Моника 2 часть (ЛП)

- Я не боюсь ничего. Освобождайте, если хотите!

- Я могу проехаться тебе по морде за наглость! Но не буду, освободи его. Жаль терять такие руки, когда наверху не хватает рабочих сил. Делай работу, пока не окочуришься, а если он сделает что-нибудь тебе, застрели, и позаботься об охране, потому что отвечаешь жизнью за него.

Наконец упали кандалы с Хуана. Секунду тот растирал онемевшие руки, посиневшие запястья. Вдруг жесткий удар моря прошелся по люкам, омывая погреба. «Галион» задрожал, словно раскололся пополам, все в страхе растянулись, поскользнувшись на узких железных лестницах, затапливаемых с каждым ударом волн. Хуан взбирался последним, неся Колибри, как груз. Он вдыхал полными легкими; вода разозлила его, хлестала по лицу. Вцепившись в люк, он увидел наконец палубу, смываемую волнами. Горой вздымалась мощная волна, яростно свистел ураган, небо почернело, бешено раскачивающиеся фонари едва светили.

- Человек в воде! – крикнул взволнованный голос моряка. – Капитан, капитан!

- Капитан ранен! – сообщил офицер. И крикнул: – Рулевой, рулевой!

- Рулевой в воде! – сообщил отдаленный голос.

Вопреки яростной стихии, Хуан, цепляясь за выступы, веревки, доски, продвигался вперед, защищая дрожавшего мальчика рядом, сопротивляясь напасти волн, грозивших утащить его. К командному пункту его привел инстинкт, который был сильнее воли. Человек с разбитой головой лежал возле штурвала. Офицер склонился над раненым, а затем поднял взгляд на подошедшего человека и спросил:

- Что вы здесь делаете?

- А вы что делаете? Беритесь за штурвал. Здесь рядом скалы. Мы вот-вот ударимся о них! Не видите? Мы скоро пойдем ко дну!

- Я знаю, но я не лоцман! – отчаялся офицер. – Возьмитесь вы за штурвал! Сделайте что-нибудь!

- Пусть заведут двигатели!

- Они уже не работают. Во всех котлах вода!

- А паруса?

- Я не моряк и ничего не знаю. Все, кто знали, погибли. Я даже не знаю, где мы находимся!

Руки Хуана схватили штурвал, уводя корабль от неминуемого толчка. Глаза посмотрели на мрачный горизонт, затем метнулись на бортовой журнал над головой, и он принял молниеносное решение:

- Соберите всех, кто может работать! Пусть откроют все люки, пусть откачивают воду! – и крикнул среди грохота бури: – Сегундо, Угорь, Мартин! Где вы? Сюда, скорее!

- Мы здесь, капитан! – ответил появившийся Сегундо.

- Поднимите маленький парус у носа! Установите его, осторожнее на ветру! Нужно взять другой курс, хоть и бешеная буря! Сегундо, возьми командование на парусах. Мартин, ты на насосах. Вычерпывать воду!

Словно дельфин, «Галион» прыгал на волнах; словно акула, он избегал ударов ветра, несущих его на грозные скалы. Ураганный ветер кружился над единственным парусом на носу корабля, давая ему огромные силы, молния сверкнула в мрачных тучах, освещая фиолетовым светом человека у штурвала.

- Сожалею всей душой, Моника, но порт закрыт из-за бури и нет разрешения кораблям выходить в море.

- О! А корабль с Хуаном? – с нескрываемым волнением спросила Моника.

- Ну, представь себе. Если они поторопились, то не попали в непогоду.

- А если не добрались до Мартиники, если эта буря застала их в море?

- Тогда печально, но не стоит волноваться. Полагаю, Хуан не боится непогоды.

- Хуан не боится никого и ничего! – воскликнула Моника.

- Хорошо, да восхвалим Хуана! – нетерпеливо заметил Ренато. – Еще одна причина, чтобы тебя успокоить. В конце концов, все сводится к паре дней задержки.

- Пусть Хуан будет в тюрьме, да?

- Естественно, ведь он задержан, и его дело рассматривается судом, но не раздражайся так, ведь Хуан не впервые в тюрьме. Я сам вытащил его оттуда, а эти дни заточения, которых он избежал по моей доброй воле, не представляют собой ничего особенного, а он только заплатит мне долг.

- Ты освободил его из тюрьмы?

- Да. Почему ты так удивляешься? Я питал к Хуану прекрасное чувство. Любил его с детства, несмотря на волю матери и неблагоприятные обстоятельства, и в той поездке во Францию я стоял на борту, опираясь на ограждение, смотрел на родную землю, уплывал прочь и думал только о Хуане. У меня было только одно желание и непоколебимое решение – вернуться и найти его, чтобы разделить с ним свое состояние, чтобы он стал мне настоящим братом.

- Ты хотел этого, Ренато?

- Хотел и всей душой стремился к этому. Если вспомнишь первые дни, когда он появился в Кампо Реаль, то найдешь доказательства моим словам. С какой радостью, надеждой, с каким чистым чувством справедливости и братства я хотел в тогда сжать его в объятьях и дать ему все, в чем жизнь ему отказала! Но это все равно что пригреть змею, погладить голой рукой скорпиона, потому что в нем есть лишь ярость, ненависть, и мне пришлось признать правоту матери, которая много раз говорила: «Ренато, остерегайся Хуана, от него можно ждать только бед».

- Только бед? – ее голос задрожал.

Возможно, на миг она поняла Ренато, его измученное сердце, наверняка в глубине души удивилась чувству, столько лет наполнявшему ее сердце – сумасшедшая любовь к Ренато Д'Отремону странным образом превратилась в холодный пепел; с его губ сочились незнакомые ей желчные слова:

- Думаешь, Хуан причинил мне мало зла?

- Не думаю, что он умышленно причинил зло. У него нет к тебе ненависти. У тебя же – наоборот.

- Он всегда меня ненавидел, Моника, – отрезал Ренато. – Ненавидел всегда, хотя я не хотел этого понимать, закрывал глаза, чтобы не видеть в его глазах ярость, он ненавидел за вред, который я якобы причинил ему. Ненавидел за богатство, счастье, избалованность, за мать, которая меня любила, за семейный очаг! Ненавидел за благородное происхождение и всегда ненавидел, что бы я ни делал. Это горькая правда, которую я не хотел понимать.

- Как же ты несправедлив к Хуану! Как несправедлив и слеп! Насчет него все ошибаются, Ренато. Он хороший, благородный, великодушный.

- Замолчи! Это ты ослепла. Чем он так ослепил тебя, что ты лжешь и притворяешься сейчас? Каким очарованием и пойлом он одурманил тебя, что украл сердце?

- Почему бы не подумать, что все это из-за его доброты?

- Добрый, Хуан? Не говори глупостей. Если бы ты понимала меня… Как по-твоему я нашел обвинения? Я их не придумывал, лишь поискал их. В его несчастной жизни есть все: пиратство, контрабанда, беспорядки, раненые или избитые люди. Его обвиняют в играх, в ссорах, пьянстве. На Ямайке он похитил ребенка.

- Что? – воскликнула Моника. И поняла: – Колибри!

- Колибри. Значит, это правда. Одно из обвинений, которое я не смог доказать! Поэтому он остался на свободе, но обвинения дошли до Мартиники. Он забрал мальчика из хижины родственников, избивая всех, кто хотел помешать ему.

- Его палачи! – взвилась Моника. – Если бы ты послушал Колибри, увидел и услышал душераздирающую историю его детства, то понял, что Хуан спас, освободил его, и это лишь малое наказание за эксплуатацию ребенка. Если таковы его «подлости», если в таких преступлениях его обвиняют…

- Вижу, у него есть лучший защитник, который смотрит на мир его глазами.

- Вероятно, ты сказал правду, Ренато. Хуан научил меня смотреть на мир другими глазами.

- А взамен закрыл искренние глаза, любившие меня. Почему ты покраснела, словно эта мысль тебя смущает? Почему? Моника, жизнь моя!

- Не говори со мной так, Ренато! И не смотри так!

- Знаю, что ты думаешь: я муж сестры.

- Хотя бы и так, этого уже достаточно.

- Правда? Ты счастливая, если рассудком можешь вычеркнуть чувство! – Преодолевая ее сопротивление, Ренато взял руки Моники и заставил посмотреть в лицо, напрасно разыскивая следы любви в ясных глазах. – Знаю, ты никогда не проявляла истинных чувств, никогда не позволяла говорить своему сердцу.

- Я всегда разговаривала с тобой сердечно!

- Больше не борись с чувством, не старайся… Говори, что хочешь, ты не убедишь меня. Я был невежей, а ты молчала десять лет. И продолжаешь молчать, – с побежденным выражением Ренато подошел к окну, посмотрел сквозь стекло, снова взглянул на Монику, и проронил горькие слова: – Буря стихла. Циклон должен уйти.