Калейдоскоп

— Я хотел раму обмотать детским одеяльцем, но времени не хватило. Сейчас будет асфальт, поедем гладко.

— Я беспокоюсь, Бытруд. На мой взгляд, Уморникова при прощании слишком разыгралась.

— Пожалуйста, думайте о приятном. Еще два километра, и остановка. За Уморникову я ручаюсь. Сердце золотое, а голова на чистых рубинах.

На лавочке под козырьком остановки храпел какой-то забулдыга.

— Покурить бы, — сказал я и соскочил с рамы. Запускаю руку в карман, в одном — носовой платок, в другом — мятные лепешки. Снова сую руку, и снова только леденцы.

Бытруд был на седьмом небе.

— Такие у нас люди, и такая у нас Уморничанка! Обо всем помнит! Угощайтесь моими, Редактор.

Мы прогуливались невдалеке от навеса, беседуя о событиях минувшей ночи, о талантах истинных и талантах мнимых, а также о том, встретимся ли мы в суде как свидетели по известному делу. Да и когда?

Разговор прервал забулдыга.

— Наконец-то кто-то знакомый! Наконец-то есть перед кем поплакаться! Выбросила меня из экипажа прямо на ходу, меня, который не жалел для нее сердца и кнута не жалел. Добрый день, Бытруд, а где Редактор? Голову даю на отсечение, что слышал голос этого писаки. Во сне? Исключено!

— Вы сами видите, Арагац.

— Еще, кажется, трубку потерял… А ты, щенок, по какому праву с папиросой? Харцер с папиросой в такую пору? Бытруд, вы злоупотребляете… — Ротмистр заколебался. — Ну, этим, чем нельзя злоупотреблять.

— Я дал ему только подержать.

— Конечно, вранье, но сносное. Подойди, щенок, ближе, прочитай мне какой-нибудь хороший стишок.

— Расскажи, внучок. — Бытруд погладил меня по шевелюре. — Говори, а то это плохо кончится.

Ротмистр был не в восторге. Буркнул: «Так себе стишок, никудышный», — а потом вдруг схватил меня за харцерский пояс.

— Признайся, сопля, ты переодетый Редактор!

— На вашем месте я оставил бы ребенка в покое, — вступился Бытруд таким тоном, что солдафон отступил на шаг.

— Где моя трубка? — Он снова шарил по карманам.

— Вы отходили?

— Ах, да, конечно.

— На ту сторону шоссе? На эту? Ну, так вперед, искать. Редактор, пора… — Бытруд подал мне рюкзак, а я не мешкая вскочил на насыпь с противоположной стороны шоссе, потому что мундирчик уже трещал по швам и нельзя было терять ни минуты.

Я переоделся, прежде чем Ротмистр нашел трубку.

— Благодарю, Бытруд, благодарю! Есть трубочка, есть! — Он выбрался из подлеска на шоссе и выпучил глаза…

— Редактор? Приветствую и целую ручки!

— Не целуй, не целуй… — Бытруд возражал. Меня тоже Ротмистр выводил из равновесия. Лодырь и есть лодырь, но не круглый дурень. Потому что, пожалуйста, пыхнул дымом и спросил:

— Это вы стишок читали?

— Предположим.

— Отвечу более подходящим:

Я ему, однако, побрешу. Это уже становится невыносимым.

— Был внучек, стал Редактор. Если дети будут подрастать в таком темпе, на них не напасешься. И прошу нас, взрослых, не обвинять. Слыхать автобус. Самый сердечный привет.

Подъехало такси с одним свободным местом.

— Вы были первым.

Ротмистр поблагодарил и тотчас сел.

— Автобус застрял, — крикнул, отъезжая, таксист. — Ждать нечего.

Я уехал трейлером-холодильником.

— Вы со свадьбы? Да больно потрепаны. Пожалуйста, говорите подольше, кофе кончился, еду сквозь сон.

— Вы возили когда-то старый трактир для некоего Сальвы?

— Я не левак. Вылазь или смени пластинку.

Я сменил тему и в распрекрасном согласии мы добрались до места.

— И это не басни? — водитель внимательно приглядывался ко мне.

— А разве я похож на баснописца?

— Вообще-то нет. Ну, здоровья и благоденствия, черт возьми, досталось же вам.

Перевела М. Шилина.