Дикое Сердце 1 часть (ЛП)

- А этот мальчишка, которого ты привез?

- Этот мальчишка почти мужчина, и великолепно послужит моей цели. Пусть он знает, что всем обязан Ренато, и его долг – отдать за него жизнь, если потребуется. Это будет моя месть!

- Месть за что?

- За судьбу, участь, как хочешь называй. Прошу тебя, не будем больше говорить об этом деле, София. Позволь мне самому все уладить.

- Поклянись, что все сказанное – правда!

- Могу поклясться. Ничего из сказанного не было ложью. Кроме того, я не делаю ничего окончательно. Просто хочу понять, стоит ли ему помогать. От этого будет зависеть его судьба. Если в его венах есть кровь, о которой говорится, то он докажет это.

- Какая кровь?

- Разрешите? – Педро Ноэль пришел своевременно, когда обстановка накалилась уже до предела.

- Проходите, Ноэль, – пригласил Д'Отремон и глубоко вздохнул, благодарный приходу друга. – Вы как раз вовремя, пора нам выпить аперитив. Не беспокойся, София. Я распоряжусь, чтобы его принесли. – С этими словами он удалился и оставил Ноэля и Софию вдвоем.

София хотела было задержать его, ожидая ответа на вопрос, но остановилась, смущенная взглядом, которым Педро Ноэль словно обволакивал, угадывая даже самые сокровенные ее мысли.

- Иногда лучше не вникать, не правда ли? Просто принять как данность, что даже великие имеют причуды, слабости и совершают печальные ошибки, которые можно снисходительно простить, дабы избежать зла.

- Что вы пытаетесь мне сказать, сеньор Ноэль?

- Ничего особенного, сеньора. Просто высказываюсь. Когда я шел по этому прекрасному дому, то думал, что ваш брак действительно счастливый, и дабы сохранить его, можно пожертвовать самолюбием.

- К чему вы меня подготавливаете, Ноэль?

- Ни к чему, сеньора, что за мысль! Вы вовсе не нуждаетесь в моих советах. Но спросите у меня, как вести себя с сеньором Д'Отремоном, и я отвечу, что лучше переждать. Мой отец, бывший нотариус семьи Д'Отремон во Франции, всегда говорил: «Гнев Д'Отремон словно ураган: неистовый, но проходящий». Противостоять ему – это настоящее безумие. Он быстро проходит, и тогда все разрушенное можно заново построить.

4.

- Видишь, как ты хорош? Кажешься другим. Поглядись в зеркало, – посоветовал Ренато Хуану.

- В зеркало?

- Ну да, в зеркало. Вот сюда. Посмотри на себя. Ты никогда не видел зеркала?

- Такого огромного никогда. Оно как кусок неподвижной воды.

- Не трогай, а то запачкаешь, – вмешался слуга Баутиста. – Видали дикаря!

- Оставь его. Папа сказал, чтобы его никто не трогал.

- А кто его трогает? Чего он еще хочет?

Хуан шагнул назад, чтобы посмотреться в зеркало. Оно в самом деле напоминало большой кусок неподвижной воды, отражавшей весь его облик. Впервые в жизни он казался другим. В двенадцать лет он наконец смог рассмотреть себя. И поразился своему мрачному взгляду. Они с Ренато Д'Отремоном оказались одного возраста, но Хуан был его выше; стройное и мускулистое тело имело кошачью гибкость, широкие и сильные ладони, почти мужские, черные вьющиеся волосы были зачесаны назад, открыв высокий и гордый лоб, придавая некоторое сходство с хозяином Кампо Реаль, прямой нос, четко очерченный рот, плотно сжатый с удрученным выражением, которое бы делало детское лицо суровым, если бы не большие темные бархатистые глаза, те поразительные глаза Джины Бертолоци.

- А теперь идем, пусть мама с папой полюбуются на тебя.

- Сеньор? Сеньора?

- Ну да! Сеньор и сеньора – мои родители.

- Твои, но не его, – презрительно вставил Баутиста. – Тебе не следует вести его в гостиную.

- Отчего же нет? Папа сказал, что я должен показать ему весь дом, мои книги, тетрадки, рисунки, мандолину и фортепиано.

- Показывай ему все, что заблагорассудится, но не расстраивай сеньору, не води его в гостиную и ее комнату, и где она может его увидеть. Понял? А ты тем более заруби себе на носу: не попадайся сеньоре на глаза, если хочешь остаться в этом доме.

В дальней комнате, являвшейся одновременно библиотекой и кабинетом, Франсиско Д'Отремон вернулся к чтению смятого письма. Он читал его медленно, скрупулезно и задерживался на каждом слове, пытаясь проникнуть вглубь каждой фразы. Подойдя к средней стенке, он отодвинул несколько книг, поискал в глубине полки потайную дверку маленького сейфа и бросил туда обжигающую бумагу.

- Эй! Кто там? – спросил он, услышав осторожно закрывающуюся дверь.

- Это я, папа.

- Ренато, что ты прячешься в моем кабинете?

- Я не прятался, папа. Я пришел пожелать тебе спокойной ночи.

- Я не видел тебя весь день. Где ты был?

- С Хуаном.

- Ты не мог бы прийти сюда вместе с Хуаном? Как ему подошел твой костюм?

- Словно сшит на него. Мне он очень велик. Вот только мои туфли ему не подошли. Я сказал об этом маме и Баутисте, но она сказала, что ее это не волнует, пусть хоть босиком ходит. Но ведь это нехорошо, правда?

- Да, нехорошо. А где сейчас Хуан?

- Его отправили спать.

- Куда?

- В последнюю комнату для прислуг, – объяснил мальчик расстроенно. – Баутиста говорит, что ему так велела мама.

- Так! А почему ты не подходил ко мне ведь день?

- Я ходил с Хуаном, а Баутиста сказал, что мама не хочет, чтобы Хуан попадался ей на глаза. А так как ты был с мамой весь день… Конечно, ты велел мне показать ему весь дом, но так сказал Баутиста. Я сделал плохо?

- Нет. Ты должен слушаться маму, как и положено.

- А тебя нет?

- А меня тем более, – отрезал Д'Отремон. – Завтра мы с мамой договоримся. А сейчас иди и ложись спать. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, папа.

- Подожди-ка. Как тебе Хуан?

- Мне он нравится.

- Ты хорошо провел с ним время? Поиграл с ним? Показал свои вещи?

- Да, но они ему не понравились. Он был очень серьезным и печальным. Потом мы пошли в сад, отошли подальше и тогда стало гораздо лучше: Хуан умеет кататься на лошадях без седла, кидать камни так мощно и высоко, что достает до пролетающих птиц. Он словил живую змею рогатиной, которую сделал из палки, и положил ее в корзину. И она его не укусила, потому что он знает, как ее держать. Он сказал, будь у нас лодка, я бы увидел, как ловят рыбу, потому что он умеет закидывать сети.

- Думаю, это было его занятием.

- В самом деле, папа? Это правда, что он может на лодке один уплыть в открытое море?

- Правда, продолжай. Что еще произошло с Хуаном?

- Над ним смеялись в овраге, когда он шел босиком в моем костюме из голубого сукна, он дал кулаком ближайшему, который был его здоровее, и тот упал навзничь. Остальные убежали. Но ведь ты не будешь его наказывать, правда, папа?

- Нет. Я хочу, чтобы ты поступал также, если над тобой будут смеяться.

- Но надо мной никто не смеется; когда я прохожу, передо мной снимают шляпу, а если я разрешаю, то целуют руку.

Д'Отремон поднялся со странным выражением лица. Он погладил светлые прямые волосы сына и мягко подтолкнул к дверям кабинета:

- Иди спать, Ренато. До завтра.

Держа в руках керосиновую лампу, Франсиско Д'Отремон пересек огромный дом, направляясь в комнаты прислуги, и дошел до последней двери, где, утомленный сильными переживаниями минувшего дня, спал на соломенном тюфяке маленький Хуан.

Тут он поднял лампу и осветил его. Он смотрел на обнаженную грудь, хорошо выточенную голову, на благородные и правильные черты. С закрытыми глазами почти стерлось его сходство с матерью, на детском лице выделялись жесткие черты отцовской породы.

- Сын! Мой сын? Возможно… Возможно!

Растущее сомнение, тонкое и пронзительное, которое разорвало в его сердце что-то твердое и холодное, росло в груди жгучим пламенем, заполняя душу Франсиско Д'Отремона. Глядя на спящего ребенка, он наконец ощутил толчок. Возможно, Бертолоци не лгал и его последние слова оказались правдой. Впервые его душу переполняли любопытство и злость. Великая гордость, глубочайшее удовлетворение, страстное желание, чтобы эта мощная ветвь произошла от него, грубая и дерзкая, жгучая смесь его авантюрного духа и воинственной сути. Любой мужчина бы гордился таким необыкновенным сыном, закаленным, как настоящий мужчина пред лицом несчастий, и вопрос превратился в подтверждение: