подставил мне ножку, «чтобы было быстрее».

Фельдшера я ненавидел больше всего. Вид его ног вызывал у меня отвращение. Я был уверен, что врачу достаточно было кивнуть головой, чтобы тот раздавил мне ухо своим массивным ботинком. Об этом трудно думать спокойно, без отвращения. Горизонтальное положение, в котором я оказался после подножки, не благоприятствовало моему интеллектуальному блеску. Разговор с врачом превратился в муку. С удивлением я вслушивался в свои ответы. Самые простые вопросы ставили меня в тупик. Странно, что внезапное изменение положения тела может так легко вызвать склонность к поддакиванию! Дискуссии лежа были мне не чужды. Но они касались совершенно других вопросов, и в них угадывались другие цели. По всей вероятности, «пропорция уровней» между собеседниками должна быть сохранена. Сохранение этой пропорции действует обескураживающе. Если один стоит, второй не должен касаться головой каблуков своего собеседника. Именно в такую ситуацию втолкнули меня перед указанным исследованием.

— Чувствуйте себя как на диване, обитом клеенкой, — советовал врач. — Я приехал лечить, а не мучить. Ваши претензии порождает отсутствие дивана, вот что!

— А где написано, что на «Торкатоке» должна быть санкушетка? — вмешался Макардек. — Здесь нет злой воли, не надо морщиться.

Я согласился, что в этом есть определенный смысл, но даже признание добрых намерений доктора, которое прошло сравнительно гладко, не изменило фактического положения. Под собой я ощущал мешок из-под цемента, а надо мной, расставив ноги, стоял фельдшер, тип, который, я в этом уверен, был способен на все.

Взгляды Фумаролы, успокаивающие и полные красноречивого призыва выстоять, приносили кратковременное удовлетворение. Врач рос на глазах, он разговаривал со мной со все большей высоты. Становился авторитетом. Я решил прибегнуть к испытанному способу, который я с успехом применял в других местах против так называемых светил и авторитетов. Я представил себе доктора в омерзительных подштанниках, с развязанными тесемками у щиколоток. Не меняя одежды, я провел врача через ряд сценок интимного характера. Безотказный метод на этот раз отказал полностью. Вместо осмеяния я придал доктору элегантность и очарование. Поглощенный визуальным противодействием, на очередные вопросы я отвечал невпопад. Оказалось, что это был тест на сообразительность. Я набрал такое ничтожное количество очков, что врач сказал фельдшеру:

— Даже для иностранца мало. Пиши в графе то, что я тебе продиктую.

Потом начались расспросы о предках.

— Болезни, причина смерти, наклонности. Об извращениях по возможности подробнее. Говорите, пожалуйста, откровенно. Гарантией правильного диагноза является правда.

Доктор спрашивал, я безучастно поддакивал, хотя большинство вопросов были весьма бестактными, а некоторые можно было квалифицировать как хамские и оскорбительные. Но и бездумному поддакиванию пришел конец. Бормоча: «Ага, конечно, да, в сущности», я машинально кивал головой. Ну и один раз сделал слишком большой кивок. Ударив шишку, я застонал от боли. Тогда я закричал:

— А не хватит ли этого, а?

Восклицание вырвалось у меня не вовремя. Врач возле оценки «посредственно» поставил жирный минус с восклицательным знаком. Потом крикнул фельдшеру:

— Учет членов! Голова?

— Есть!

— Руки, левая?

— Имеется…

— Правая?

— Простите, не расслышал?

— Правая!

— Имеется, имеется…

— Пальцы на левой, большой палец?

— Есть!

— Вместе?

— Пять штук!

— Дальше, ноги, левая?

— Есть…

С неумолимой пунктуальностью проверка двигалась от головы вниз.

— Что все это значит? Цирк устраиваете? Ты уберешь лапы или нет?

Я хотел встать, но фельдшер придержал меня ботинком. Старый практик знал свое дело крепко и уже успел взять меня за грудки.

— Показания свидетелей достаточно? — неожиданно спросила Фумарола.

Немного подумав, доктор кивнул головой.

— Достаточно. Кто подпишет вторым?

— Я… Да ладно, в конце концов, приезжий, — сказал Макардек: — Давай подпишу.